М.Е.Салтыков-Щедрин. Дикий помещик

       В некотором царстве, в некотором государстве жил-был помещик, жил и на свет глядючи радовался. Всего у него было довольно: и крестьян, и хлеба, и скота, и земли, и садов. И был тот помещик глупый, читал газету "Весть"[2] и тело имел мягкое, белое и рассыпчатое.
       Только и взмолился однажды богу этот помещик:
       – Господи! всем я от тебя доволен, всем награжден! Одно только сердцу моему непереносно: очень уж много развелось в нашем царстве мужика!
       Но бог знал, что помещик тот глупый, и прошению его не внял.
       Видит помещик, что мужика с каждым днем не убывает, а все прибывает, – видит и опасается: "А ну, как он у меня все добро приест?"
       Заглянет помещик в газету "Весть", как в сем случае поступать должно, и прочитает: "Старайся!"
       – Одно только слово написано, – молвит глупый помещик, – а золотое это слово!
       И начал он стараться, и не то чтоб как-нибудь, а все по правилу. Курица ли крестьянская в господские овсы забредет – сейчас ее, по правилу, в суп; дровец ли крестьянин нарубить по секрету в господском лесу соберется - сейчас эти самые дрова на господский двор, а с порубщика, по правилу, штраф.
       – Больше я нынче этими штрафами на них действую! – говорит помещик соседям своим, – потому что для них это понятнее.
       Видят мужики: хоть и глупый у них помещик, а разум ему дан большой. Сократил он их так, что некуда носа высунуть: куда ни глянут – все нельзя, да не позволено, да не ваше! Скотинка на водопой выйдет – помещик кричит: "Моя вода!", курица за околицу выбредет – помещик кричит: "Моя земля!" И земля, и вода, и воздух – все его стало! Лучины не стало мужику в светец зажечь, прута не стало, чем избу вымести. Вот и взмолились крестьяне всем миром к господу богу:
       – Господи! легче нам пропасть и с детьми с малыми, нежели всю жизнь так маяться!
       Услышал милостивый бог слезную молитву сиротскую, и не стало мужика на всем пространстве владений глупого помещика. Куда девался мужик – никто того не заметил, а только видели люди, как вдруг поднялся мякинный вихрь и, словно туча черная, пронеслись в воздухе посконные мужицкие портки. Вышел помещик на балкон, потянул носом и чует: чистый-пречистый во всех его владениях воздух сделался. Натурально, остался доволен. Думает: "Теперь-то я понежу свое тело белое, тело белое, рыхлое, рассыпчатое!"
       И начал он жить да поживать и стал думать, чем бы ему свою душу утешить.
"Заведу, думает, театр у себя! напишу к актеру Садовскому: приезжай, мол, любезный друг! и актерок с собой привози!"
       Послушался его актер Садовский: сам приехал и актерок привез. Только видит, что в доме у помещика пусто и ставить театр и занавес поднимать некому.
       – Куда же ты крестьян своих девал? – спрашивает Садовский у помещика.
       – А вот бог, по молитве моей, все мои владения от мужика очистил!
       – Однако, брат, глупый ты помещик! кто же тебе, глупому, умываться подает?
       – Да я уж и то сколько дней немытый хожу!
       – Стало быть, шампиньоны на лице ростить собрался? – сказал Садовский, и с этим словом и сам уехал, и актерок увез.
       Вспомнил помещик, что есть у него поблизости четыре генерала знакомых; думает: "Что это я все гранпасьянс да гранпасьянс раскладываю! Попробую-ко я с генералами впятером пульку-другую сыграть!"
       Сказано – сделано: написал приглашения, назначил день и отправил письма по адресу. Генералы были хоть и настоящие, но голодные, а потому очень скоро приехали. Приехали – и не могут надивиться, отчего такой у помещика чистый воздух стал.
       – А оттого это, – хвастается помещик, – что бог, по молитве моей, все владения мои от мужика очистил!
       – Ах, как это хорошо! – хвалят помещика генералы, – стало быть, теперь у вас этого холопьего запаху нисколько не будет?
       – Нисколько, – отвечает помещик.
       Сыграли пульку, сыграли другую; чувствуют генералы, что пришел их час водку пить, приходят в беспокойство, озираются.
       – Должно быть, вам, господа генералы, закусить захотелось? – спрашивает помещик.
       – Не худо бы, господин помещик!
       Встал он из-за стола, подошел к шкапу и вынимает оттуда по леденцу да по печатному прянику на каждого человека.
       – Что ж это такое? – спрашивают генералы, вытаращив на него глаза.
       – А вот, закусите, чем бог послал!
       – Да нам бы говядинки! говядинки бы нам!
       – Ну, говядинки у меня про вас нет, господа генералы, потому что с тех пор, как меня бог от мужика избавил, и печка на кухне стоит нетоплена!

