Заболоцкий Николай Алексеевич (1903 – 1958) Стихотворения |
Содержание: Лицо коня Свадьба В этой роще березовой... Я не ищу гармонии в природе... Завещание Портрет Я воспитан природой суровой... Некрасивая девочка Сентябрь Не позволяй душе лениться... Лицо коня[1] Животные не спят. Они во тьме ночной Стоят над миром каменной стеной. Рогами гладкими шумит в соломе Покатая коровы голова. Раздвинув скулы вековые, Ее притиснул каменистый лоб, И вот косноязычные глаза С трудом вращаются по кругу. Лицо коня прекрасней и умней. Он слышит говор листьев и камней. Внимательный! Он знает крик звериный И в ветхой роще рокот соловьиный. И зная всё, кому расскажет он Свои чудесные виденья? Ночь глубока. На темный небосклон Восходят звезд соединенья. И конь стоит, как рыцарь на часах, Играет ветер в легких волосах, Глаза горят, как два огромных мира, И грива стелется, как царская порфира. И если б человек увидел Лицо волшебное коня, Он вырвал бы язык бессильный свой И отдал бы коню. Поистине достоин Иметь язык волшебный конь! Мы услыхали бы слова. Слова большие, словно яблоки. Густые, Как мед или крутое молоко. Слова, которые вонзаются, как пламя, И, в душу залетев, как в хижину огонь, Убогое убранство освещают. Слова, которые не умирают И о которых песни мы поем. Но вот конюшня опустела, Деревья тоже разошлись, Скупое утро горы спеленало, Поля открыло для работ. И лошадь в клетке из оглобель, Повозку крытую влача, Глядит покорными глазами В таинственный и неподвижный мир. 1926 Свадьба[2] Сквозь бревна хлещет длинный луч, могучий дом стоит во мраке, огонь раздвинулся горюч сквозь окна в каменной рубахе; медали вывесками меди висят, фонарь пустынный бредит над цифрой, выдавленной пальцем мансарды бедным постояльцем. И сквозь большие коридоры, где балки лезут в потолок, где человеческие норы домашний выдавил сурок, — нам кухня кажется органом, она поет в сто двадцать дудок, она сверкает толстым краном, играет в свадебное блюдо; кофейных мельниц на ветру мы слышим громкую игру — они качаются во мраке четырехгранны, стройны, наги, и на огне, как тамада, сидит орлом сковорода. Как солнце черное амбаров, как королева грузных шахт, она спластала двух омаров, на постном масле просияв! Она яичницы кокетство признала сердцем бытия, над нею проклинает детство цыпленок, синий от мытья — он глазки детские закрыл, наморщил разноцветный лобик и тельце сонное сложил в фаянсовый столовый гробик. Над ним не поп ревел обедню, махая пó-ветру крестом, ему кукушка не певала коварной песенки своей — он был закован в звон капусты, он был томатами одет, над ним, как крестик, опускался на тонкой ножке сельдерей. Так он почил в расцвете дней — ничтожный карлик средь людей. Часы гремят. Настала ночь. В столовой пир горяч и пылок. Графину винному невмочь Расправить огненный затылок. Мясистых баб большая стая Сидит вокруг, пером блистая, И лысый венчик горностая Венчает груди, ожирев В поту столетних королев. Они едят густые сласти, Хрипят в неутоленной страсти И распуская животы, В тарелки жмутся и цветы. Прямые лысые мужья Сидят, как выстрел из ружья, Едва вытягивая шеи Сквозь мяса жирные траншеи. И пробиваясь сквозь хрусталь Многообразно однозвучный, Как сон земли благополучной, Парит на крылышках мораль. О пташка божья, где твой стыд? И что к твоей прибавит чести Жених, приделанный к невесте И позабывший звон копыт? Его лицо передвижное Еще хранит следы венца, Кольцо на пальце золотое Сверкает с видом удальца, И поп, свидетель всех ночей, Раскинув бороду забралом, Сидит, как башня, перед балом С большой гитарой на плече. Так бей, гитара! Шире круг! Ревут бокалы пудовые. И вздрогнул поп, завыл и вдруг Ударил в струны золотые. И под железный гром гитары Подняв последний свой бокал, Несутся бешеные пары В нагие пропасти зеркал. И вслед за ними по засадам, Ополоумев от вытья, Огромный дом, виляя задом, Летит в пространство бытия. А там - молчанья грозный сон, Седые полчища заводов, И над становьями народов – Труда и творчества закон. 