Душа Петербурга. Genius loci Петербурга. Анциферов Н. П.
 
Главная
Петербург Пушкина
Царскосельский Лицей
Литературный Петербург. Коломна
Набережная Мойки, 12
 
"Весна в Коломне". Рис. Н. Д. Ульянова. 1840-е гг.
"Весна в Коломне". Рис. Н. Д. Ульянова. 1840-е гг.
Беггров Карл Петрович.По рисунку Е.Исакова. Вид Невского проспекта у Гостиного двора (литография; 1823)
Вид Невского проспекта у Гостиного двора (литография; 1823). Беггров К. П. по рисунку Е. Исакова.
Вид на Михайловский замок со стороны Фонтанки. Картина Ф.Я.Алексеева, 1810 г.
Вид на Михайловский замок со стороны Фонтанки. Картина Ф.Я.Алексеева, 1810 г.
Вид Сенной площади в Санкт-Петербурге. Иванов И. А. Раскрашенная гравюра, 1814 г.
 
 
Петербург в русской литературе
 
Николай Павлович Анциферов
(1889–1958)
 
"НЕПОСТИЖИМЫЙ ГОРОД..." [1]

ДУША
ПЕТЕРБУРГА
 


 
GENIUS LOCI ПЕТЕРБУРГА

III

Описать этот genius loci[2] Петербурга сколько-нибудь точно — задача совершенно невыполнимая. Даже Рим, который был предметом восхищенного созерцания около двух тысяч лет, не нашел еще точного определения сущности своего духа. Правда, такой подход к городу, как к живой индивидуальности, которой хочешь не только поклониться (это знал и древний мир), но и познать ее, такой подход — явление недавнего времени. Однако Вечный город оставил такое обилие следов, запечатленных им на душах созерцавших его, что задача описания «чувства Рима» представляется благодарной. Что же сказать о Петербурге, на возможность восхищения которым указал только двадцать лет тому назад Александр Бенуа[3], и его слова прозвучали для одних как парадокс, для других как откровение!

Не следует задаваться совершенно непосильной задачей — дать определение духа Петербурга. Нужно поставить себе более скромное задание: постараться наметить основные пути, на которых можно обрести «чувство Петербурга», вступить в проникновенное общение с гением его местности.

Прежде всего, нужно помнить, что genius loci требует ясного взора, не отуманенного хотя бы подсознательными, произвольными образами. Нужно помнить судьбу немецких романтиков, живших сложной, глубокой и яркой внутренней жизнью и вместе, с тем произвольной. Эти мечтатели, попадая в Рим, томились, не встречая в нем своей фантастики, а более из них ослепленные наполняли его своими призраками, и подлинный город не доходил до их сознания. Всюду они видели только себя, только отражение своих фантазий[4]. Genius loci в этом смысле требует известного самозабвения, очищения себя от предвзятых, непроверенных впечатлений, от мало обоснованных желаний.

Нужно раскрыть свою душу для подлинного восприятия души города.

С чего начать изучение города для постижения его души? При каких условиях легче всего ощутить его индивидуальность?

Л. Н. Толстой в своей эпопее «Война и мир» подсказывает нам правильный путь нахождения целостного образа города: созерцание его с высокой точки при подходящем освещении. «Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца. При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры, Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределенным признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого, Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыхание этого большого красивого тела. Всякий русский человек, глядя на Москву, чувствует, что она мать; всякий иностранец, глядя на нее и не зная ее материнского значения, должен чувствовать женственный характер этого города; и Наполеон чувствовал его»[5].

Здесь с изумительной силой выражено восприятие города как нечеловеческого существа с его таинственной жизнью, трепещущей в его плоти, сияющей в его душе. Л. Н. Толстой проникает в стихию этой жизни и определяет ее как стихию женственную, объективно ей присущую и субъективно воспринимаемую русским как материнскую. Такое видение образа Москвы возможно лишь при условии единовременного ее восприятия с вершины горы или колокольни.

