|
| |
|
Николай Гаврилович Чернышевский (1828 – 1889)
ЧТО ДЕЛАТЬ?[ 1]
Из рассказов о новых людях |
Посвящается моему другу О. С. Ч.[ 2] |
Глава третья
ЗАМУЖЕСТВО И ВТОРАЯ ЛЮБОВЬ
I
Прошло три месяца после того, как Верочка вырвалась из подвала. Дела
Лопуховых шли хорошо. Он уже имел порядочные уроки, достал работу у
какого-то книгопродавца - перевод учебника географии. Вера Павловна также
имела два урока, хотя незавидных, но и не очень плохих. Вдвоем они получили
уже рублей 80 в месяц; на эти деньги нельзя жить иначе, как очень небогато,
но все-таки испытать им нужды не досталось, средства их понемногу
увеличивались, и они рассчитывали, что месяца еще через четыре или даже
скорее они могут уже обзавестись своим хозяйством (оно так и было потом).
Порядок их жизни устроился, конечно, не совсем в том виде, как
полушутя, полусерьезно устраивала его Вера Павловна в день своей
фантастической помолвки, но все-таки очень похоже на то. Старик и старуха, у
которых они поселились, много толковали между собою о том, как странно живут
молодые, - будто вовсе и не молодые, - даже не муж и жена, а так, точно не
знаю кто.
- Значит, как сам вижу и ты, Петровна, рассказываешь, на то похоже, как
бы сказать, она ему сестра была, али он ей брат.
- Нашел чему приравнять! Между братом да сестрой никакой церемонности
нет, а у них как? Он встанет, пальто наденет[3] и сидит, ждет, покуда
самовар принесешь. Сделает чай,кликнет ее, она тоже уж одета выходит. Какие
тут брат с сестрой? А ты так скажи: вот бывает тоже, что небогатые люди, по
бедности, живут два семейства в одной квартире, - вот этому можно
приравнять.
- И как это, Петровна, чтобы муж к жене войти не мог: значит, не одета,
нельзя. Это на что похоже?
- А ты то лучше скажи, как они вечером-то расходятся. Говорит: прощай,
миленький, спокойной ночи! Разойдутся, оба по своим комнатам сидят, книжки
читают, он тоже пишет. Ты слушай, что раз было. Легла она спать, лежит,
читает книжку; только слышу через перегородку-то, - на меня тоже что-то сна
не было, - слышу, встает. Только, что же ты думаешь? Слышу, перед зеркалом
стала, значит, волоса пригладить. Ну, вот как есть, точно к гостям выйти
собирается. Слышу, пошла. Ну, и я в коридор вышла, стала на стул, гляжу в
его-то комнату через стекло. Слышу, подошла. - "Можно войти, миленький?" А
он: "Сейчас, Верочка, минуточку погоди". - Лежал тоже. Платьишко натянул,
пальто: ну, думаю, галстук подвязывать станет: нет, галстука не подвязал,
оправился, говорит: "Теперь можно, Верочка". "Я, говорит, вот в этой книжке
не понимаю, ты растолкуй". Он сказал. "Ну, говорит, извини, миленький, что я
тебя побеспокоила". А он говорит: "Ничего, Верочка, я так лежал, ты не
помешала". Ну, она и ушла.
- Так и ушла?
- Так и ушла.
- И он ничего?
- И он ничего. Да ты не тому дивись, что ушла, а ты тому дивись:
оделась, пошла; он говорит: погоди; оделся, тогда говорит: войди. Ты про это
говори: какое это заведенье?
- А вот что, Петровна: это секта такая, значит; потому что есть всякие
секты.
- Оно похоже на то. Смотри, что верно твое слово.
Другой разговор.
