Для того чтобы говорить о прототипах, надо понять,
что писатель творчески подключается к общей работе поколений, находит выход, понимая то, что
не до конца поняли другие, и поэтому иногда то, что мы считаем прототипом, может оказаться впереди
художественного произведения. Иногда действительность как бы осуществляет то, что предугадал, как бы вычислил писатель.
Действительность оказывается открытием того, что уже было вычислено, построено.
Лафарг в книге «Карл Маркс по личным воспоминаниям» приводит мнение Маркса о Бальзаке[2]:
«Бальзака он [К. Маркс] так высоко ставил, что думал написать о нем критическую статью, как только окончит свое сочинение
о политической экономии. По мнению великого экономиста, Бальзак был не
только бытописателем своего времени, но также творцом тех прообразов – типов, которые при Людовике Филиппе
находились еще в зародышевом состоянии, а достигли развития уже впоследствии при Наполеоне III».
К. А. Тимирязев[3] в статье «Развитие естествознания в 60-е годы» писал про Тургенева, создавшего тип
Базарова: «Угадать еще в пятидесятых годах, в «молодом провинциальном враче» – одно из крупнейших течений русской мысли,
вскоре на деле доказавших свою плодотворность, – такой прозорливости не обнаружил ни один русский писатель».
В примечании К. Тимирязев прибавляет: «...он угадал будущих Боткина, Сеченова и вообще все
могучее движение русской науки». Писатель отражает действительность и стремится
изобразить ее точно. Он вводит в произведение свою биографию, свой опыт, открывает мир вокруг себя,
но строит мир своего искусства по-новому, освобождая его от случайности.
Дело идет о самых основах творчества, а также об основах ошибок в отношении к писателю.
Лев Николаевич Толстой сидел в яснополянском кабинете, отрезанный как будто от всего мира, он писал роман, который
получил потом название «Война и мир».
Еще не было названия, не было жанра, потому что произведение не было романом и не стало романом – это война и мир,
мир, созданный Толстым. Софья Андреевна хотела, чтобы Лев Николаевич
писал про нее или по крайней мере про ее близких. Близкие собирались сесть в экипаж, поданный к их
крыльцу, всем семейством сесть, всем, даже с отвергнутым женихом – М. Поливановым[4].
С. А. Толстая сообщает сестрам 11 ноября 1862 года: «Девы, скажу вам по секрету, прошу не
говорить: Левочка может быть нас опишет, когда ему будет 50 лет».
Приведу бытовую картину из многословной и отнюдь не обладающей скромностью, но занятно писавшей Т. А. Кузминской[5].
Т. А. Кузминская описывает в письме к Поливанову, как Л. Н. Толстой
в конце 1864 года читал свой роман в семейном кругу: «Про семью Ростовых говорили, что это живые
люди, а мне-то как они близки! Борис напоминает вас наружностью и манерой быть. Вера – ведь это
настоящая Лиза. Ее степенность и отношение к нам верно, т. е. скорее к Соне, а не ко мне. Графиня
Ростова – так напоминает мама́, особенно как она со мной. Когда читали про Наташу, Варенька (Перфильева) хитро подмигивала мне, но, кажется, этого никто не заметил. Но вот будете смеяться: моя кукла
большая, Мими, попала в роман. Помните, как мы вас венчали с ней, и я настаивала, чтобы вы поцеловали ее, а вы не хотели
и повесили ее на дверь, а я пожаловалась мама́? Да, многое, многое найдете в романе. Пьер понравился меньше всех. А мне
больше всех. Я люблю таких. Маленькую княгиню хвалили дамы, но не нашли, с кого писал ее Левочка... На дамской половине
стола, когда Левочка описал и многих называли, и Варенька вдруг громко сказала: «Мама́, а ведь Мария Дмитриевна Ахросимова –
это вы, она вас так напоминает». – «Не знаю, не знаю, Варенька, меня не стоит описывать», – говорила Настасья Сергеевна».