Для постижения души города нужно охватить одним взглядом весь его облик в природной раме окрестностей. Проф. И. М. Гревс рекомендует начинать «завоевание» города с посещения какой-либо вышки[6]. Так хорошо в Риме прежде всего подняться на Яникульский холм или в сады Monte Pincio[7]; Венецию и Флоренцию обозреть с высоты их стройных кампанилл[8], Париж с холма Монмартра, из купола храма «Святого сердца»[9]. Проф. И. М. Гревс справедливо отмечает, что виды a vol d’oiseau[10] малопривлекательны в эстетическом отношении, но для изучения топографии они много дают[11]. И действительно, все представляется плоским, неровности города стираются, перед нами едва намеченный барельеф, приближающийся к плану. Но созерцающий получает возможность увидеть город в рамке окружающей его природы, а без этого его образ не получит завершенности и, следовательно, не сможет быть воспринят как органическое целое. Мы почувствуем здесь воздух местности, которым дышит город. Природа словно входит в город, а город бросает свой отблеск на окружающий пейзаж. Появляется таинственное чувство зарождения города, мы ощущаем его истоки. Легко представить, глядя на широкое пространство, что было время, когда здесь бор шумел и ничего не было, и мы переживаем плодотворный образ материнского лона города и его зарождения. Мы можем отметить места, а то и следы предшественников города, стертые или поглощенные их счастливым соперником. Мы можем выделить первоначальное ядро города, ощутить ярко, конкретно его рост — постепенное покорение территории.

Словом, пристальный — анализирующий и синтезирующий — взгляд с птичьего полета дает самое главное: город ощущается как «нечеловеческое существо», с которым устанавливается поверхностное знакомство, и, может быть, даже здесь полагается начало усвоению его индивидуальности, конечно в самых общих чертах.

Здесь же мы можем иногда установить даже, к какому типу относится изучаемый город. К тем ли, что возникают стихийно, развиваясь свободно, подобно лесу. Корни таких городов уходят в глубь, до которой не докопаться лопате историка, в глубь, обвеянную таинственными мифами, смысл которых не всегда ясен исследователям. Или же он принадлежит к типу тех городов, что создавались в обстановке уже развитой и сложной культуры, вызванные к бытию общегосударственными потребностями, подобные парку с правильными аллеями, на устройстве которых лежит печать сознательного творчества человека. К типу первых городов принадлежат Рим, Москва... Эти города развивались действительно стихийно. Улицы спутаны, вырастают одна из другой, как ветви могучего дерева, вливаются одна в другую или в площади, как реки, зарождающиеся из озер или протекающие через них. Все на первый взгляд кажется случайным, какой-то прихотью неведомых сил, творивших город. Более внимательный анализ плана дает возможность открыть известную логику в росте города: вокруг ядра наслаиваются новые круги, в этом случае план города напоминает разрез ствола дерева. Ко второму типу можно отнести Нью-Йорк, отчасти Флоренцию[12] и наш Петербург. Правильные линии Васильевского острова, бесконечно длинные проспекты, сходящиеся радиусами к Адмиралтейству,— уже одно это указывает, к какому типу следует отнести Петербург.

Общий взгляд на Петербург уже подсказал нам многое. Перед нами город, возникший в эпоху зарождающегося империализма, в эпоху, когда мощный народ разрывает традиционные путы замкнутого национального бытия и выходит на всемирно-историческую арену, мощно влекомый волею к жизни, волею к власти. Оторванность этой новой столицы от истоков национального бытия, о чем свидетельствует и природа, столь отличающаяся от природы Русской земли, и чуждое племя, ютящееся в окрестностях города,— все это говорит о трагическом развитии народа, заключенного судьбой в пределы, далекие от вольного моря-океана, народа, который должен либо стать навозом для удобрения культур своих счастливых соседей, либо победить, встав на путь завоевательной политики. И само существование столицы на покоренной земле говорит о торжестве ее народа в борьбе за свое историческое бытие и о предназначенности ее увенчать великую империю и стать Северной Пальмирой[13].