- Данилыч, а ведь я ее спросила про ихнее заведенье. Вы, говорю, не
рассердитесь, что я вас спрошу: вы какой веры будете? - Обыкновенно какой,
русской, говорит. - А супружник ваш? - Тоже, говорит, русской. - А секты
никакой не изволите содержать? - Никакой, говорит: а вам почему так
вздумалось? - Да вот почему, сударыня, барыней ли, барышней ли, не знаю, как
вас назвать: вы с муженьком-то живете ли? - засмеялась; живем, говорит.
- Засмеялась?
- Засмеялась: живем, говорит. Так отчего же у вас заведенье такое, что
вы неодетая не видите его, точно вы с ним не живете? - Да это, говорит, для
того, что зачем же растрепанной показываться? а секты тут никакой нет. - Так
что же такое? говорю. - А для того, говорит, что так-то любви больше, и
размолвок нет.
- А это точно, Петровна, что на правду похоже. Значит, всегда в своем
виде.
- Да она еще какое слово сказала: ежели, говорит, я не хочу, чтобы
другие меня в безобразии видели, так мужа-то я больше люблю, значит, к
нему-то и вовсе не приходится не умывшись на глаза лезть.
- А и это на правду похоже, Петровна: отчего же на чужих-то жен
зарятся? Оттого, что их в наряде видят, а свою в безобразии. Так в писании
говорится, в притчах Соломоних[4]. Премудрейший царь был.
II
Хорошо шла жизнь Лопуховых. Вера Павловна была всегда весела. Но
однажды, - это было месяцев через пять после свадьбы, - Дмитрий Сергеич,
возвратившись с урока, нашел жену в каком-то особенном настроении духа: в ее
глазах сияла и гордость, и радость. Тут Дмитрий Сергеич припомнил, что уже
несколько дней можно было замечать в ней признаки приятной тревоги,
улыбающегося раздумья, нежной гордости.
- Друг мой, у тебя есть какое-то веселье: что же ты не поделишься со
мною?
- Кажется, есть, мой милый, но погоди еще немного: скажу тебе тогда,
когда это будет верно. Надобно подождать еще несколько дней. А это будет мне
большая радость. Да и ты будешь рад, я знаю; и Кирсанову, и Мерцаловым
понравится.
- Но что же такое?
- А ты забыл, мой миленький, наш уговор: не расспрашивать? Скажу, когда
будет верно.
Прошло еще с неделю.
- Мой миленький, стану рассказывать тебе свою радость. Только ты мне
посоветуй, ты ведь все это знаешь. Видишь, мне уж давно хотелось что-нибудь
делать. Я и придумала, что надо з завести швейную; ведь это хорошо?
- Ну, мой друг, у нас был уговор, чтоб я не целовал твоих рук, да ведь
то говорилось вообще, а на такой случай уговора не было. Давайте руку, Вера
Павловна.
- После, мой миленький, когда удастся сделать.
- Когда удастся сделать, тогда и не мне дашь целовать руку, тогда и
Кирсанов, и Алексей Петрович, и все поцелуют. А теперь пока я один. И
намерение стоит этого.
- Насилие? Я закричу.
- А кричи.
- Миленький мой, я застыжусь и не скажу ничего. Будто уж это такая
важность!
- А вот какая важность, мой друг: мы все говорим и ничего не делаем. А
ты позже нас всех стала думать об этом, и раньше всех решилась приняться за
дело.
Верочка припала головою к груди мужа, спряталась:
- Милый мой, ты захвалил меня.
Муж поцеловал ее голову:
- Умная головка.
- Миленький мой, перестань. Вот тебе и сказать нельзя; видишь, какой
ты.
- Перестану: говори, моя добрая.
- Не смей так называть.
- Ну, злая.
- Ах, какой ты! Все мешаешь. Ты слушай, сиди смирно. Ведь тут, мне
кажется, главное то, чтобы с самого начала, когда выбираешь немногих, делать
осмотрительно, чтобы это были в самом деле люди честные, хорошие, не
легкомысленные, не шаткие, настойчивые и вместе мягкие, чтобы от них не
выходило пустых ссор и чтобы они умели выбирать других, - так?
- Так, мой друг.