Рассказывают, что Лев Львович, написавши первую свою книгу, с трепетом дал ее отцу прочесть вечером. Утром вышел Толстой,
положил на стол книжку, начал завтракать Сын, трепеща, спросил: «Ну, как?» – «Очень хорошо, – сказал Лев Николаевич, – хорошо.
Вы, Берсы, все очень талантливы». (Берс – это фамилия Софьи Андреевны и Татьяны Андреевны. Софья Андреевна тоже сама писала, и не
только мемуары, и была талантлива.) Берсы и ищут прототипов.
Но этот семейный лепет не убеждает меня. Меня не убеждает даже то, что Лев Тихомиров в своих
воспоминаниях говорит, что, когда у тульского помещика Коптева читали «Войну и мир» Толстого,
старая нянюшка Коптевых узнавала в героях романа семейных знакомых и сама говорила: «Вот это такой-то, этот – такой-то».
Не верю: Тихомирову не верю, няньке не верю. Возьмем вопрос о Наташе Ростовой. Нам говорят,
что Кузминская Татьяна – прототип Наташи. Прежде всего это нам ничего не дает: мы с Кузминской не
знакомы, а если бы были знакомы, то не могли бы ее так понять, как, говорят, понял ее Толстой.
Указания на заимствования и указания на прототипы, по существу, противоречивы.
Оказывается, что Наташа Ростова заимствована из английского романа и, одновременно, что она списана с сестры жены.
Тут нет элементов логики.
Кроме того, у Толстого был другой ход в работе. В набросках романа «Декабристы» он описал возвращение старого декабриста
Петра с женой его Натальей. Декабрист очень изменился, это добродушный, слабый, пьющий и слегка тщеславный старик.
Но это Пьер и жена его – Наташа.
Декабрист вернулся в эпоху после Крымской кампании в Москву. Завтра он увидит новых людей,
сегодня с сыном он едет в баню. Он возвращается домой, и жена (Наталья), как и всегда, говорит ему
привычные слова, что он такой чистый, что «даже светится».
Роман о декабристе не был кончен, не был напечатан, но сцена осталась.
В «Войне и мире» Наташа Ростова, увидав Пьера после его плена, говорит Мари:
«– Он сделался какой-то чистый, гладкий, свежий; точно из бани; ты понимаешь? морально из бани... И сюртучок
коротенький и стриженые волосы; точно, ну, точно из бани... папа бывало». Совпадение не случайно.
Содержание сцены большого ненаписанного романа превратилось в написанную сцену нового романа.
Сохранилась фраза о бане, причем она в «Войне и мире» стала метафорической, но, возможно, возникла из воспоминания о
примиренном, постаревшем декабристе.
Л. Н. Толстой шел к Наташе от образа жены декабриста, поехавшей за мужем в Сибирь и там узнавшей иную жизнь.
Все эти черты могут быть сведены к сложному вопросу отношения Л. Толстого к народу.
Пьер и Наташа до того, когда мы их видим молодыми, не знающими, что они полюбят друг друга,
уже существовали в сознании Толстого старыми, вернувшимися из Сибири.
Представить себе, что Толстой взял прототипом молодую девушку и начал ее описание в старости,
невозможно. Между тем мы видим, в самой первой сцене есть уже куски, использованные потом в «Войне и мире».
Указания Т. Кузминской противоречивы. С одной стороны, она говорит про случаи из своей биографии,
похожие на историю героини романа Толстого, с другой – в той же книге «Моя жизнь дома и в Ясной
Поляне» – Т. Кузминская указывает на роман мистрис Браддон – «Аврора Флотт».
Лев Николаевич говорил: «Таня, а ты узнаешь себя в этом романе?» – «В «Авроре»? – ну да, конечно. Я не хочу быть такой».
Т. Кузминская сама романа Браддон не читала, но в романе, который вышел в русском переводе
в Санкт-Петербурге в 1870 году, говорят, действительно можно было найти прототип Наташи. Все эти
сопоставления, повторяю, можно продолжать бесконечно, но это ненужная и вредная игра, ничего не
имеющая общего с истиной.