Столица на отвоеванной земле указывает и на возможность бурного разрыва с прошлым, свидетельствует о революционности своего происхождения, об обновлении старого быта, ибо неизбежен здесь обильный приток свежего, порой животворящего, а порой и мертвящего, ветра из краев далеких. Общий вид города говорит и о трудности его рождения, о поте и крови, затраченных на то, чтобы вызвать его к жизни, и вместе с тем о деспотическом характере государства, создавшего его, о рабстве народа, покорно отдававшего свою жизнь на закладку города, к которому он питал враждебное чувство. Седая старина знает о человеческих жертвоприношениях при закладке города, и до сих пор археологи находят кости человеческих жертв под стенами древних городов. Вряд ли найдется другой город в мире, который потребовал бы больше жертв для своего рождения, чем Пальмира Севера. Поистине Петербург — город на костях человеческих. Туманы и болота, из которых возник город, свидетельствуют о той египетской работе, которую нужно было произвести, чтобы создать здесь, на зыбкой почве, словно сотканный из туманов, этот «Парадиз». Здесь все повествует о великой борьбе с природою. Здесь все «наперекор стихиям»[14]. В природе ничего устойчивого, ясно очерченного, гордого, указывающего на небо, и все снизилось и словно ждет смиренно, что воды зальют печальный край. И город создается как антитеза окружающей природе, как вызов ей. Пусть под его площадями, улицами, каналами «хаос шевелится»[15], — он сам весь из спокойных прямых линий, из твердого, устойчивого камня, четкий, строгий и царственный, со своими золотыми шпицами, спокойно возносящимися к небесам.

Орлиный взгляд с высоты на Петербург усмотрит и единство воли, мощно вызвавшей его к бытию, почует строителя чудотворного, чья мысль бурно воплощалась в косной материи. Здесь воистину была борьба солнечного божества космократора Мардука с безликой богиней хаоса Тиамат![16] Да, без образа Петра Великого не почувствовать лица Петербурга! Вяземский под пыткой свидетельствовал, что при Петре пели, льстя ему: «Бог идеже хощет, побеждается естества чин»[17].

Почти у подножия Исаакия, на площади, с двух сторон замкнутой спокойными, ясными и величественными строениями Адмиралтейства, Синода и Сената, омываемой с третьей царственной Невой, стоит памятник Петру Первому, поставленный ему Екатериной II: Petro Primo Catharina Secunda[18]. Если кому-нибудь случится быть возле него в ненастный осенний вечер, когда небо, превращенное в хаос, надвигается на землю и наполняет ее своим смятением, река, стесненная гранитом, стонет и мечется, внезапные порывы ветра качают фонари и их колеблющийся свет заставляет шевелиться окружающие здания, — пусть всмотрится он в такую минуту в Медного всадника, в этот огонь, превратившийся в медь с резко очерченными и могучими формами. Какую силу почувствует он, силу страстную, бурную, зовущую в неведомое, какой великий размах, вызывающий тревожный вопрос: что же дальше, что впереди? Победа или срыв и гибель?

Медный всадник — это genius loci Петербурга.

Перед нами город великой борьбы. Могуча сила народа, создавшего его, но и непомерно грандиозны задачи, лежащие перед ним, чувствуется борьба с надрывом. Великая катастрофа веет над ним, как дух неумолимого рока.

Петербург — город трагического империализма.



 
IV

Годы вносили в строгий и прекрасный покров Северной Пальмиры все новые черты империализма. Словно победоносные вожди справляли здесь свои триумфы и размещали трофеи по городу. А Петербург принимал их, делал своими, словно созданными для него. На набережной Невы, против тяжелого и величественного корпуса Академии художеств, охраняя ее гранитную пристань, поместились два сфинкса — с лицом Аменхотепа III Великолепного, фараона времен блеска Египетской империи[19].

И эти таинственные существа, создание далеких времен, отдаленных стран, чуждого народа, здесь, на брегах Невы, кажутся нам совсем родными, вышедшими из вод великой реки столицы Севера охранять сокровища ее дворцов. Хорошо посидеть здесь, под ними, на полукруглых гранитных скамьях и, глядя на то, как плещутся воды, вспомнить стихи Вячеслава Иванова:

Волшба ли ночи белой приманила
Вас маревом в полон полярных див,
Два зверя-дива из стовратых Фив?
Вас бледная ль Изида полонила?
Какая тайна вас окаменила,
Жестоких уст смеющийся извив?
Полночных волн немолкнувший разлив
Вам радостней ли звезд святого Нила?[20]

А на краю города, за речкой Карповкой, другие пленники жарких стран, родные сфинксам пальмы в тропическом уголке Ботанического сада, и среди них романтическая Attalea princeps, героиня рассказа Гаршина[21]. Вот и попала «прекрасная пальма», о которой грезила одинокая сосна, покрытая снежной ризой, из края, «где солнца восход», на север далекий[22].

Рядом с Зимним дворцом, вплотную к нему, высится здание Эрмитажа — «места уединения». Блуждая по нему, можно «приобщиться душой к бесконечности пространств и времен» (Бунин)[23]. Нас окружит здесь мир образов далекого Египта, светлой Эллады, и могучего Рима, и царства неукротимых скифов, нас озарит здесь радость возрождения и блеск прекрасной Франции.

