Уильям Шекспир (1564–1616)

         Сонеты[1]
(Перевод С.Я.Маршака)
 
 

    90[2]

Уж если ты разлюбишь, – так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!

И если скорбь дано мне превозмочь,
Не наноси удара из засады.
Пусть бурная не разрешится ночь
Дождливым утром – утром без отрады.

Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
Что это горе всех невзгод больнее.

Что нет невзгод, а есть одна беда –
Твоей любви лишиться навсегда.

    91[3]

Кто хвалится родством своим со знатью,
Кто силой, кто блестящим галуном,
Кто кошельком, кто пряжками на платье,
Кто соколом, собакой, скакуном.

Есть у людей различные пристрастья,
Но каждому милей всего одно.
А у меня особенное счастье,
В нем остальное все заключено.

Твоя любовь, мой друг, дороже клада,
Почетнее короны королей,
Наряднее богатого наряда,
Охоты соколиной веселей.

Ты можешь все отнять, чем я владею,
И в этот миг я сразу обеднею.

    92[4]

Ты от меня не можешь ускользнуть.
Моей ты будешь до последних дней.
С любовью связан жизненный мой путь,
И кончиться он должен вместе с ней.

Зачем же мне бояться худших бед,
Когда мне смертью меньшая грозит?
И у меня зависимости нет
От прихотей твоих или обид.

Не опасаюсь я твоих измен.
Твоя измена – беспощадный нож.
О, как печальный жребий мой блажен:
Я был твоим, и ты меня убьешь.

Но счастья нет на свете без пятна.
Кто скажет мне, что ты сейчас верна?

    93[5]

Что ж, буду жить, приемля как условье,
Что ты верна. Хоть стала ты иной,
Но тень любви нам кажется любовью.
Не сердцем – так глазами будь со мной.

Твой взор не говорит о перемене.
Он не таит ни скуки, ни вражды.
Есть лица, на которых преступленья
Чертят неизгладимые следы.

Но, видно, так угодно высшим силам:
Пусть лгут твои прекрасные уста,
Но в этом взоре, ласковом и милом,
По-прежнему сияет чистота.

Прекрасно было яблоко, что с древа
Адаму на беду сорвала Ева.

    94[6]

Кто, злом владея, зла не причинит,
Не пользуясь всей мощью этой власти,
Кто двигает других, но, как гранит,
Неколебим и не подвержен страсти, –

Тому дарует небо благодать,
Земля дары приносит дорогие.
Ему дано величьем обладать,
А чтить величье призваны другие.

Лелеет лето лучший свой цветок,
Хоть сам он по себе цветет и вянет.
Но если в нем приют нашел порок,
Любой сорняк его достойней станет.

Чертополох нам слаще и милей
Растленных роз, отравленных лилей.

    95[7]

Ты украшать умеешь свой позор.
Но как в саду незримый червячок
На розах чертит гибельный узор,
Так и тебя пятнает твой порок.

Молва толкует про твои дела,
Догадки щедро прибавляя к ним.
Но похвалой становится хула.
Порок оправдан именем твоим!

В каком великолепнейшем дворце
Соблазнам низким ты даешь приют!
Под маскою прекрасной на лице,
В наряде пышном их не узнают.

Но красоту в пороках не сберечь.
Ржавея, остроту теряет меч.

    96[8]

Кто осуждает твой беспечный нрав,
Кого пленяет юный твой успех.
Но, прелестью проступки оправдав,
Ты в добродетель превращаешь грех.

Поддельный камень в перстне королей
Считается алмазом дорогим, –
Так и пороки юности твоей
Достоинствами кажутся другим.

Как много волк похитил бы овец,
Надев ягненка нежное руно.
Как много можешь ты увлечь сердец
Всем, что тебе судьбой твоей дано.

Остановись – я так тебя люблю,
Что весь я твой и честь твою делю.

    97[9]

Мне показалось, что была зима,
Когда тебя не видел я, мой друг.
Какой мороз стоял, какая тьма,
Какой пустой декабрь царил вокруг!

За это время лето протекло
И уступило осени права.
И осень шла, ступая тяжело, –
Оставшаяся на сносях вдова.

Казалось мне, что все плоды земли
С рождения удел сиротский ждет.
Нет в мире лета, если ты вдали.
Где нет тебя, и птица не поет.

А там, где слышен робкий, жалкий свист,
В предчувствии зимы бледнеет лист.