3 мая 1865 года Лев Николаевич ответил письмом Луизе Ивановне Волконской, урожденной Трусзон, жене А. А. Волконского.
Луиза Ивановна для Льва Николаевича – человек не посторонний, у нее бывал он в молодости, после посещения ее дома писал
«Историю вчерашнего дня».
В той истории тоже нет прототипа, потому что она вся основана на монологе автора.
Вот что пишет старой знакомой родственнице Лев Николаевич:
«Очень рад, любезная княгиня, тому случаю, который заставил Вас вспомнить обо мне, и в доказательство того спешу
сделать для Вас невозможное, т. е. ответить на Ваш вопрос. Андрей Болконский –
никто, как и всякое лицо романиста, а не писателя личностей или мемуаров. Я бы стыдился печататься,
ежели бы весь мой труд состоял в том, чтобы списать портрет, разузнать, запомнить... Я постараюсь сказать, кто такой
мой Андрей. В Аустерлицком сражении, которое будет описано, но с которого я начал
роман, мне нужно было, чтобы был убит блестящий молодой человек; в дальнейшем ходе моего романа
мне нужно было только старика Болконского с дочерью; но так как неловко описывать ничем не связанное с романом лицо,
я решил сделать блестящего молодого человека сыном старого Болконского. Потом
он меня заинтересовал, для него представлялась роль в дальнейшем ходе романа, и я его помиловал, только сильно ранив его
вместо смерти. Так вот Вам, любезная княгиня, совершенно правдивое, хотя от этого самого и неясное, объяснение того,
кто такой Болконский».
Так говорит зрелый и способный уже к анализу процесса творчества Толстой.
Итак, Толстой отрицает прототип.
Тем не менее Софья Андреевна Толстая, истинная служительница теории прототипов, на обороте
портрета Луизы Ивановны написала, что она прототип Лизы Болконской, жены героя романа Андрея Болконского.
Ход мысли Софьи Андреевны очень понятен. Андрей Болконский – это Волконский, а Луиза Волконская, несомненно, его жена:
инициалы совпадают. Нам надо выбирать, кому верить: Льву Николаевичу или Софье Андреевне?
Я верю Льву.
Б. М. Эйхенбаум во 2-м томе своего исследования «Лев Толстой» утверждал, что «Война и мир» родилась из мемуарной литературы.
Это домашняя литература, поэтому он скреплял своей подписью мнение Поливанова, Татьяны Кузминской, Софьи Андреевны.
Я не соглашаюсь с Борисом Михайловичем и не соглашался и раньше; я думаю, что Лев Николаевич
залез в комнату под сводами и запер дверь в нее, спасаясь от прототипов.
Кроме того, даже такое мемуарное произведение, как «Детские годы Багрова-внука», любимое Толстым, не только
выражает заинтересованность времени в мемуарах, но и родилось в результате уже существующего семейного романа.
И за «Исповедью» Руссо стоит опыт английского романа. Для того чтобы познать свое сердце, надо немножко знать
анатомию. Сейчас уже принято думать, что озлобленный и гордый неудачник генерал Волконский, строитель
старого дома, не может быть прототипом старого князя: у него было другое общественное положение, другая биография.
Фельдмаршал Каменский, которого выдвинул в качестве прототипа Б М. Эйхенбаум, тоже не годится: Каменский происходил
из нечиновных дворян – это самолюбивый военачальник, теоретик, соперник Наполеона, который удивлялся на него, встретившись
с ним на позиции, подготовленной Каменским.
Что касается Кутузова, то, конечно, Кутузов существовал так же, как и Наполеон, но, анализируя
Кутузова и Наполеона в романе, мы всегда должны думать о Толстом, о его мировоззрении и о роли его
героев в его романе.
По мнению Софьи Андреевны, живая Луиза Ивановна могла быть вдовою героя романа, Андрея Болконского.
Если мы видим Наполеона и Кутузова рядом с Наташей Ростовой, рядом со всеми Ростовыми и Курагиными, то мы должны рассматривать
их всех в системе анализа писателя; исторические герои уравнены с героями вымышленными.
|
