Ходасевич В. Ф. Из не опубликованных при жизни стихотворений

* * *

Я угасну... Я угасну...[2]
Всё равно... Умру, уйду.
Я скитаюсь здесь напрасно.
Путь далек мне. Я пойду.

Небо низко. Ветер злобен.
Травы вялы. Пал туман.
Призрак счастья тускл и дробен.
Жизнь — томительный обман.

Вы — останьтесь. Вам за мною
Не идти. Туман — глубок.
Я уйду, закроюсь мглою...
Путь неведом и далек...
30 октября 1904

* * *

Что-то нужно. Что-то нужно...[3]
      Я не знаю — что.
В темноте прижаться дружно?
      Нет, не то, не то.

Знаю, там, за тесным кругом,
      Что-то ждет меня.
Дух мой, дух мой, будь мне другом,
      Дай огня, огня!

Где мы? Где мы? Мрак горячий
      Мне спалил лицо...
Я ль, бессильный, я ль, незрячий,
      Разомкну кольцо.

Я стою, во мраке скован.
      Разорвите мглу!..
Я упал к своим оковам
      На сыром полу.
4 ноября 1904

БАЛ

Г. Ярхо[4]
Я шел по скользкому паркету,
Вдыхал искусственность духов,
Искал «ее». Вон ту? Вот эту?
Не знаю. Думал, что цветов!

Искал — ее. Хотел — желанья.
Ненужной ласки. Новизны.
Быть может — муки ожиданья?
Не знаю сам. То были сны.

Я так устал, все были близки
И так доступны. Я устал.
Мои желанья были низки?
Не знаю. Пусть. Ведь это — бал.
9 ноября 190

ПРОКЛЯТЫЙ[5]

Проклятый кем-то, взрос я в зыбях
Мечты не знающей души.
В моих глазах, свинцово-рыбьих,
Залег туман речной глуши.

Смотрю без радости и гнева,
Не вижу я добра и зла,
Не слышу стройного напева,
Не ведаю — где свет, где мгла.

Когда смотрю в чужие очи, —
Боюсь огня сверкнувших дум...
И я бегу к покрову ночи...
Испуганный, дрожит мой ум.
16 ноября 1904

ПОСЛЕДНИЙ ГИМН[6]

Живу последние мгновенья.
Безмирный сон, последний сон.
Пою предсмертные моленья,
В душе растет победный звон.

Дрожа и плача, торжествуя,
Дошел до дальнего конца...
И умер я, и вновь живу я...
Прошел пустыни. Жду венца.

Развею стяг, мне данный Богом
Еще тогда, в неясный час,
Когда по облачным дорогам
Я шел и слышал вещий глас.

Я белый стяг окрасил кровью
И вот — принес его на Суд.
Крещенный злобой и любовью,
Я ввысь иду. Утес мой крут.

Взойду на кручи. Подо мною —
Клубится пена облаков.
Я над безвольностью земною
Восстану, просветлен и нов.

Тогда свершится Суд Последний...
На стяг прольются вновь лучи...
Вспою мой гимн еще победней,
Заблещут ангелов мечи.

И Он сойдет, и скажет слово,
И приобщит к Себе меня.
И всепрощения благого
Прольется песнь, светло звеня.

Мои скитанья и томленья
Потонут в низинах земли.
Свершится чудо Воскресенья...
Мой светлый дух! Живи! Внемли!
28 ноября 1904

ЧАСОВНЯ[7]

В высокой башне — темных окон ряд.
В передрассветной мгле, туманным зимним утром,
Теряются верхушка и орел...
И лишь внизу, в окне, светло горят
В часовне, переливным перламутром,
Огни свечей — лучистый ореол.
Кругом, впотьмах, в чуть брезжущем рассвете,
Ползут немые тени, гаснут фонари...
В домах зажглись огни; дрожат и тухнут.
Зеванье слышно в утреннем привете...
Так медленны движенья... ждут зари.
И стены призрачны. Как будто скоро рухнут.
Невнятный стук дверей издалека —
И из домов выходят люди. Взор кидают
Вокруг, на небо. Крестятся. Бредут.
Сегодня будет им работа нелегка...
Сегодня, завтра, — день за днем. Не знают,
Когда избавятся от неразрывных пут.
Идут к часовне. Торопливо ставят
Свечу свою пред почерневшим ликом.
Глаза святые смотрят грустно, строго,
Как будто видят, кто душой лукавит,
Как будто вспоминают о великом
Грехе того, кто принял чин от Бога, —
Монаха, что в Святой четверг, в ночной тиши,
Вблизи от них, в уединенной келье,
Убил того, с кем смертный грех творил...
Ты, богомолец! Свет свечей туши.
Не место здесь смиренному веселью:
Он каждый камень кровью обагрил.
Всё тихо здесь. А дух былой минуты
Беззвучно плачет. Но невидим он.
А ты стоишь смиренно на коленях
И плачешься, что дни твои так круты,
Что за стеной часовни — вечный стон,
Что нищие там дрогнут на ступенях...
Не плачь! Иди! Здесь стены знают страх!
Там скрытый Ужас призрачно таится,
Где человек переступил за грань!
Ты ропщешь там в открытых всем слезах,
Где даже свет — испуганно струится!
Ты здесь не нужен. Не молись и встань!
4 декабря 1904

ПОЗДНО[8]

Я задумался. Очнулся.
      Колокольный звон!
В церковь, к свечкам, к темным ликам
      Грустно манит он.