Северная Пальмира, лелея мечту о великодержавстве, хранит все это в своих недрах.

Она позвала лучших архитекторов Европы, чтобы они своими зданиями поведали миру о желаниях столицы севера.

При въезде в Неву чужестранца встречает стройная и суровая колоннада Горного института дорического ордера. Воздвиг ее здесь, как пропилеи Петербурга, Воронихин[24], вдохновленный храмами Пестума — древней Посейдонии[25], города бога морей.

На остром углу Васильевского острова, против храма Плутоса — Биржи[26], высятся две колонны[27], украшенные носами кораблей в память тех ростр, что некогда стояли на римском форуме. Римляне, одержав первую морскую победу, выставили напоказ всем гражданам корабельные носы вражеских судов. Ростры — символ владычества над морем, и не случайно они украсили одно из самых заметных мест Петербурга.

У Мойки остров, обнесенный высокой красной стеной. Канал разрывает ее, а над каналом высится величественная арка[28], достойная украсить Вечный город. Стройно вознеслась она над каналом, словно призывая победоносные галеры пройти под собою. И стоит она здесь, в глухом месте города, точно лишняя, и чернеют под ней мачты кораблей на фоне неугасающей зари белых ночей. И кажется она каким-то призраком. На этой Новой Голландии лежит тоже печать трагического империализма.

На самой древней площади города, возле Троицкого храма, возносит свои минареты навстречу хмурому небу голубая мечеть[29]. Новый образ необъятной империи, уносящий мысль в далекие края Востока, к славному городу Самарканду. А недалеко от нее, у Невы, против домика Петра Великого, два маньчжурских льва[30] — свидетели дальневосточных устремлений.

Страны юга, запада и востока имеют своих заложников в Северной Пальмире. Воля к великодержавству чувствуется в Петербурге. О каких же границах мечтает он? Не о тех ли, которые набросал нам Тютчев в своей «Русской географии»?

Семь внутренних морей и семь великих рек...
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная...
Вот Царство русское... и не прейдет вовек,
Как то провидел Дух и Даниил предрек[31].

Хорошо желающему понять душу нашего города, посетить все эти места Петербурга, побродить среди мощных колонн Горного института, вызывая образы лучших дорических храмов, уносясь мечтой под благодатное небо Эллады и Италии, посидеть на гранитных плитах у подножия сфинксов, насытить душу сокровищами Эрмитажа, полюбоваться с Троицкого моста вереницей белых колонн Биржи и двумя красными рострами (когда же наконец очистят площадь перед ними?)[32], что виднеются за раздольем невской шири, и, наконец, в белую ночь постоять у Мойки перед аркой Новой Голландии...

И все это без суеты и деловитости, с душой, открывшейся для тихого созерцания. В такие минуты между вами и городом родится незримая связь, и его genius loci заговорит с вами.

* * *
Как уже было сказано выше, Петербург следует отнести к типу тех городов, которые возникли в силу сложных потребностей развивающегося государства. Такие города создавались по определенному плану, а не развивались чисто стихийно, и они носят печать своего создателя[33].

Счастливая особенность Петербурга заключается в том, что целые площади его построены по одному замыслу и представляют собою законченное художественное целое. Архитектура Петербурга требует широких пространств, далеких перспектив, плавных линий Невы и каналов, небесных просторов, туч, туманов и инея. И ясное небо, четкие очертания далей так же помогают нам понять архитектурную красоту строений Петербурга, как и туманы в хмурые, ненастные дни. Здесь воздвигались не отдельные здания с их самодовлеющей красотой, а строились целые архитектурные пейзажи. На всех «ответственных местах» превосходные здания. Если смотреть с Троицкой площади на восток — панорама Невы завершается силуэтом Смольного института. Отделение Малой от Большой Невы со стороны Васильевского острова отмечено белоколонной биржей Томона, со стороны Петербургской стороны — Петропавловской крепостью. Непрерывная цепь старинных зданий делает красивый изгиб, соединяя биржу с грандиозной постройкой Деламота — Академией художеств. С этой стороны Нева замыкается колоннадой Горного института. Три бесконечных проспекта: Невский, Гороховая и Вознесенский упираются в Адмиралтейство. Далеко видимый угол Невского и Мойки украшен Строгановским дворцом Растрелли[34] и т. д. Все эти здания оживают и раскрывают свою красоту, как части городского пейзажа.