Нас разлучил апрель цветущий, бурный.
Все оживил он веяньем своим.
В ночи звезда тяжелая Сатурна
Смеялась и плясала вместе с ним.

Но гомон птиц и запахи и краски
Бесчисленных цветов не помогли
Рождению моей весенней сказки.
Не рвал я пестрых первенцев земли.

Раскрывшиеся чаши снежных лилий,
Пурпурных роз душистый первый цвет,
Напоминая, мне не заменили
Ланит и уст, которым равных нет.

Была зима во мне, а блеск весенний
Мне показался тенью милой тени.

Фиалке ранней бросил я упрек:
Лукавая крадет свой запах сладкий
Из уст твоих, и каждый лепесток
Свой бархат у тебя берет украдкой.

У лилий – белизна твоей руки,
Твой темный локон – в почках майорана,
У белой розы – цвет твоей щеки,
У красной розы – твой огонь румяный.

У третьей розы – белой, точно снег,
И красной, как заря, – твое дыханье.
Но дерзкий вор возмездья не избег:
Его червяк съедает в наказанье.

Каких цветов в саду весеннем нет!
И все крадут твой запах или цвет.


Где муза? Что молчат ее уста
О том, кто вдохновлял ее полет?
Иль, песенкой дешевой занята,
Она ничтожным славу создает?

Пой, суетная муза, для того,
Кто может оценить твою игру,
Кто придает и блеск, и мастерство,
И благородство твоему перу.

Вглядись в его прекрасные черты
И, если в них морщину ты найдешь,
Изобличи убийцу красоты,
Строфою гневной заклейми грабеж.

Пока не поздно, времени быстрей
Бессмертные черты запечатлей!

О ветреная муза, отчего,
Отвергнув правду в блеске красоты,
Ты не рисуешь друга моего,
Чьей доблестью прославлена и ты?

Но, может быть, ты скажешь мне в ответ,
Что красоту не надо украшать,
Что правде придавать не надо цвет
И лучшее не стоит улучшать.

Да, совершенству не нужна хвала,
Но ты ни слов, ни красок не жалей,
Чтоб в славе красота пережила
Свой золотом покрытый мавзолей.

Нетронутым – таким, как в наши дни,
Прекрасный образ миру сохрани!

Люблю, – но реже говорю об этом,
Люблю нежней, – но не для многих глаз.
Торгует чувством тот, что перед светом
Всю душу выставляет напоказ.

Тебя встречал я песней, как приветом,
Когда любовь нова была для нас.
Так соловей гремит в полночный час
Весной, но флейту забывает летом.

Ночь не лишится прелести своей,
Когда его умолкнут излиянья.
Но музыка, звуча со всех ветвей,
Обычной став, теряет обаянье.

И я умолк подобно соловью:
Свое пропел и больше не пою.

У бедной музы красок больше нет,
А что за слава открывалась ей!
Но, видно, лучше голый мой сюжет
Без добавленья похвалы моей.

Вот почему писать я перестал.
Но сам взгляни в зеркальное стекло
И убедись, что выше всех похвал
Стеклом отображенное чело.

Все то, что отразила эта гладь,
Не передаст палитра иль резец.
Зачем же нам, пытаясь передать,
Столь совершенный портить образец?

И мы напрасно спорить не хотим
С природой или зеркалом твоим.

Ты не меняешься с теченьем лет.
Такой же ты была, когда впервые
Тебя я встретил. Три зимы седые
Трех пышных лет запорошили след.

Три нежные весны сменили цвет
На сочный плод и листья огневые,
И трижды лес был осенью раздет...
А над тобой не властвуют стихии.

На циферблате, указав нам час,
Покинув цифру, стрелка золотая
Чуть движется невидимо для глаз,
Так на тебе я лет не замечаю.

И если уж закат необходим, –
Он был перед рождением твоим!

Язычником меня ты не зови,
Не называй кумиром божество.
Пою я гимны, полные любви,
Ему, о нем и только для него.

Его любовь нежнее с каждым днем,
И, постоянству посвящая стих,
Я поневоле говорю о нем,
Не зная тем и замыслов других.

"Прекрасный, верный, добрый" – вот слова,
Что я твержу на множество ладов.
В них три определенья божества,
Но сколько сочетаний этих слов!

Добро, краса и верность жили врозь,
Но это все в тебе одном слилось.

Когда читаю в свитке мертвых лет
О пламенных устах, давно безгласных,
О красоте, слагающей куплет
Во славу дам и рыцарей прекрасных,

Столетьями хранимые черты –
Глаза, улыбка, волосы и брови –
Мне говорят, что только в древнем слове
Могла всецело отразиться ты.