- Теперь я нашла трех таких девушек. Ах, сколько я искала! Ведь я, мой
миленький, уж месяца три заходила в магазины, знакомилась, - и нашла. Такие
славные девушки. Я с ними хорошо познакомилась.
- И надобно, чтоб они были хорошие мастерицы своего дела; ведь нужно,
чтобы дело шло собственным достоинством, ведь все должно быть основано на
торговом расчете.
- Ах, еще бы нет, это разумеется.
- Так что ж еще? О чем со мной советоваться?
- Да подробности, мой миленький.
- Рассказывай подробности; да, верно, ты сама все обдумала и сумеешь
приспособиться к обстоятельствам. Ты знаешь, тут важнее всего принцип, да
характер, да уменье. Подробности определяются сами собою, по особенным
условиям каждой обстановки.
- Знаю, но все-таки, когда ты скажешь, что это так, я буду больше
уверена.
Они толковали долго. Лопухов не нашел ничего поправить в плане жены; но
для нее самой план ее развился и прояснился оттого, что она рассказывала
его.
На другой день Лопухов отнес в контору "Полицейских ведомостей"[5]
объявление, что "Вера Павловна Лопухова принимает заказы на шитье дамских
платьев, белья" и т. д., "по сходным ценам" и проч.
В то же утро Вера Павловна отправилась к Жюли. - Нынешней моей фамилии
она не знает, - скажите, что "m-lle Розальская".
- Дитя мое, вы без вуаля, открыто, ко мне, и говорите свою фамилию
слуге, но это безумство, вы губите себя, мое дитя!
- Да ведь я же теперь замужем, и могу быть везде и делать, что хочу.
- Но ваш муж, - он узнает.
- Он через час будет здесь.
Начались расспросы о том, как она вышла замуж. Жюли была в восторге,
обнимала ее, целовала, плакала. Когда пароксизм прошел, Вера Павловна стала
говорить о цели своего визита.
- Вы знаете, старых друзей не вспоминают иначе, как тогда, когда имеют
в них надобность. У меня к вам большая просьба. Я завожу швейную мастерскую.
Давайте мне заказы и рекомендуйте меня вашим знакомым. Я сама хорошо шью, и
помощницы у меня хорошие, - да вы знаете одну из них.
Действительно, Жюли знала одну из них за отличную швею.
- Вот вам образцы моей работы. И это платье я делала сама себе: вы
видите, как хорошо сидит.
Жюли очень внимательно рассмотрела, как сидит платье, рассмотрела шитье
платка, рукавчиков и осталась довольна.
- Мое дитя, вы могли бы иметь хороший успех, у вас есть мастерство и
вкус. Но для этого надобно иметь пышный магазин на Невском.
- Да, я заведу со временем; это будет моя цель. Теперь я принимаю заказы
на дому.
Кончили дело, начали опять толковать о замужестве Верочки.
- А этот СторешнИк, он две недели кутил ужасно; но потом помирился с
Аделью. Я очень рада за Адель: он добрый малый; только жаль, что Адель не
имеет характера.
Выехав на свою дорогу, Жюли пустилась болтать о похождениях Адели и
других: теперь m-lle Розальская уже дама, следовательно, Жюли не считала
нужным сдерживаться; сначала она говорила рассудительно, потом увлекалась,
увлекалась, и стала описывать кутежи с восторгом, и пошла, и пошла; Вера
Павловна сконфузилась, Жюли ничего не замечала; Вера Павловна оправилась и
слушала уже с тем тяжелым интересом, с каким рассматриваешь черты милого
лица, искаженные болезнью. Но вошел Лопухов. Жюли мгновенно обратилась в
солидную светскую даму, исполненную строжайшего такта. Однако и эту роль она
выдержала недолго. Начав поздравлять Лопухова с женою, такою красавицею, она
опять разгорячилась: "Нет, мы должны праздновать вашу свадьбу"; велела
подать завтрак на скорую руку, подать шампанское, Верочка была должна выпить
полстакана за свою свадьбу, полстакана за свою мастерскую, полстакана за
саму Жюли. У нее закружилась голова, подняли они с Жюли крик, шум, гам; Жюли
ущипнула Верочку, вскочила, побежала, Верочка за нею: беготня по комнатам,
прыганье по стульям; Лопухов сидел и смеялся. Кончилось тем, что Жюли
вздумала хвалиться силою: "Я вас подниму на воздух одною рукою". - "Не
поднимете". Принялись бороться, упали обе на диван, и уже не захотели
встать, а только продолжали кричать, хохотать, и обе заснули.
