|
Вознесенский Андрей Андреевич (1933 – 2010)
|
|
ГОЙЯ[2]
Я — Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворог,
слетая на поле нагое.
Я — Горе.
Я — голос
войны, городов головни
на снегу сорок первого года.
Я — голод.
Я — горло
повешенной бабы, чье тело, как колокол,
било над площадью голой...
Я — Гойя!
О, грозди
возмездья! Взвил залпом на Запад —
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие
звезды —
как гвозди.
Я — Гойя.
1957
САГА[3]
Ты меня на рассвете разбудишь,
проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь.
Ты меня никогда не увидишь.
Заслонивши тебя от простуды,
я подумаю: «Боже всевышний!
Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
Эту воду в мурашках запруды,
это Адмиралтейство и Биржу[4]
я уже никогда не забуду
и уже никогда не увижу.
Не мигают, слезятся от ветра
безнадежные карие вишни.
Возвращаться — плохая примета.
Я тебя никогда не увижу.
Даже если на землю вернемся
мы вторично, согласно Гафизу,[5]
мы, конечно, с тобой разминемся.
Я тебя никогда не увижу.
И окажется так минимальным
наше непониманье с тобою
перед будущим непониманьем
двух живых с пустотой неживою.
И качнется бессмысленной высью
пара фраз, залетевших отсюда:
«Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
1963
***
В дни неслыханно болевые[6]
быть без сердца – мечта.
Чемпионы лупили навылет –
ни черта!
Продырявленный, точно решёта,
утешаю ажиотаж:
"Поглазейте в меня, как в решётку,–
так шикарен пейзаж!"
Но неужто узнает ружьё,
где,
привязано нитью болезненной,
бьёшься ты в миллиметре от лезвия,
ахиллесово
сердце
моё!?
Осторожнее, милая, тише...
Нашумело меняя места,
Я ношусь по России –
как птица
отвлекает огонь от гнезда.
Все болишь? Ночами пошаливаешь?
Ну и плюс!
Не касайтесь рукою шершавою –
я от судороги – валюсь.
Невозможно расправиться с нами.
Невозможнее – выносить.
Но ещё невозможней –
вдруг снайпер
срежет
нить!
1965
РАЗГОВОР С ЭПИГРАФОМ[7]
Александр Сергеевич,
Разрешите представиться.
Маяковский
Владимир Владимирович, разрешите представиться!
Я занимаюсь биологией стиха.
Есть роли
более пьедестальные,
но кому-то надо за истопника...
У нас, поэтов, дел по горло,
кто занят садом, кто содокладом.
Другие, как страусы,
прячут головы,
отсюда смотрят и мыслят задом.
Среди идиотств, суеты, наветов
поэт одиозен, порой смешон —
пока не требует поэта
к священной жертве
Стадион!
И когда мы выходим на стадионы в Томске
или на рижские Лужники,
вас понимающие потомки
тянутся к завтрашним
сквозь стихи.
Колоссальнейшая эпоха!
Ходят на поэзию, как в душ Шарко.
Даже герои поэмы
«Плохо!»
требуют сложить о них «Хорошо!»
Вы ушли,
понимаемы процентов на десять.
Оставались Асеев и Пастернак.
Но мы не уйдем —
как бы кто не надеялся!—
мы будем драться за молодняк.
Как я тоскую о поэтическом сыне
класса «Ан» и 707-«Боинга»...
Мы научили
свистать
пол-России.
Дай одного
соловья-разбойника!..
И когда этот случай счастливый представится,
отобью телеграммку, обкусав заусенцы:
ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ
РАЗРЕШИТЕ ПРЕСТАВИТЬСЯ —
ВОЗНЕСЕНСКИЙ
1973
ПЛАЧ ПО ДВУМ НЕРОЖДЁННЫМ ПОЭМАМ[8]
Аминь.
Убил я поэму. Убил, не родивши. К Харонам!
Хороним.
Хороним поэмы. Вход всем посторонним.
Хороним.
На черной Вселенной любовниками
отравленными
лежат две поэмы,
как белый бинокль театральный.
Две жизни прижались судьбой половинной —
две самых поэмы моих
соловьиных!