В любой строке к своей прекрасной даме
Поэт мечтал тебя предугадать,
Но всю тебя не мог он передать,
Впиваясь в даль влюбленными глазами.

А нам, кому ты наконец близка, –
Где голос взять, чтобы звучал века?

Ни собственный мой страх, ни вещий взор
Вселенной всей, глядящий вдаль прилежно,
Не знают, до каких дана мне пор
Любовь, чья смерть казалась неизбежной.

Свое затменье смертная луна
Пережила назло пророкам лживым.
Надежда вновь на трон возведена,
И долгий мир сулит расцвет оливам.

Разлукой смерть не угрожает нам.
Пусть я умру, но я в стихах воскресну.
Слепая смерть грозит лишь племенам,
Еще не просветленным, бессловесным.

В моих стихах и ты переживешь
Венцы тиранов и гербы вельмож.

Уильям Шекспир. Единственное достоверное известное изображение – гравюра из посмертного "Первого Фолио" (1623) работы художника голландского происхождения Дросхоута.
 
    Содержание
Сонет 90. Уж если ты разлюбишь, – так теперь...
Сонет 91. Кто хвалится родством своим со знатью...
Сонет 92. Ты от меня не можешь ускользнуть...
Сонет 93. Что ж, буду жить, приемля как условье...
Сонет 94. Кто, злом владея, зла не причинит...
Сонет 95. Ты украшать умеешь свой позор...
Сонет 96. Кто осуждает твой беспечный нрав...
Сонет 97. Мне показалось, что была зима...
Сонет 98. Нас разлучил апрель цветущий, бурный...
Сонет 99. Фиалке ранней бросил я упрек...
Сонет 100. Где муза? Что молчат ее уста...
Сонет 101. О ветреная муза, отчего...
Сонет 102. Люблю, – но реже говорю об этом...
Сонет 103. У бедной музы красок больше нет...
Сонет 104. Ты не меняешься с теченьем лет...
Сонет 105. Язычником меня ты не зови...
Сонет 106. Когда читаю в свитке мертвых лет...
Сонет 107. Ни собственный мой страх, ни вещий взор...
 
 
Мэри Фиттон
Неизвестный художник. Между 1595 и 1600 гг.

1. Сонет – (итал. sonetto, от прованс. sonet – песенка) – вид (жанр) лирики, его основным признаком является объем текста:  сонет состоит из четырнадцати строк: двух четверостиший (катренов) и двух трехстиший (терцетов).

"Шекспировский сонет" состоит из трех катренов и заключительного рифмующегося двустишия.

Всего сонетов Шекспира 154, большая часть их написана в 1592–1599 годах. Впервые сонеты Шекспира были напечатаны в 1609 году, вероятно, без ведома автора.

Стиль Шекспира претерпел эволюцию во время создания сонетов:
1. (сонеты 1-26) – поэтические штампы ренессансной лирики;
2. (сонеты 27-127) – вера в человека, возможность победы добра над злом;
3. (сонеты 128-152) – крушение веры в человека, сближение с трагическими мотивами в драматургии.

Сонеты Шекспира являются сугубо личными размышлениями героя-автора по поводу событий, которые произошли когда-то в неопределенном прошлом. Пытаясь осмыслить их, лицо от автора как бы открывает свое сердце и достигает невиданной дотоле в английской поэзии степени психологизма, умения передать оттенки разнообразных душевных чувств. Тут Шекспир смотрит далеко в будущее.