1928 *** В этой роще березовой,[3] Вдалеке от страданий и бед, Где колеблется розовый Немигающий утренний свет, Где прозрачной лавиною Льются листья с высоких ветвей,– Спой мне, иволга, песню пустынную, Песню жизни моей. Пролетев над поляною И людей увидав с высоты, Избрала деревянную Неприметную дудочку ты, Чтобы в свежести утренней, Посетив человечье жилье, Целомудренно бедной заутреней Встретить утро мое. Но ведь в жизни солдаты мы, И уже на пределах ума Содрогаются атомы, Белым вихрем взметая дома. Как безумные мельницы, Машут войны крылами вокруг. Где ж ты, иволга, леса отшельница? Что ты смолкла, мой друг? Окруженная взрывами, Над рекой, где чернеет камыш, Ты летишь над обрывами, Над руинами смерти летишь. Молчаливая странница, Ты меня провожаешь на бой, И смертельное облако тянется Над твоей головой. За великими реками Встанет солнце, и в утренней мгле С опаленными веками Припаду я, убитый, к земле. Крикнув бешеным вороном, Весь дрожа, замолчит пулемет. И тогда в моем сердце разорванном Голос твой запоет. И над рощей березовой, Над березовой рощей моей, Где лавиною розовой Льются листья с высоких ветвей, Где под каплей божественной Холодеет кусочек цветка,– Встанет утро победы торжественной На века. 1946 *** Я не ищу гармонии в природе.[4] Разумной соразмерности начал Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе Я до сих пор, увы, не различал. Как своенравен мир ее дремучий! В ожесточенном пении ветров Не слышит сердце правильных созвучий, Душа не чует стройных голосов. Но в тихий час осеннего заката, Когда умолкнет ветер вдалеке. Когда, сияньем немощным объята, Слепая ночь опустится к реке, Когда, устав от буйного движенья, От бесполезно тяжкого труда, В тревожном полусне изнеможенья Затихнет потемневшая вода, Когда огромный мир противоречий Насытится бесплодною игрой,– Как бы прообраз боли человечьей Из бездны вод встает передо мной. И в этот час печальная природа Лежит вокруг, вздыхая тяжело, И не мила ей дикая свобода, Где от добра неотделимо зло. И снится ей блестящий вал турбины, И мерный звук разумного труда, И пенье труб, и зарево плотины, И налитые током провода. Так, засыпая на своей кровати, Безумная, но любящая мать Таит в себе высокий мир дитяти, Чтоб вместе с сыном солнце увидать. 1947 Завещание[5] Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя И, погасив свечу, опять отправлюсь я В необозримый мир туманных превращений, Когда мильоны новых поколений Наполнят этот мир сверканием чудес И довершат строение природы,– Пускай мой бедный прах покроют эти воды, Пусть приютит меня зеленый этот лес. Я не умру, мой друг. Дыханием цветов Себя я в этом мире обнаружу. Многовековый дуб мою живую душу Корнями обовьет, печален и суров. В его больших листах я дам приют уму, Я с помощью ветвей свои взлелею мысли, Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли И ты причастен был к сознанью моему. Над головой твоей, далекий правнук мой, Я в небо пролечу, как медленная птица, Я вспыхну над тобой, как бледная зарница, Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой. Нет в мире ничего прекрасней бытия. Безмолвный мрак могил – томление пустое. Я жизнь мою прожил, я не видал покоя: Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я. Не я родился в мир, когда из колыбели Глаза мои впервые в мир глядели,– Я на земле моей впервые мыслить стал, Когда почуял жизнь безжизненный кристалл, Когда впервые капля дождевая Упала на него, в лучах изнемогая. О, я недаром в этом мире жил! И сладко мне стремиться из потемок, Чтоб, взяв меня в ладонь, ты, дальний мой потомок, Доделал то, что я не довершил. 