Вы, люди,
вы, звери,
пруды, где они зарождались
в Останкине, —
в с т а н ь т е!
Вы, липы ночные,
как лапы в ветвях хиромантии, —
встаньте,
дороги, убитые горем,
довольно валяться в асфальте,
как волосы дыбом над городом, вы вы встаньте.
Раскройтесь, гробы,
как складные ножи гиганта,
вы встаньте —
Сервантес, Борис Леонидович,
Данте,
вы б их полюбили, теперь они тоже останки,
встаньте.
И Вы, Член Президиума Верховного Совета
товарищ Гамзатов,
встаньте,
погибло искусство, незаменимо это,
и это не менее важно,
чем речь
на торжественной дате,
встаньте.
Их гибель — судилище. Мы — арестанты.
Встаньте.
О, как ты хотела, чтоб сын твой шел чисто и прямо,
встань, мама.
Вы встаньте в Сибири,
в Париже, в глухих
городишках,
мы столько убили
в себе, не родивши,
встаньте,
Ландау,[9] погибший в бухом лаборанте,
встаньте,
Коперник, погибший в Ландау галантном,
встаньте.
Вы, б* из джаз-банда,
вы помните школьные банты?
Встаньте,
геройские мальчики вышли в герои, но в анти,
встаньте,
(я не о кастратах — о самоубийцах,
кто саморастратил
святые крупицы),
встаньте.
Погибли поэмы. Друзья мои в радостной
панике —
«Вечная память!»
Министр, вы мечтали, чтоб юнгой в Атлантике плавать,
вечная память,
громовый Ливанов,[10] ну, где ваш несыгранный Гамлет?
Вечная память,
где принц ваш, бабуся?
А девственность можно хоть в рамку обрамить,
вечная память,
зеленые замыслы встаньте как пламень,
вечная память,
мечта и надежда, ты вышла на паперть?
вечная память!..
Аминь.
Минута молчанья. Минута — как годы.
Себя промолчали — всё ждали погоды.
Сегодня не скажешь, а завтра уже не поправить.
Вечная память.
И памяти нашей, ушедшей, как мамонт,
вечная память.
Аминь.
Тому же, кто вынес огонь сквозь потраву, —
Вечная слава!
Вечная слава!
1965
|
|
1. Андре́й Андре́евич
Вознесе́нский (12 мая 1933 года, Москва – 1 июня 2010 года, Переделкино, ныне Москва) – советский и российский поэт, публицист,
художник и архитектор. Лауреат Государственной премии СССР (1978) и Премии Правительства РФ (2010, посмертно). Один из ярких представителей эпохи «шестидесятников».
Вознесенский оставил богатейшее поэтическое наследие – и силлабо-тонические стихи, и верлибры, и поэмы «Мастера», «Авось!», «ru», «Комп-ра», «Часовня Ани
Политковской», «Большое заверещание»… Делал превосходные видиомы, работал в жанре заумной поэзии («Улёт 1», «Улёт 2», «Дерево Бо»), писал стихопрозу.
(вернуться)
2. Гойя – из сборника стихов «Мозаика», напечатанного в 1960 г.: Мозаика. Стихи и поэмы.
Владимирское книжное издательство. 1960.
Вознесенский пишет об истории создания:
«Гойю» много ругали, было несколько разносных статей. Самым мягким ярлыком был «формализм». Для меня же «Гойя» звучало — «война».
В эвакуации мы жили за Уралом. Хозяин дома, который пустил нас, Константин Харитонович, машинист на пенсии, сухонький, шустрый, застенчивый, когда выпьет,
некогда увез у своего брата жену, необъятную сибирячку Анну Ивановну. Поэтому они и жили в глуши, так и не расписавшись, опасаясь грозного мстителя.
Жилось нам туго. Все, что привезли, сменяли на продукты. Отец был в ленинградской блокаде. Говорили, что он ранен. Мать, приходя с работы,
плакала. И вдруг отец возвращается — худющий, небритый, в черной гимнастерке и с брезентовым рюкзаком.
Хозяин, торжественный и смущенный более обычного, поднес на подносе два стаканчика с водкой и два ломтика черного хлеба с белыми квадратиками
нарезанного сала — «со спасеньицем». Отец хлопнул водку, обтер губы тыльной стороной ладони, поблагодарствовал, а сало отдал нам.