Переводы Маршака – поистине эпохальное переводческое открытие, ставшее звездным часом в истории русской сонетианы Шекспира. Его первый переводческий опыт – 32-ой сонет «О, если ты, мой друг, переживешь...», опубликованный еще в 1943 году (журнал «Знамя», кн. 4).
Впервые полный перевод был опубликован отдельным изданием: Сонеты Шекспира в переводах С. Маршака / Послесл. М. Морозова. Гравюры на дереве В.Л. Фаворского. М., 1948.
Сразу после опубликования переводов слава Маршака была просто оглушительной. «Это была эпидемия, повальное читательское заболевание, – вспоминает Игн. Ивановский. – Сонеты читали с эстрады, переписывали друг у друга, днем держали на рабочем столе, а ночью под подушкой».
После 1960-х годов ситуация изменилась: апологетические отзывы начали забываться, а относительно точности перевода шекспировских стихов появились серьезные сомнения. В статье М.Л. Гаспарова и Н.А. Автономовой «Сонеты Шекспира – переводы Маршака», ставшей определенным потрясением для читающей России, о переводах Маршака было сказано: «Спокойный, величественный, уравновешенный и мудрый поэт русских переводов отличается от неистового, неистощимого, блистательного и страстного поэта английских сонетов».
С. Я. Маршак увидел в "Сонетах" Шекспира страстную исповедь человеческого сердца, счастливого и одновременно несчастного, поэтический дневник, полный мыслей и чувств. Он увидел в этой небольшой книге ключ ко всему огромному и богатому миру великого поэта-гуманиста – ключ к его философии, к характерам шекспировских героев, к патетическим монологам и лирическим отступлениям трагедий и комедий; увидел высокий оптимизм, утверждающий жизнь и ее бессмертие; увидел образ гордого, независимого человека, который глубоко презирает ложь и несправедливость, сверху донизу пронизывающие современную ему действительность, но нигде он не ставит себя над обществом, вне общества и решительно провозглашает, что "одинокий путь подобен смерти".
Воссоздавая на русском языке сложную систему шекспировских образов, Маршак-переводчик оставался самим собой – язык его прост, ясен, естествен.

99-й сонет, в котором поэт упрекает цветы за то, что они позаимствовали красоту у его возлюбленной, воскрешает приемы и образы рыцарского сонета:

У лилий – белизна твоей руки,
Твой темный волос – в почках майорана...

Анаграммы – частный случай звуковых повторов. Шекспиру бывает достаточно и относительного созвучия, чтобы в контексте строки высветился ее смысл. Так в 107-м сонете пятый стих «The mortal moon hath her eclipse endured» отсылает к смерти королевы Елизаветы. Что это за «затмение одной лунной женщины» становится понятно по слову «eclipse». И уже не надо гадать, почему рассмеялись упомянутые в следующей строке авгуры, пророчившие гражданскую смуту: королева скончалась, а война между Англией и Шотландией не разразилась.
Откликнувшееся в анаграмме имя всегда связано с лирическим сюжетом данного сонета, потому сначала надо угадать, о чем текст, а уже потом пытаться найти анаграммы. (вернуться)

2. Сонет 90 – судя по неполной анаграмме HATHAW[AY] в 1-м стихе, сонет обращен к жене: «Then HATe me when THou Wilt, if ever, now» – "Что ж, отвернись от меня, когда пожелаешь, лучше сейчас". Однако в 3-м стихе можно услышать имя JAMES, а на стыке 7 и 8-го – MOLI (то есть Молли Фиттон).
Неясно, сам ли автор рассеял по книге двенадцать сонетов к жене, Энн Хэтэвэй (Anne Hathaway): 49, 66; 71–74; 90–91; 100–101; 105; 145. Казалось бы, они должны венчать сюжет книги. Однако порядок сонетов может быть близок к дневниковому: около 1600 г. поэт вернулся в Стратфорд-на-Эйвоне, но продолжает изживать свою тройную катастрофу и писать о Якове (шотландский монарх Яков VI, ставший в 1603 г. еще и английским королем Яковом I), Уильяме Герберте (1580–1630; 3-й граф Пембрук, молодой покровитель Шекспира) и Мэри.
Мэри (Молли) Фиттон (1578–1647), юная фрейлина королевы Елизаветы, была дочерью сэра Эдварда Фиттона из графства Чешир. Полагают, что она и есть «Смуглая леди» сонетов Шекспира. Мэри вышла замуж очень рано и тайно, но родители не признали брак. Их роман с Шекспиром начался, надо полагать, ближе к середине 1590-х. (вернуться)

3. Сонет 91 – стихи 4, 5, 11, 12, 13, 14-й содержат слоги имени Энн Хэтэвэй (HATHAWAY): THeir HAWks (4); eVErY humour HATH (5); deligHT thAN HAWks (11); HAVing THee (12); THis AWAY (14). Слог AN в тексте 9 раз (при среднем 6 раз на сонет). (вернуться)

4. Сонет 92 – анаграмма FITTON прочитывается во 2, 3, 4, 5, 6, 10, 11, 13, 14-м стихах. Наиболее яркие случаи: «For IT depends upON…» (4) и «...False, and yet I know IT NOT…» (14). (вернуться)