       Рассердились на него генералы, так что даже зубы у них застучали.
       – Да ведь жрешь же ты что-нибудь сам-то? – накинулись они на него.
       – Сырьем кой-каким питаюсь, да вот пряники еще покуда есть...
       – Однако, брат, глупый же ты помещик! – сказали генералы и, не докончив пульки, разбрелись по домам.
       Видит помещик, что его уж в другой раз дураком чествуют, и хотел было уж задуматься, но так как в это время на глаза попалась колода карт, то махнул на все рукою и начал раскладывать гранпасьянс.
       – Посмотрим, – говорит, – господа либералы, кто кого одолеет! Докажу я вам, что может сделать истинная твердость души!
       Раскладывает он "дамский каприз" и думает: "Ежели сряду три раза выйдет, стало быть, надо не взирать". И как назло, сколько раз ни разложит – все у него выходит, все выходит! Не осталось в нем даже сомнения никакого.
       – Уж если, – говорит, – сама фортуна указывает, стало быть, надо оставаться твердым до конца. А теперь, покуда, довольно гранпасьянс раскладывать, пойду, позаймусь!
       И вот ходит он, ходит по комнатам, потом сядет и посидит. И все думает. Думает, какие он машины из Англии выпишет, чтоб все паром да паром, а холопского духу чтоб нисколько не было. Думает, какой он плодовый сад разведет: "Вот тут будут груши, сливы; вот тут – персики, тут – грецкий орех!" Посмотрит в окошко – ан там все, как он задумал, все точно так уж и есть! Ломятся, по щучьему велению, под грузом плодов деревья грушевые, персиковые, абрикосовые, а он только знай фрукты машинами собирает да в рот кладет! Думает, каких он коров разведет, что ни кожи, ни мяса, а все одно молоко, все молоко! Думает, какой он клубники насадит, все двойной да тройной, по пяти ягод на фунт, и сколько он этой клубники в Москве продаст. Наконец устанет думать, пойдет к зеркалу посмотреться – ан там уж пыли на вершок насело...
       – Сенька! – крикнет он вдруг, забывшись, но потом спохватится и скажет, – ну, пускай себе до поры, до времени так постоит! а уж докажу же я этим либералам, что может сделать твердость души!
       Промаячит таким манером, покуда стемнеет, – и спать!
       А во сне сны еще веселее, нежели наяву, снятся. Снится ему, что сам губернатор о такой его помещичьей непреклонности узнал и спрашивает у исправника: "Какой такой твердый курицын сын у вас в уезде завелся?" Потом снится, что его за эту самую непреклонность министром сделали, и ходит он в лентах, и пишет циркуляры: "Быть твердым и не взирать!" Потом снится, что он ходит по берегам Евфрата и Тигра...[3]
       – Ева, мой друг! – говорит он.
       Но вот и сны все пересмотрел: надо вставать.
       – Сенька! – опять кричит он, забывшись, но вдруг вспомнит... и поникнет головою.
       – Чем бы, однако, заняться? – спрашивает он себя, – хоть бы лешего какого-нибудь нелегкая принесла!
       И вот по этому его слову вдруг приезжает сам капитан-исправник[4] .
       Обрадовался ему глупый помещик несказанно; побежал в шкап, вынул два печатных пряника и думает: "Ну, этот, кажется, останется доволен!"
       – Скажите, пожалуйста, господин помещик, каким это чудом все ваши временнообязанные[5]   вдруг исчезли? – спрашивает исправник.
       – А вот так и так, бог, по молитве моей, все владения мои от мужика совершенно очистил!
       – Так-с; а не известно ли вам, господин помещик, кто подати за них платить будет?
       – Подати?.. это они! это они сами! это их священнейший долг и обязанность!