Потом мы пошли смотреть, что в рюкзаке. Там была тускло-желтая банка американской тушенки и книга художника под названием «Гойя».
Я ничего об этом художнике не знал. Но в книге расстреливали партизан, мотались тела повешенных, корчилась война. Об этом же ежедневно говорил на кухне черный
бумажный репродуктор. Отец с этой книгой летел через линию фронта. Все это связалось в одно страшное имя — Гойя.
Гойя — так гудели эвакуационные поезда великого переселения народа. Гойя — так стонали сирены и бомбы перед нашим отъездом из Москвы,
Гойя — так выли волки за деревней, Гойя — так причитала соседка, получив похоронку, Гойя...
Эта музыка памяти записалась в стихи, первые мои стихи. (Вознесенский А. Мне четырнадцать лет. Рифмы прозы) (вернуться)
3. Сага – стихотворение легло в основу рок-оперы «Юнона и Авось», либретто к которой
написал А.Вознесенский.
«Юно́на и Аво́сь» — одна из наиболее известных советских рок-опер композитора Алексея Рыбникова на стихи поэта Андрея Вознесенского. Премьера состоялась 9 июня
1981 на сцене Московского театра имени Ленинского комсомола (режиссёр Марк Захаров, постановка танцев Владимира Васильева, художник Олег Шейнцис), в репертуар
которого спектакль входит до сих пор. С 31 декабря 1985 года исполняется также Санкт-Петербургским театром «Рок опера». Также входит в репертуар Иркутского
областного музыкального театра имени Н. М. Загурского, Красноярского государственного музыкального театра, Ростовского музыкального театра, Алтайского
краевого театра музыкальной комедии, Оренбургского областного театра музыкальной комедии, Харьковского академического театра музыкальной комедии, с 2017 года
Донецкого Государственного Академического Музыкально-Драматического Театра. Несколько десятков лет идёт как рок-балет на сцене Красноярского государственного
театра оперы и балета.
В названии спектакля использованы имена двух парусников, «Юнона» и «Авось», на которых совершала своё плавание экспедиция Николая Резанова.
В 1978 году композитор Алексей Рыбников показал режиссёру Марку Захарову свои музыкальные импровизации на темы православных песнопений. Захарову понравилась
музыка, и тогда же возникла идея создать на её основе музыкальный спектакль на сюжет «Слова о полку Игореве». Он обратился с этим предложением к поэту Андрею
Вознесенскому (это была их первая встреча), однако тот эту идею не поддержал:
"Тогда я был наглый молодой поэт, мне казалось непонятным, зачем надо писать нечто славянофильское по «Слову о полку Игореве», в то время как неизвестен его
автор и даже неизвестно, был или нет автор «Слова». Я говорю: «У меня есть своя поэма, она называется „Авось!“ о любви сорокадвухлетнего графа Резанова к
шестнадцатилетней Кончите, давайте сделаем оперу по этой поэме». Марк растерялся немножечко и сказал: «Давайте я почитаю». На следующий день он мне сказал,
что он согласен и что мы сделаем оперу, причём выбор композитора будет его, Марка. Он выбрал Алексея Рыбникова. Это был счастливый выбор." (Марк Захаров: к 70-летию
со дня рождения и 30-летию творческой деятельности в «Ленкоме» — Театральная Афиша)
В основу либретто была действительно положена поэма «Авось» (1970), хотя для театральной постановки пришлось, естественно, дописывать многие арии и сцены.
Слово «рок-опера» авторы заменили на «современная опера», поскольку за рок-музыкой в то время был строгий контроль со стороны властей. Постановка танцевальных
номеров была осуществлена балетмейстером Владимиром Васильевым, который также изначально почувствовал, что готовящаяся постановка не имеет аналогов на советской
сцене. (вернуться)
4. Адмиралтейство – комплекс адмиралтейских построек в Санкт-Петербурге на 2-м
Адмиралтейском острове, расположенный на берегу реки Нева, значительный памятник архитектуры русского ампира. Изначально построенный в качестве верфи,
подвергался перестройке в XVIII—XIX веках.