5. Сонет 93 – в последнем стихе анаграмма FITTON: «iF thy swEET virtue answer NOT thy show!» — "[Как похожа на яблоко Евы твоя красота,] / Если твоя драгоценная добродетель не отвечает твоему виду!". (вернуться)

6. Сонет 94 – чертополох – символ Шотландии – не просто король сорных трав, но король, коронованный самой природой. Мало того, что он колюч, крепок и выше любого сорняка, у него над семенной коробкой цветок с устремленными ввысь, как зубчики короны, лепестками. Девиз шотландских рыцарей Ордена Чертополоха: Nemo me impune lacessit (лат. «Никто не тронет меня безнаказанно»).
После казни Марии Стюарт, матери короля Якова, чертополохом будут украшены золотые и серебряные монеты короля. (Чертополох как символ человеческой несгибаемости воспел Лев Толстой в «Хаджи-Мурате», а за ним и Федор Крюков в «Цветке Татарнике».)
В оригинале сонета в последней строке чертополох осторожно назван сорняком (weed). Ну а лилия – не только символ монархов Франции, но и символ английских королей, которые, хотя давно уже не были французскими королями, сохраняли номинальный титул. Кроме того, лилия – символ девственности, то есть королевы-девственницы Елизаветы I. Метафора «Елизавета – Лилия» была зримой. На портретах елизаветинской эпохи скипетр королевы венчается именно лилией. Шесть лилий были изображены и на ее гербе. Из последней строки сонета «Lilies that fester…» ("Лилии, которые гниют…") и проглядывает имя Elizabeth.
Став наследником английского трона, шотландский король унаследовал и скипетр с лилией. Это видно по золотым монетам, напечатанным в Эдинбурге в 1603–1609 гг., и по более поздним, отчеканенным уже после публикации сонетов Шекспира.
И потому мы можем лишь гадать, поминает поэт тихим, но недобрым словом покойную королеву, или, рассорившись с монархом, пеняет ему – мол, поменяв честный цветок эдинбургского репья на гнилую лондонскую лилию, ты начинаешь наследовать не то, о чем мы когда-то вместе мечтали.
Здесь из первых уст вся история дружбы двух поэтов — Якова и Уильяма. История распавшейся дружбы. А ведь, видимо, Шекспир своим «Гамлетом» удержал короля от мести за казнь матери.
В 9-м и 10-м стихах посвященного королеве Елизавете 94 сонета анаграммой звучит имя фрейлины Мэри Фиттон: «the sumMER’s flower Is to the sumMER swEEt, / though to itselF, IT ONly live and die…» – MER…I F… IT ON.
В 14-м стихе эхо к имени королевы-девственницы: «LILIES that fester smell far worse than weeds.» – "Гниющие лилии пахнут хуже сорняков (чертополоха)". (вернуться)

7. Сонет 95 – в последнем стихе анаграмма STUART: «the hARdeST knife ill Used doth lose iTs edge» – "Самый прочный нож притупится, если им злоупотреблять". (вернуться)

8. Сонет 96 – в 6-м стихе анаграмма JAMES: «the bAsest Jewel will be well ESteeMed» – "[…на пальце королевы на троне] / Cамый плохой камень будет почитаем". (вернуться)

9. Сонет 97 – в 3-м и 4-м стихах анаграмма W…I…L HER… BER…T: «What freezIngs have I feLt, what dark days seen! / WhaT old DecemBER’s bareness everywHERe!» – "Какой мороз я чувствовал, какие темные дни видел! / Какую наготу старого декабря видел кругом!". (вернуться)

10. Сонет 98 – посвящен восшествию на английский престол Якова I. Поэт пишет, что не славил в стихах королевские инсигнии — розу и лилию, когда весной 1603 г. они перешли к Якову.
Елизавета I умерла 24 марта 1603 г. Яков покинул Эдинбург 5 апреля и отправился в Лондон. Поездка получилась долгой.
В середине апреля Яков достиг Йорка, но в Бёрли-байСтамфорде упал с лошади и сломал ключицу. К Лондону он подъехал только 7 мая. Однако в городе началась чума. Лишь 25 июля 1603 г. в Вестминстерском аббатстве Яков VI был коронован королем Англии под именем Якова I. То есть сонет написан летом 1603 г.
В оригинале анаграмма с именем королевы в 9-м стихе: «nor did I wonder at thE LILY’S WHITE…» (вернуться)