С давнего времени это был первый случай, когда Лопухов не знал, что ему
делать. Нудить жалко, испортишь все веселое свиданье неловким концом. Он
осторожно встал, пошел по комнате, не попадется ли книга. Книга попалась -
"Chronique de L'Oeil de Boeuf" {"Хроника овального окна" (франц.), - Ред.} -
вещь, перед которою "Фоблаз" вял[6]; он уселся на диван в другом конце
комнаты, стал читать и через четверть часа сам заснул от скуки.
Часа через два Полина разбудила Жюли: было время обедать. Сели одни,
без Сержа, который был на каком-то парадном обеде; Жюли и Верочка опять
покричали, опять посолидничали, при прощанье стали вовсе солидны, и Жюли
вздумала спросить, - прежде не случилось вздумать, - зачем Верочка заводит
мастерскую? ведь если она думает о деньгах, то гораздо легче ей сделаться
актрисою, даже певицею: у нее такой сильный голос; по этому случаю опять
уселись. Верочка стала рассказывать свои мысли, и Жюли опять пришла в
энтузиазм, и посыпались благословенья, перемешанные с тем, что она, Жюли
Ле-Теллье, погибшая женщина, - и слезы, но что она знает, что такое
"добродетель" - и опять слезы, и обниманья, и опять благословенья.
Дня через четыре Жюли приехала к Вере Павловне и дала довольно много
заказов от себя, дала адресы нескольких своих приятельниц, от которых также
можно получить заказы. Она привезла с собою Сержа, сказав, что без этого
нельзя: Лопухов был у меня, ты должен теперь сделать ему визит. Жюли держала
себя солидно и выдержала солидность без малейшего отступления, хотя
просидела у Лопуховых долго; он видела, что тут не стены, а жиденькие
перегородки, а она умела дорожить чужими именами. В азарт она не приходила,
а впадала больше буколическое настроение, с восторгом вникая во все
подробности бедноватого быта Лопуховых и находя, что именно так следует
жить, что иначе нельзя жить, что только в скромной обстановке возможно
истинное счастье, и даже объявила Сержу, что они с ним отправятся жить в
Швейцарию, поселятся в маленьком домике среди полей и гор, на берегу озера,
будут любить друг друга, удить рыбу, ухаживать за своим огородом; Серж
сказал, что он совершенно согласен, но посмотрит, что она будет говорить
часа через три-четыре.
Гром изящной кареты и топот удивительных лошадей Жюли произвели
потрясающее впечатление в населении 5-й линии между Средним и Малым
проспектами, где ничего подобного не было видано, по крайней мере, со времен
Петра великого, если не раньше. Много глаз смотрели, как дивный феномен
остановился у запертых ворот одноэтажного деревянного домика в 7 окон, как
из удивительной кареты явился новый, еще удивительнейший феномен,
великолепная дама с блестящим офицером, важное достоинство которого не
подлежало сомнению. Всеобщее огорчение было произведено тем, что через
минуту ворота отперлись и карета въехала на двор: любознательность лишилась
надежды видеть величественного офицера и еще величественнейшую даму вторично
при их отъезде. Когда Данилыч возвратился домой с торговли, у Петровны с ним
произошел разговор.
- Петрович, а видно жильцы-то наши из важных людей. Приезжали к ним
генерал с генеральшею. Генеральша так одета, что и рассказать нельзя, а на
генерале две звезды.