1947 Любите живопись, поэты! Лишь ей, единственной, дано Души изменчивой приметы Переносить на полотно. Ты помнишь, как из тьмы былого, Едва закутана в атлас, С портрета Рокотова[6] снова Смотрела Струйская на нас? Ее глаза – как два тумана, Полуулыбка, полуплач, Ее глаза – как два обмана, Покрытых мглою неудач. Соединенье двух загадок, Полувосторг, полуиспуг, Безумной нежности припадок, Предвосхищенье смертных мук. Когда потемки наступают И приближается гроза, Со дна души моей мерцают Ее прекрасные глаза. 1953 *** Я воспитан природой суровой, Мне довольно заметить у ног Одуванчика шарик пуховый, Подорожника твердый клинок. Чем обычней простое растенье, Тем живее волнует меня Первых листьев его появленье На рассвете весеннего дня. В государстве ромашек, у края, Где ручей, задыхаясь, поет, Пролежал бы всю ночь до утра я, Запрокинув лицо в небосвод. Жизнь потоком светящейся пыли Все текла бы, текла сквозь листы, И туманные звезды светили, Заливая лучами кусты. И, внимая весеннему шуму Посреди очарованных трав, Все лежал бы и думал я думу Беспредельных полей и дубрав. 1953 Некрасивая девочка[7] Среди других играющих детей Она напоминает лягушонка. Заправлена в трусы худая рубашонка, Колечки рыжеватые кудрей Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы, Черты лица остры и некрасивы. Двум мальчуганам, сверстникам ее, Отцы купили по велосипеду. Сегодня мальчики, не торопясь к обеду, Гоняют по двору, забывши про нее, Она ж за ними бегает по следу. Чужая радость так же, как своя, Томит ее и вон из сердца рвется, И девочка ликует и смеется, Охваченная счастьем бытия. Ни тени зависти, ни умысла худого Еще не знает это существо. Ей все на свете так безмерно ново, Так живо все, что для иных мертво! И не хочу я думать, наблюдая, Что будет день, когда она, рыдая, Увидит с ужасом, что посреди подруг Она всего лишь бедная дурнушка! Мне верить хочется, что сердце не игрушка, Сломать его едва ли можно вдруг! Мне верить хочется, что чистый этот пламень, Который в глубине ее горит, Всю боль свою один переболит И перетопит самый тяжкий камень! И пусть черты ее нехороши И нечем ей прельстить воображенье,– Младенческая грация души Уже сквозит в любом ее движенье. А если это так, то что есть красота И почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, Или огонь, мерцающий в сосуде? 1955 Сентябрь Сыплет дождик большие горошины, Рвется ветер, и даль нечиста. Закрывается тополь взъерошенный Серебристой изнанкой листа. Но взгляни: сквозь отверстие облака, Как сквозь арку из каменных плит, В это царство тумана и морока Первый луч, пробиваясь, летит. Значит, даль не навек занавешена Облаками, и, значит, не зря, Словно девушка, вспыхнув, орешина Засияла в конце сентября. Вот теперь, живописец, выхватывай Кисть за кистью, и на полотне Золотой, как огонь, и гранатовой Нарисуй эту девушку мне. Нарисуй, словно деревце, зыбкую Молодую царевну в венце С беспокойно скользящей улыбкою На заплаканном юном лице. 1957 *** Не позволяй душе лениться! Чтоб в ступе воду не толочь, Душа обязана трудиться И день и ночь, и день и ночь! Гони ее от дома к дому, Тащи с этапа на этап, По пустырю, по бурелому Через сугроб, через ухаб! Не разрешай ей спать в постели При свете утренней звезды, Держи лентяйку в черном теле И не снимай с нее узды! Коль дать ей вздумаешь поблажку, Освобождая от работ, Она последнюю рубашку С тебя без жалости сорвет. А ты хватай ее за плечи, Учи и мучай дотемна, Чтоб жить с тобой по-человечьи Училась заново она. Она рабыня и царица, Она работница и дочь, Она обязана трудиться И день и ночь, и день и ночь! 1958 |
 |
1. Лицо коня – с этого