Поздно, поздно. В церкви пусто.
      То последний звон.
Сердцу хочется больного,
      Сердцу внятен стон.

Слишком поздно. Свечи гаснут.
      Кто всегда — один,
Тот забыл, что в церкви — радость,
      Он — как блудный сын.

Я хочу назад вернуться,
      На колени пасть!
Боже, Боже! Дом Твой кроток, —
      Надо мною — власть!

Я в тюрьме своих исканий.
      Призраки плывут,
И грозят, и манят, манят,
      Паутину ткут!

Слишком поздно. В темной бездне
      Я ослеп и сгнил...
Будет стыдно выйти к свету —
      И не хватит сил.
5 декабря 1904

ОБМАН[9]

Может быть, играет Дьявол
    Страшную игру,
Учит вере: «Здесь побуду
    И потом умру».

Шепчет смутно бледным, слабым,
    Что не им — искать,
Что лишь маска жизни — правда
    И на ней — печать.

Этот шепот — в свисте ветра,
    В шелесте ветвей...
Он трусливых заставляет
    Дверь закрыть плотней,

Укрываться за стенами
    В мертвенный покой
И забыть, что там, за дверью, —
    Неизбежный бой.

Каждый слабый рано ль, поздно ль,
    Иль в ином миру
Крикнет: «Горе. Я обманут!
    За обман — умру».
6 декабря 1904

ЗВЕЗДЕ[10]

Пусть стены круты, башни стройны
И ослепительны огни;
Пусть льют потоки крови войны;
Пусть переменны наши дни;

Пускай кипят, звенят, трепещут,
Грохочут гулко города;
Пусть время неумолчно плещет, —
Ты надо всем горишь, звезда!
Прости мне, свет иной основы,

Неизменяемых начал, —
Что я тебя в борьбе суровой
Так безрассудно забывал.
15 декабря 1904
Петербург

МАРИНОЧКЕ[11]

Я стройна и красива. Ты знаешь?
Как люблю я себя целовать!
Как люблю я, когда ты ласкаешь,
Обольщаться собой и мечтать!

И мечтать, и сплетать вереницы
Так неясно несущихся грез...
Я — царица, и я — в колеснице...
Я — в дремотности дышащих роз...

Милый, милый! Как странно красиво...
Я в свою красоту влюблена!
Я люблю тебя много, но лживо:
От себя, от себя я пьяна!

Как прекрасно и ласково тело!
Эту ласку тебе отдаю.
Не отгонишь... Целую я смело...
Как тебя... Как себя я люблю...
2 января 1905
Лидино

* * *[12]

Я опьянялся цветами мирскими,
Воздух и блески я жадно внимал,
Жил воедино с волнами морскими,
Вместе с людьми ликовал и страдал.

О, колебанья несметных случайностей!
Был я натянут послушной струной,
Отдал я дань обольщению крайностей,
Был я игрушкой... Но стал я — иной.

Я не ищу обольщений обманных.
Я задыхаюсь в тумане, в бреду!..
Я от измен, как убийцы — нежданных,
Тихо, беззвучно, светло отойду.

Снова и снова, к далекому, милому,
К нежно-неясному путь поведет.
И подойду я так близко к незримому.
Перед глазами туманность падет.

Знаю — увижу я Вечные Грани,
Знаю — пойму я Предвечный Закон.
Муку печальную прежних скитаний
Вспомню я грустно. И путь мой свершен.
13-14 января 1905
Москва

ИНАЯ КРАСОТА[13]

М. Рындиной

Быть может, истина не с нами.
Майков

Я не знаю. Я не знаю.
Но меня томит мечта:
Может быть, — от нас сокрыта —
Есть Иная Красота, —

Выше всех красот открытых.
Я ее, любя, боюсь...
Может быть, — в ней — смерть, убийство,
Но я к Ней иду, несусь!
14 января 1905

* * *[14]

Я не знаю худшего мучения —
Как не знать мученья никогда.
Только в злейших муках — обновление,
Лишь за мглой губительной — звезда.

Если бы всегда — одни приятности,
Если б каждый день нам нес цветы, —
Мы б не знали вовсе о превратности,
Мы б не знали сладости мечты.

Мы не поняли бы радости хотения,
Если бы всегда нам отвечали: «Да».
Я не знаю худшего мучения —
Как не знать мученья никогда.
14 января 190

Источник: Ходасевич В. Собрание сочинений в 8 т. – М.: Русский путь, 2009. Том 1.

ХОДАСЕВИЧ ВЛАДИСЛАВ ФЕЛИЦИАНОВИЧ (1886 – 1939)

ХОДАСЕВИЧ ВЛАДИСЛАВ ФЕЛИЦИАНОВИЧ
(1886 – 1939)