11. Сонет 99 – (пятнадцатистрочный!) обращен к Мэри Фиттон. В стихах 10–11 в контексте сюжета ограбления анаграмма W…I…L H…E…R…BER…T: «a third, nor red nor WhIte, had stoL’n of both, / and to His RobBERy had annexed Thy breath» – "А третья, ни белая ни красная, обокрала обеих / И к своей краже присоединила твое дыхание". (вернуться)

12. Сонет 100 – этот обращенный к музе сонет, видимо, посвящен жене Энн Хэтэвэй: «if time HAVe ANY wrinkle graven THere...» – "[Очнись, ленивая Муза, / Осмотри милое лицо моей любви,] / Не вырезало ли время на нем морщин…" (вернуться)

13. Сонет 101 – «Смешенье красок губит красоту» – запрет на смешивание красок был прописан в уставах гильдий средневековых красильщиков тканей. В 5-м стихе анаграмма ANN HATHAWAY: «make ANsWer, muse, wilt THou not HAply sAY» – "В ответ, Муза, не скажешь ли ты, возможно…" (вернуться)

14. Сонет 102 – FITTON – в 7 и 13-м стихах. В оригинале соловей назван Филомелой (по имени героини «Метаморфоз» Овидия, подвергшейся насилию и от стыда онемевшей). (вернуться)

15. Сонет 103 – в 10-м стихе можно увидеть несколько инверсированную анаграмму JAMES: «to MAr the SubJEct that before was well?» – "Испортить тему, которая раньше была хороша?" (вернуться)

16. Сонет 104 – «…Три холодные зимы / Отряхнули с лесов великолепие трех лет, / И три прелестные весны превратилась в желтую осень <…> / Три апрельских аромата сгорели в трех жарких июнях / С тех пор, как я впервые увидел тебя…». То есть автор датирует этот сонет приближением четвертой «желтой осени». Это свидетельство самого Шекспира о том, что его знакомство с Яковом VI состоялось в Эльсиноре весной 1590 г. Значит, в августе 1593 г., и разнесся слух о долгожданной беременности королевы Анны.
В 7-м стихе анаграмма JAMES: «three April perfuMES in three hot Junes burned», а в 8-м – STUART: «since firST I saw yoU fresh which yeT ARe green». (вернуться)

17. Сонет 105 – сонет, выделяющийся теплотой чувства и благодарностью, единственный изо всех, напрямую обращен к Богу.
А посвящен жене – Энн Хэтэвэй. В 13-м стихе анаграмма ANNE HATHAWAY: «fAIr, kind, ANd true, HAve ofTEn liVed alone» – "Справедливость, доброта и правдивость всегда существовали поодиночке / [все три никогда не помещались в одном человеке.]". (вернуться)

18. Сонет 106 – в 1, 2, 4, 5, 6-м стихах анаграмма FITTON. Пример 2-го стиха: «I see descripTIONs oF the fairest wights» – "Я вижу описания прекраснейших людей".
В 3-м стихе анаграмма MARY: «and beauty MAkIng beautiful old Rhyme» – "И воспевающие красоту красивые старинные стихи". (вернуться)

19. Сонет 107 – посвящен восшествию Якова VI на английский престол. Соответственно, его можно уверенно датировать 1603 г. Затмившаяся смертная луна (The mortal moon hath her eclipse endured...) – королева Елизавета, перед смертью которой и в Англии, и в Шотландии боялись начала междоусобной войны. В последнем стихе анаграмма STUART (неполная без звука u): «when tyrants’ creSTs and tombs of brass ARe spenT» – "Когда гербы и гробницы тиранов истлеют".
5-й стих – «The mortal moon hath her eclipse endured» – "Смертная луна претерпела свое затмение" – комментаторы связывают с неким событием, случившимся с королевой Елизаветой. Слово «eclipse» ("затмение") созвучно с именем королевы. Елизавета I умерла 24 марта 1603. Полное лунное затмение лондонцы видели 24 мая 1603 г. Максимум затмения – 23 часа 31 минута по местному времени.
6-й стих «And the sad augurs mock their own presage» – "…и мрачные авгуры смеются над собственным пророчеством". Чему же смеялись авгуры, пророчившие стране несчастья? Тому, что их предсказания о грядущей войне между Англией и Шотландией, которую все ждали, оказались ошибочными. Война не началась ни в последние месяцы правления Елизаветы, ни после ее смерти, хотя Яков VI взошел на английский престол под именем Якова I лишь 25 июля, через четыре месяца после смерти Елизаветы. (вернуться)

 
 


 
 
Яндекс.Метрика
Используются технологии uCoz