стихотворения, написанного в 1926 г., начинается натурфилософская линия в творчестве поэта. (вернуться) 2. Свадьба – стихотворение из сборника "Столбцы" (1829 г.). Раннее творчество Заболоцкого формировалось под влиянием эстетики обериутов, так как он был одним из создателей и идеологов литературной группировки ОБЕРИУ. В своей декларации они называли себя поэтами “голых конкретных фигур, вплотную придвинутых к глазам зрителя”. Идейное содержание лирики Н.А. Заболоцкого 20-х годов направлено против бездуховности мещанского мира периода нэпа, против жадности людей к материальным благам, против психологии собственника, которые мешают человеку чувствовать красоту мира. В 1929 году вышла первая книга Заболоцкого «Столбцы». Поэт, подобно Маяковскому и Зощенко, решительно не приемлет мещанской косности, ограниченности. Образы ранних стихов Заболоцкого, вошедших в сборник «Столбцы», отличаются выпуклостью, рельефностью, яркостью красок и неожиданностью метафор и сравнений. Люди и вещи почти неотличимы друг от друга: «Графину винному невмочь // Расправить огненный затылок», «Мясистых баб большая стая / Сидит вокруг, пером блистая». Вещный мир порой более привлекателен, чем мир людей. Апельсины в лотке разносчика «как будто маленькие солнышки». (вернуться) 3. В этой роще березовой... – стихотворение начинается с описания утра, которое так чудесно, так чарующе, что поэт, зная, как прекрасна песня иволги, ещё более возвышает свой стих обращением к ней: «Спой мне, иволга, песню пустынную, / Песню жизни моей». Заболоцкий не случайно использует образ этой птицы. По поверьям древних славян, иволга олицетворяет гармонию, равновесие. Также не случайно поэт связывает свою жизнь с песней иволги. Избрав «неприметную деревянную дудочку», чтобы радовать людей, она привлекает их красивым флейтовым свистом (флейта — небольшой музыкальный деревянный духовой инструмент). И песня её созвучна и этому чудному утру, и умиротворённому настроению лирического героя. Безмятежность природы и человеческой жизни («вдалеке от страданий и бед») прерывается строкой: «Но ведь в жизни солдаты мы...». С одной стороны, здесь ясно слышны отзвуки недавней войны (стихотворение написано в 1946 году), с другой — встаёт образ вечной войны, которую человек вынужден вести за своё существование. Стихотворение построено на контрасте «берёзовой рощи» с поющей иволгой — олицетворением жизни и «содрогающихся атомов», «руин смерти» — олицетворением войны и смерти. (вернуться) 4. Я не ищу гармонии в природе... – в стихотворении, программном для Заболоцкого, природа мечтает о разумом переустройстве: И снится ей блестящий вал турбины, И мертвый звук разумного труда... Заболоцкий словно пытается идеей истории реабилитировать смысл природного бытия, по-прежнему понимаемого как ущербное и нуждающееся в доорганизации. (вернуться) 5. Завещание – в новых стихах Заболоцкого заметна эволюция поэтического стиля — отказ от демонстративной сложности, стремление к большей ясности. Пантеизм, ощущение божественного начала, пронизывающего все мироздание, всю природу, обостряется в поздних стихах. В стихотворении заметна прямая перекличка с поэзией Пушкина: сходны образы природы в стихотворении «Вновь я посетил...» и в стихотворении Заболоцкого, на пушкинское «На свете счастья нет, но есть покой и воля» Заболоцкий отвечает: «Покоя в мире нет». См. подробнее на странице "Человек и природа в поэзии Н. А. Заболоцкого" (урок в 11 классе). (вернуться) 6. c портрета Рокотова... – Федор Степанович Рокотов (1735–1808) – знаменитый русский художник-портретист, Академик живописи Петербургской академии художеств (1765 г.). Александра Петровна Струйская – вторая жена Н.Е. Струйского, парный портрет которого Ф.С. Рокотов писал в 1772 г. Ей 18 лет, она первый год замужем. Ф.С. Рокотов, как друг семьи, очевидно, не относился к портретируемой только как к состоятельной заказчице. Сохранилась легенда о любви художника к своей модели. Легенда, конечно, навеяна особенно удачным исполнением портрета. (вернуться) 7. Некрасивая девочка – Заболоцкий вглядывается в земную, обыденную жизнь и видит красоту этой жизни, иногда неявную для окружающих. Философско-эстетическая проблема — вопрос о сущности красоты — центральная в своеобразном стихотворном портрете «Некрасивая девочка» (1955). См. подробнее на странице "Человек и природа в поэзии Н. А. Заболоцкого" (урок в 11 классе). (вернуться) |
 |
Используются технологии uCoz