В качестве примера площади, созданной как единый художественный замысел, может явиться Сенатская площадь.

Захаров и Росси окружили ее бледно-желтыми с белыми колоннами и орнаментами строениями позднего классицизма. Дворцовая площадь, правда, не создана в одном стиле, однако ее дворцы, мощная арка Генерального штаба, заставляющая вспомнить гигантский размах дуги базилики Константина[35] на Римском форуме, гранитная колонна с ангелом, грозно указующим на небо, ее широкие перспективы на Мойку, па сады, за которыми темнеет громада Исаакия и сверкает его купол темного золота, и, наконец, выход к Неве и очертания островов с их строениями — все это составляет одно художественное целое, один несравненный архитектурный аккорд. Есть, наконец, в Петербурге целый квартал, созданный но плану одного архитектора (Росси). Это площадь Александрийского театра (к сожалению, изуродованная несколькими нелепыми новыми домами[36]), вся Театральная улица и площадь у Чернышева моста. Ныло где строителю разгуляться на воле!

Эти «урочища» Петербурга представляют редчайшую архитектурную ценность. Столько смелых замыслов получило здесь возможность воплотиться! Но Петербург может быть назван и «приютом несовершенных дел». Мечта Петра создать из Васильевского острова новую Венецию осталась мечтой. Чудесная колокольня не увенчала собою величественные постройки Смольного института[37]. Глядя на безвкусные новые здания, испортившие вид на Адмиралтейство с Невы[38], с горечью вспоминаешь о римской мечте Росси. Вот содержание его записки: «Размеры предлагаемого мною проекта превосходят те, которые римляне считали достаточными для своих памятников. Неужели побоимся мы сравниться с ними в великолепии? Цель не в обилии украшений, а в величии форм, в благородстве пропорций, в нерушимости. Этот памятник должен стать вечным»[39]. Далее Росси вкратце излагает суть проекта. Новая набережная должна иметь 300 саж. длины, причем ее прорезывали десять огромных арок в 12 саж. ширины каждая. Вышина их была достаточна для того, чтобы под ними свободно могли проходить по каналам суда в Адмиралтейство. Все это Росси предлагал возвести из гранита. На набережной он ставил три огромных ростральных колонны на могучих массивах[40].

Это свойство Петербурга рождать грандиозные проекты присуще ему и поныне. Вспомним хотя бы проект «Нового Петербурга» Фомина на острове Голодае[41], проект целого комплекса площадей, колоннад, арок и фронтонов. Недавно созданный «Музей города»[42] приютил эти невоплотившиеся замыслы, рожденные широкими возможностями, отчасти осуществленными в Петербурге, полном пафоса шири.

И теперь, в дни голода и холода, полной разрухи, мы встречаемся с планом превращения в короткий срок необъятных пространств Марсова поля в цветущий сад!

В заключение общей характеристики города следует отметить еще одну черту: власть города над творчеством архитекторов чужих краев, несмотря на гениальность некоторых из них. Эта власть дает нам право говорить о творениях Растрелли, Томона, Гваренги как созданиях русского стиля. Александр Бенуа, указывая на своеобразную физиономию нашего города, столь долго и упорно отрицавшуюся, говорит:

«...Только намерение было сделать из Петербурга что-то голландское, а вышло свое, особенное, ну ровно ничего не имеющее общего с Амстердамом или Гаагой. Там узенькие особнячки, аккуратненькие, узенькие набережные, кривые улицы, кирпичные фасады, огромные окна — здесь широко расплывшиеся, невысокие хоромы, огромная река с широкими берегами, прямые по линейке перспективы, штукатурка и небольшие оконца» («Мир Искусства», 1902, № I )[43].

Эта черта Петербурга свидетельствует о цельности его, о глубокой органичности. Все прекрасное становится его частью, усваивается им, одухотворяется своеобразной стихией города.

Эту черту столица великой империи передала своему избранному сыну и певцу — Пушкину, с его «всечеловеческой душой, способной ко всемирной отзывчивости» (Достоевский)[44]. И только уродство остается как болезненный нарост на величавом организме города. Бесхарактерная эпоха конца XIX века испортила строгий облик Петербурга своими строениями в ложнорусском стиле, своим неархитектурным «стилем модерн» и, наконец, столпотворением вавилонским всех стилей, лишенных своей души[45].