       – Так-с; а каким манером эту подать с них взыскать можно, коли они, по вашей молитве, по лицу земли рассеяны?
       – Уж это... не знаю... я, с своей стороны, платить не согласен!
       – А известно ли вам, господин помещик, что казначейство без податей и повинностей, а тем паче без винной и соляной регалий[6], существовать не может?
       – Я что ж... я готов! рюмку водки... я заплачу!
       – Да вы знаете ли, что, по милости вашей, у нас на базаре ни куска мяса, ни фунта хлеба купить нельзя? знаете ли вы, чем это пахнет?
       – Помилуйте! я, с своей стороны, готов пожертвовать! вот целых два пряника!
       – Глупый же вы, господин помещик! – молвил исправник, повернулся и уехал, не взглянув даже на печатные пряники.
       Задумался на этот раз помещик не на шутку. Вот уж третий человек его дураком чествует, третий человек посмотрит-посмотрит на него, плюнет и отойдет. Неужто он в самом деле дурак? неужто та непреклонность, которую он так лелеял в душе своей, в переводе на обыкновенный язык означает только глупость и безумие? и неужто, вследствие одной его непреклонности, остановились и подати, и регалии, и не стало возможности достать на базаре ни фунта муки, ни куска мяса?
       И как был он помещик глупый, то сначала даже фыркнул от удовольствия при мысли, какую он штуку сыграл, но потом вспомнил слова исправника: "А знаете ли, чем это пахнет?" – и струсил не на шутку.
       Стал он, по обыкновению, ходить взад да вперед по комнатам и все думает: "Чем же это пахнет? уж не пахнет ли водворением каким? например, Чебоксарами? или, быть может, Варнавиным?"
       – Хоть бы в Чебоксары, что ли! по крайней мере, убедился бы мир, что значит твердость души! – говорит помещик, а сам по секрету от себя уж думает: "В Чебоксарах-то, я, может быть, мужика бы моего милого увидал!"
       Походит помещик, и посидит, и опять походит. К чему ни подойдет, все, кажется, так и говорит: "А глупый ты, господин помещик!" Видит он, бежит чрез комнату мышонок и крадется к картам, которыми он гранпасьянс делал и достаточно уже замаслил, чтоб возбудить ими мышиный аппетит.
       – Кшш... – бросился он на мышонка.
       Но мышонок был умный и понимал, что помещик без Сеньки никакого вреда ему сделать не может. Он только хвостом вильнул в ответ на грозное восклицание помещика и чрез мгновение уже выглядывал на него из-под дивана, как будто говоря: "Погоди, глупый помещик! то ли еще будет! я не только карты, а и халат твой съем, как ты его позамаслишь как следует!"
       Много ли, мало ли времени прошло, только видит помещик, что в саду у него дорожки репейником поросли, в кустах змеи да гады всякие кишмя кишат, а в парке звери дикие воют. Однажды к самой усадьбе подошел медведь, сел на корточках, поглядывает в окошки на помещика и облизывается.
       – Сенька! – вскрикнул помещик, но вдруг спохватился... и заплакал.
       Однако твердость души все еще не покидала его. Несколько раз он ослабевал, но как только почувствует, что сердце   у   него   начнет растворяться, сейчас бросится к газете "Весть" и в одну минуту ожесточится опять.
       – Нет, лучше совсем одичаю, лучше пусть буду с дикими зверьми по лесам скитаться, но да не скажет никто, что российский дворянин,   князь Урус-Кучум-Кильдибаев, от принципов отступил!