Каким образом Петровна видела звезды на Серже, который еще и не имел
их, да если б и имел, то, вероятно, не носил бы при поездках на службе Жюли,
это вещь изумительная; но что действительно она видела их, что не ошиблась и
не хвастала, это не она свидетельствует, это я за нее также ручаюсь: она
видела их. Это мы знаем, что на нем их не было; но у него был такой вид, что
с точки зрения Петровны нельзя было не увидать на нем двух звезд, - она и
увидела их; не шутя я вам говорю: увидела.
- И на лакее ливрея какая, Данилыч: сукно английское, по 5 рублей
аршин; он суровый такой, важный, но учтив, отвечает; давал и пробовать на
рукаве, отличное сукно. Видно, что денег-то куры не клюют. И сидели они у
наших, Данилыч, часа два, и наши с ними говорят просто, вот как я с тобою, и
не кланяются им, и смеются с ними; и наш-то сидит с генералом, оба
развалившись, в креслах-то, и курят, и наш курит при генерале, и развалился;
да чего? - папироска погасла, так он взял у генерала-то, да и закурил
свою-то. А уж с каким почтением генерал ручку поцеловал у нашей-то, и
рассказать нельзя. Как же теперь это дело рассудить, Данилыч?
- Все от бога, я так рассуждаю; значит, и знакомство али родство какое,
- от бога.
- Так, Данилыч, от бога, слова нет; а я и так думаю, что либо наш, либо
наша приходятся либо братом, либо сестрой либо генералу, либо генеральше. И
признаться, я больше на нее думаю, что она генералу сестра.
- Как же это будет по-твоему, Петровна? Не похоже что-то. Как бы так, у
них бы деньги были.
- А так, Данилыч, что мать не в браке родила, либо отец не в браке
родил. Потому лицо другое: подобия-то, точно, нет.
- Это может статься, Петровна, что не в браке. Бывает.
Петровна на четыре целые дня приобрела большую важность в своей
мелочной лавочке. Эта лавочка целые три дня отвлекала часть публики из той,
которая наискось. Петровна для интересов просвещения даже несколько
пренебрегла в эти дни своим штопаньем, утоляя жажду жаждущих знания.
Следствием всего этого было, что через неделю явился к дочери и зятю
Павел Константиныч.
Марья Алексевна собирала сведения о жизни дочери и разбойника, - не то
чтобы постоянно и заботливо, а так, вообще, тоже больше из чисто научного
инстинкта любознательности. Одной из мелких ее кумушек, жившей на
Васильевском, было поручено справляться о Вере Павловне, когда случится идти
мимо, и кумушка доставляла ей сведения, иногда раз в месяц, иногда и чаще,
как случится. Лопуховы живут между собою в ладу. Дебоша никакого нет. Одно
только: молодых людей много бывает, да все мужнины приятели, и скромные.
Живут небогато; но видно, что деньги есть. Не то что продавать, а покупают.
Сшила себе два шелковых платья. Купили два дивана, стол к дивану, полдюжины
кресел, по случаю; заплатили 40 руб., а мебель хорошая, рублей сто надо
дать. Сказывали хозяевам, чтоб искали новых жильцов: мы, говорит, через
месяц на свою квартиру съедем, а вами, значит хозяевами-то, очень благодарны
за расположение; ну, и хозяева: и мы, говорят, вами тоже.