1. Источник: "Непостижимый город..." Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Петербург Пушкина – Л.: Лениздат, 1991 – 335 с.
Анциферов Николай Павлович – историк, филолог, краевед, теоретик экскурсионного дела. Петербург является главным героем большинства монографий и статей Анциферова.
В 1921 г. вышел сборник «Об Александре Блоке», где было помещено исследование Анциферова «Непостижимый город (Петербург в поэзии А. Блока)». Работа Анциферова о Блоке стала фрагментом его монографии «Душа Петербурга», изданной в 1922 г. издательством «Брокгауз—Ефрон». Вслед за «Душой Петербурга» Анциферов выпускает монографии «Петербург Достоевского» (Пб., 1923) и «Быль и миф Петербурга» (Пг., 1924), написанные в форме историко-культурных экскурсий.
В 1950 г. вышли работы: «Москва Пушкина», «Пушкин в Царском Селе», «Петербург Пушкина». При чтении книги «Петербург Пушкина», включенной в настоящее издание, следует иметь в виду, что она писалась в пору господства вульгарно-социологического подхода к оценке литературы, в атмосфере оголтелой кампании борьбы с космополитизмом и специально к юбилею поэта. (вернуться)

2. genius loci – дух-хранитель (божество) места (лат.). (вернуться)

3. Речь идет о статье А. Н. Бенуа «Живописный Петербург» (Мир искусства. 1902. № 1), ставшей «манифестом» городу (Рославлев М. И. «Старый Петербург» — «Новый Ленинград»: (Строение города в прошлом и программа будущего). Л., 1925. С. 95). «Люди с хорошим вкусом, — писал современник о статье А. Н. Бенуа,— убедились опять, что Петербург в самом деле «удивительный город, имеющий мало себе подобных по красоте». Это маленькое «открытие» получило решающее значение. С тех пор увлечение Старым Петербургом непрерывно прогрессировало» (Лукомский Г. Современный Петербург: Очерк истории возникновения и развития классического строительства (1900—1915 гг.). Пг., 1917. С. 32). (вернуться)

4. Имеются в виду немецкие и австрийские живописцы-романтики — назарейцы (Ф. Овербек, П. Корнелиус и др.), члены «Союза Св. Луки» (1809); живя в Риме, они пренебрегали его античными древностями, сосредоточив внимание на живописи раннего Возрождения и стремясь воскресить средневековое религиозное искусство. (вернуться)

5. «Война и мир» (т. 3, ч. 3, гл. X IX ). (вернуться)

6. Речь идет о следующем указании: «Очень хорошая метода: начинать «завоевание» вновь познаваемого города, усваивая его «анатомию» с высоты какой-нибудь господствующей над ним вышки» (Гревс И. М. К теории и практике «экскурсии» как орудия научного изучения истории в университетах: (Поездка в Италию со студентами в 1907 г.) // Журнал министерства народного просвещения. 1910. № 7. С. 46). (вернуться)

7. Так начинает осмотр Рима аббат Пьер Фроман в романе Золя «Рим» (Примеч. авт.) Герой романа Э. Золя «Рим» (из серии «Три города», 1896) в самом начале повествования приезжает в Рим и прямо с вокзала направляется на Ямикульский холм.
Сады Monte Pincio разбиты в Риме в 1809 — 1814 гг. по проекту архитектора Г. Валадье; имели прогулочные террасы. (вернуться)

8. Кампаниллы – четырехгранные или круглые колокольни, характерные для итальянской архитектуры средневековья и Возрождения. (вернуться)

9. Храм «Святого сердца» (Sacre-Coeur) – базилика на Монмартре, построенная в 1875—1891 гг. по проекту архитектора П. Абади. (вернуться)

10. a vol d’oiseau – с птичьего полета (фр.). (вернуться)

11. И. М. Гревс. К теории и практике экскурсий ( «Журн. Мин. Нар. Просв.», 1910 г.). (Примеч. авт.)
Отсылка к источнику, указанному в сноске, ошибочна. Анциферов пересказывает мысль Грейса, изложенную в статье: Гревс И. М. Монументальный город и исторические экскурсии // Экскурсионное дело. 1921. № 1. С. 25. (вернуться)