       И вот он одичал. Хоть в это время наступила уже осень и морозцы стояли порядочные, но он не чувствовал даже холода. Весь он, с головы до ног, оброс волосами, словно древний Исав, а ногти у него сделались, как железные. Сморкаться уж он давно перестал, ходил же все больше на четвереньках и даже удивлялся, как он прежде не замечал, что такой способ прогулки есть самый приличный и самый удобный. Утратил даже способность произносить членораздельные звуки и усвоил себе какой-то   особенный победный клик, среднее между свистом, шипеньем и рявканьем. Но хвоста еще не приобрел.
       Выйдет он в свой парк, в котором он когда-то нежил свое тело рыхлое, белое, рассыпчатое, как кошка, в один миг, взлезет на самую вершину дерева и стережет оттуда. Прибежит, это, заяц, встанет на задние лапки и прислушивается, нет ли откуда опасности, – а он уж тут как тут. Словно стрела соскочит с дерева, вцепится в свою добычу, разорвет ее ногтями, да так со всеми внутренностями, даже со шкурой, и съест.
       И сделался он силен ужасно, до того силен, что даже счел себя вправе войти в дружеские сношения с тем самым медведем, который   некогда посматривал на него в окошко.
       – Хочешь, Михаило Иваныч, походы вместе на зайцев будем делать? – сказал он медведю.
       – Хотеть – отчего не хотеть! – отвечал медведь, – только, брат, ты напрасно мужика этого уничтожил!
       – А почему так?
       – А потому, что мужика этого есть не в пример способнее было, нежели вашего брата дворянина. И потому скажу тебе прямо: глупый ты помещик, хоть мне и друг!
       Между тем капитан-исправник хоть и покровительствовал помещикам, но в виду такого факта, как исчезновение с лица земли мужика, смолчать не посмел. Встревожилось его донесением и губернское начальство, пишет к нему: "А как вы думаете, кто теперь подати будет вносить? кто будет вино по кабакам пить? кто будет невинными занятиями заниматься?" Отвечает капитан-исправник:   казначейство-де   теперь   упразднить   следует,    а невинные-де занятия и   сами   собой   упразднились,   вместо   же   них распространились в уезде грабежи, разбой и убийства. На днях-де и его, исправника, какой-то медведь не медведь, человек не человек едва не задрал, в каковом человеко-медведе и подозревает он того самого глупого помещика, который всей смуте зачинщик.
       Обеспокоились начальники и собрали совет. Решили: мужика изловить и водворить,   а   глупому   помещику,   который   всей   смуте    зачинщик, наиделикатнейше внушить, дабы он фанфаронства свои прекратил и поступлению в казначейство податей препятствия не чинил.
       Как нарочно, в это время чрез губернский город летел отроившийся рой мужиков и осыпал всю базарную площадь. Сейчас эту благодать обрали, посадили в плетушку и послали в уезд.
       И вдруг опять запахло в том уезде мякиной[7] и овчинами; но в то же время на базаре появились и мука, и мясо, и живность всякая, а податей в один день поступило столько, что казначей, увидав такую груду денег, только всплеснул руками от удивления и вскрикнул:
       – И откуда вы, шельмы, берете!!!
       "Что же сделалось, однако, с помещиком?" – спросят меня читатели. На это я могу сказать, что хотя и с большим трудом, но и его изловили. Изловивши, сейчас же высморкали, вымыли и обстригли   ногти.   Затем капитан-исправник сделал ему надлежащее внушение, отобрал газету "Весть" и, поручив его надзору Сеньки, уехал.
       Он жив и доныне. Раскладывает гранпасьянс, тоскует по прежней своей жизни в лесах, умывается лишь по принуждению и по временам мычит.

1869

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
(1826 – 1889)

ДИКИЙ ПОМЕЩИК [1]

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин (1826 – 1889)

ДИКИЙ ПОМЕЩИК [1]

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
(1826 – 1889)