Биржа – центральное строение архитектурного ансамбля стрелки Васильевского острова в Санкт-Петербурге. Было построено для Санкт-Петербургской
биржи, но впоследствии использовалось с различным назначением. Долгое время в здании располагалась экспозиция Центрального военно-морского музея (до переезда в
Крюковские казармы). (вернуться)
5. согласно Гафизу – в строфе идет речь об идее перерождения, упоминающейся в произведениях персидского
поэта Гафиза (Хафиза) Ширази (1300–1389). (вернуться)
6. В дни неслыханно болевые... – из цикла "Ахиллесово сердце". (вернуться)
7. Разговор с эпиграфом – стихотворение является прямым продолжением темы, начатой
Владимиром Маяковским в стихотворениях “Юбилейное”, “Сергею Есенину” и во вступлении к поэме “Во весь голос”.
Как и его великий предшественник, Вознесенский относится к поэзии серьезно, это не просто времяпровождение, а основательная и вдумчивая работа:
"Я занимаюсь биологией стиха..."
Владимир Маяковский сравнивал свои стихи с армией. Он понимал, что слово порой страшнее любого оружия. Оно может сразить тысячи, повести вперед или обратить
в бегство. Свой талант поэт отдал служению народу:
И все
поверх зубов вооруженные войска,
что двадцать лет в победах
пролетали,
до самого
последнего листка
я отдаю тебе,
планеты пролетарий. (В.Маяковский. Во весь голос)
Вознесенскому тоже приходится бороться за свои идеалы, против “идиотов” и всего того, что не принимает его душа:
...Поэт одиозен, порой смешон —
пока не требует поэта
к священной жертве
стадион!
Для Вознесенского слово, сказанное народу, должно быть священно. Людям нельзя солгать, слукавить ради выгоды. Хотя поэт прекрасно понимает, что не всегда
среди слушателей и поклонников его те, ради которых стоит распинать себя, душу свою закладывать, так как некоторые ходят на поэзию, "как на душ Шарко. Даже
герои поэмы “Плохо!” требуют сложить о них “Хорошо!”".
Маяковский жил в судьбоносное, решающее время. И поэзия была весомым оружием, сотрясающим старые устои, борющимся за светлое будущее:
Надо, чтоб поэт
и в жизни был мастак.
Мы крепки,
как спирт в полтавском штофе. (В.Маяковский. Юбилейное)
И Вознесенский ему вторит, подтверждая серьезность поэзии для современной жизни. В России так сложилось, что поэты — пророки и учителя своего народа, к
сожалению, не всегда при жизни. О Маяковском он переживает, потому что
Вы ушли,
понимаемы процентов на десять—
Остались Асеев и Пастернак.
Но мы не уйдем...
Это прямое продолжение идеи Маяковского, “говорящего” умершему Есенину:
В этой жизни помереть не трудно.
Сделать жизнь значительно трудней. (В.Маяковский. Сергею Есенину)
Вознесенского роднит с Маяковским не только общий взгляд на вещи, но и поэтика, звучание фраз, ломающийся стих лесенкой. Это не подражание предшественнику,
а духовное родство двух поэтов. (вернуться)
8. «Плач по двум нерожденным поэмам» – из цикла "Ахиллесово сердце" (М.: Художественная
литература, 1966. Тир. 100000 экз.).
Из 80 произведений сборника 50 ранее напечатаны в других сборниках. Стихи из сборника стали основой для «Поэтории» Р. Щедрина (1968).
В этом этапном стихотворении Вознесенский поставил имя Бориса Леонидовича Пастернака между именами Сервантеса и Данте. (вернуться)
9. Ландау Лев Давидович (1908–1968) – советский физик, лауреат Нобелевской и многих
государственных премий. (вернуться)
10. ...громовый Ливанов, ну, где ваш несыгранный / Гамлет? – Ливанов Борис
Николаевич (1904–1972) – народный артист СССР.
С Ливановым Вознесенский встречался у Пастернака. О трагической истории несостоявшейся постановки «Гамлета» во МХАТе с Ливановым в
главной роли см.: Урнов Д. М. Как Сталин «Гамлета» запретил // Наш современник. 2012. № 2. С. 218–236. (вернуться)
|
|
|
|
|
|
|