12. Во Флоренции доныне ясно можно установить традиционный план сразу построенного города по типу римского лагеря: крест из двух главных улиц – cardo maxiimis и decumanus maximus. Посреди площадь – forum с кремлем – агх. (Примеч. авт.)
Cardo maximus – демаркационная линия с севера на юг (лат.).
Decumanus maximus – демаркационная линия с запада на восток (лат.).
Forum – форум, рыночная площадь в древнеримских городах (лат.).
Агх – крепость (лат.). (вернуться)

13. Для русского слуха в этом эпитете звучит особая мощь из-за звукового сходства с «полмира»! (Примеч. авт.) (вернуться)

14. Цитата из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (д. III, явл. 21). (вернуться)

15. Цитата из стих. Ф. И. Тютчева «О чем ты воешь, ветр ночной?..» (1836). (вернуться)

16. Анциферов пересказывает вавилонскую космогоническую поэму «Эпума элиш» (I тысячелетие до н. э.), в которой главный бог города Вавилона Мардук побеждает в битве Тиамат – воплощение мирового хаоса (подробнее см.: Тураев Б. А. История Древнего Востока. Спб., 1913. Т. 1. С. 131–132). (вернуться)

17. Цитата из показаний царевича Алексея, который на допросе 24 июля 1718 г. передал «возмутительные» слова, якобы сказанные его учителем (бывшим царским дьяком) Никифором Кондратьевичем Вяземским (ум. в 1745 г.): «Степан-де Беляев с певчими при отце твоем (т. е. при Петре I, – Авт.) поют: «Бог идеже хощет, побеждается естества чин» и тому подобные стихи (...) а ему-де то и любо, что его с Богом равняют» (Устрялов Н. История царствования Петра Великого. Спб., 1859. Т. 6. С. 526). (вернуться)

18. Petro Primo Catharina Secunda – Петру Первому Екатерина Вторая (лат.). (вернуться)

19. Абзац раскрывает анциферовское понимание «города империализма» как символа Российской империи. Аменготеп (Аменхотеп) III (ок. 1455–1419 до п. э.) – фараон XVIII династии, воздвигнувший себе погребальный храм вблизи Фив, который соединялся с Нилом аллеей сфинксов; два из них, вывезенные из Египта, в 1832 г. были установлены па набережной Невы. Головы сфинксов являются портретными изображениями фараона. (вернуться)

20. Из стих. В. И. Иванова «Сфинксы над Невой» (1907). (вернуться)

21. «Allalea princeps» (1879) – рассказ В. М. Гаршина. (вернуться)

22. Изумительная петербургская оранжерея погибла от холода во время разрухи последних лет. ( Примеч. авт.)
Парафраз с цитатными вкраплениями из стих. М. Ю. Лермонтова «На севере диком стоит одиноко...» (1841). (вернуться)

23. Неточная цитата из очерка И. А. Бунина «Тень птицы» (1907), вошедшего в состав «путевой поэмы» «Храм Солнца» (Бунин И. А. Полное собрание сочинений. Пг., 1915. Т. 4. С. 105). См. очерк И. А. Бунина «Тень птицы»на сайте "Литература". (вернуться)

24. Горный институт построен А. Н. Воронихиным в 1806—1811 гг. (вернуться)

25. Пестум, или Посейдония, — античный город (VI — IX вв.), остатки которого сохранились в юго-западной части Италии. (вернуться)

26. Плутос — бог богатства (греч. миф.); называя Биржу «храмом Плутоса», Анциферов имеет в виду ее торговое предназначение. (вернуться)

27. Ростральные колонны, сооруженные по проекту Ж.-Ф. Тома де Томона на Биржевой (ныне Пушкинской) площади в 1805 — 1810 гг., служили маяками при входе в порт. (вернуться)

28. Арка возведена архитектором Ж.-Б. Валлен-Деламотом на острове «Новая Голландия» в 1765—1780 гг. (вернуться)

29. Собор Святой Троицы заложен в 1703 г. в память основания Петербурга; находился на Троицкой (ныне Революции) площади; многократно перестраивался; разрушен в 1938 г.
Мечеть (совр. адрес: проспект Максима Горького, 7) возведена в 1910—1914 гг. по проекту архитектора Н. В. Васильева при участии С. С. Кричинского и А. И. Гогена; прообразом ей послужил мавзолей Гур-Эмир в Самарканде. (вернуться)

30. Маньчжурские львы — изваяния мифологических существ «шицза» (львы-лягушки), привезенные из Маньчжурии в 1907 г. и установленные на Петровской набережной. (вернуться)

31. Из стих. Ф. И. Тютчева «Русская география» (1848 или 1849). (вернуться)

32. Площадь между Ростральными колоннами была благоустроена только в 1926 г., когда по проекту архитектора Л. А. Ильина перед зданием Биржи был разбит партерный сквер. (вернуться)

33. Я не упускаю из виду отрицательного отношения Столпянского к легенде о чудотворном строителе. Если он прав, и Петербург не был создан Петром с целью «грозить шведам», и вообще Петр не сразу наметил его для новой столицы, все же в общих чертах старая оценка роли Петра в создании города остается верной. См. П. Н. Столпянский. Санкт-Питербурх (изд. «Колос» 1918). (Примеч. авт.)
См.: Столпянский П. Н. Петербург: Как возник, основался и рос Санкт-Питербурх. Пг., 1918. С. 5—22. (вернуться)

34. Строгановский дворец построен в 1752 — 1754 гг. Ф.-Б. Растрелли (совр. адрес: Невский проспект, 17). (вернуться)

35. Базилика Константина — грандиозный храм IV в., возведенный при императоре Константине и получивший его имя. (вернуться)

36. Речь идет о доме в «русском стиле» за зданием Публичной библиотеки (совр. адрес: площадь Островского, 7), построенном по проекту архитектора Н. П. Басина в 1878 — 1879 гг., и о домах № 9 (архитектор В. А. Шретер; 1876 — 1877) и № 2 (архитектор А. А. Гречанников; 1911 — 1912) на этой же площади. (вернуться)

37. Растрелли предполагал воздвигнуть перед Смольным монастырем 140-метровую колокольню. (вернуться)

38. В 1880—1890-х гг. пространство между двумя боковыми павильонами Адмиралтейства со стороны набережной было застроено домами. (вернуться)

39. Анциферов цитирует записку Росси по кн.: Грабарь И. История русского искусства. М., [1912]. Т. 3: Петербургская архитектура в XV III и XIX веке. С. 544. (вернуться)

40. Грабарь. История русского искусства, вып. 17, стр. 544. (Примеч. авт.) (вернуться)

41. Проект «Нового Петербурга» на острове Голодае разработан академиком-архитектором И. А. Фоминым (1872 — 1936) в 1911 — 1913 гг.; в основу планировки положена характерная для классицизма радиально-кольцевая система; композиционным центром района должна была стать полукруглая в плане площадь, от которой на запад, в сторону залива, шли три магистрали, пересекавшиеся дуговыми проспектами; пятиэтажные дома, образующие площадь, предполагалось соединить арками па колоннах. Фомин воздвиг в 1912 г. один дом на площади; затем проектирование было передано Ф. И. Лидвалю (1870—1945), но вскоре строительство прекратилось. Подробнее об этом см.: Лукомский Г. К. Современный Петербург. Пг., 1917. С. 64: Лисовский B. Г. И. А. Фомин. Л., 1979. С. 83—86. Ряд материалов проекта «Новый Петербург» ныне хранится в Государственном музее истории Ленинграда. (вернуться)

42. Музей города основан 4 октября 1918 г. (см.: [Ильин Л.] Музей города к Октябрю 1927: Очерк музея и путеводитель. Л., 1927); размещался (до 1935 г.) в здании Аничкова дворца на Невском проспекте. (вернуться)

43. Из статьи А. Н. Бенуа «Живописный Петербург» (Мир искусства. 1902. № 1. С. 3). (вернуться)

44. Цитата из речи Ф. М. Достоевского о Пушкине (ПСС. Т. 26. C. 145, 148; ср.: Там же. Т. 25. С. 199). (вернуться)

45. В конце XIX и особенно в начале XX в. Петербург переживал бурный подъем строительства, что «отразилось в напряженной борьбе архитектурных методов и направлений — эклектики, модерна и ретроспективизма» (Архитекторы-строители Петербурга-Петрограда начала XX века. Л., 1982. С. 3). Интенсивная, порой хаотическая и разностилевая застройка исказила историческую планировку города и его «классический» вид. Анциферов, как сторонник ретроспективизма, не принимает архитектурных направлений начала XX века. (вернуться)

 
 
 




 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Яндекс.Метрика
Используются технологии uCoz