Марья Алексевна утешалась этими слухами. Женщина очень грубая и очень
дурная, она мучила дочь, готова была и убить, и погубить ее для своей
выгоды, и проклинала ее, потерпев через нее расстройство своего плана
обогатиться - это так; но следует ли из этого, что она не имела к дочери
никакой любви? Нисколько не следует. Когда дело было кончено, когда дочь
безвозвратно вырвалась из ее рук, что ж было делать? Что с возу упало, то
пропало. А все-таки дочь; и теперь, когда уже не представлялось никакого
случая, чтобы какой-нибудь вред Веры Павловны мог служить для выгоды Марье
Алексевне, мать искренно желала дочери добра. И опять не то, чтобы желала,
уж бог знает как, но это все равно: по крайней мере она все-таки не бог
знает с какою внимательностью шпионила за нею. Меры для слежения за дочерью
были приняты только так, между прочим, потому что, согласитесь, нельзя же не
следить; ну, и желанье добра было тоже между прочим, потому что,
согласитесь, все-таки дочь. Почему же и не помириться? Тем больше, что
разбойник-зять, изо всего видно, человек основательный, может быть, и
пригодится со временем. Таким образом, Марья Алексевна шла понемногу к мысли
возобновить сношения с дочерью. Понадобилось бы еще с полгода, пожалуй, с
год, чтобы доплестись до этого: не было нужды торопиться, время терпит. Но
известие о генерале с генеральшею разом двинуло историю вперед на всю
остававшуюся половину пути. Разбойник действительно оказывался шельмецом.
Отставной студентишка без чина, с двумя грошами денег, вошел в дружбу с
молодым, стало быть, уж очень важным, богатым генералом и подружил свою жену
с его женою: такой человек далеко пойдет. Или это Вера подружилась с
генеральшею и мужа подружила с генералом? все равно, значит Вера далеко
пойдет.
Итак, немедленно по получении сведения о визите отправлен был отец
объявить дочери, что мать простила ее и зовет к себе. Вера Павловна и муж
отправились с Павлом Константинычем и просидели начало вечера. Свидание было
холодно и натянуто. Говорили больше всего о Феде, потому что это предмет не
щекотливый. Он ходил в гимназию; уговорили Марью Алексевну отдать его в
пансион гимназии, - Дмитрий Сергеич будет там навещать его, а по праздникам
Вера Павловна будет брать его к себе. Кое-как дотянули время до чаю, потом
спешили расстаться: Лопуховы сказали, что у них нынче будут гости.
Полгода Вера Павловна дышала чистым воздухом, грудь ее уже совершенно
отвыкла от тяжелой атмосферы хитрых слов, из которых каждое произносится по
корыстному расчету, от слушания мошеннических мыслей, низких планов, и
страшное впечатление произвел на нее ее подвал. Грязь, пошлость, цинизм
всякого рода, - все это бросалось теперь в глаза ей с резкостью новизны.
"Как у меня доставало силы жить в таких гадких стеснениях? Как я могла
дышать в этом подвале? И не только жила, даже осталась здорова. Это
удивительно, непостижимо. Как я могла тут вырасти с любовью к добру?
Непонятно, невероятно", думала Вера Павловна, возвращаясь домой, и
чувствовала себя отдыхающей после удушья.
Когда они приехали домой, к ним через несколько времени собрались
гости, которых они ждали, - обыкновенные тогдашние гости: Алексей Петрович с
Натальей Андреевной, Кирсанов, - и вечер прошел, как обыкновенно проходил с
ними. Как вдвойне отрадна показалась Вере Павловне ее новая жизнь с чистыми
мыслями, в обществе чистых людей"! По обыкновению, шел и веселый разговор со
множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от
тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе[7], предвестница
нынешней великой войны Севера с Югом[8], предвестница еще более великих
событий не в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о
политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе
немногих - Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических
основаниях земледелия по теории Либиха[9], и о законах исторического
прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор в подобных
кружках[10], и о великой важности различения реальных желаний[11], которые
ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым не находится,
да которым и не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во
время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма,
болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных
желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда
антропологическою философиею, и обо всем, тому подобном и не подобном, но
родственном. Дамы по временам и вслушивались в эти учености, говорившиеся
так просто, будто и не учености, и вмешивались в них своими вопросами, а
больше - больше, разумеется, не слушали, даже обрызгали водою Лопухова и
Алексея Петровича, когда они уже очень восхитились великою важностью
минерального удобрения; но Алексей Петрович и Лопухов толковали о своих
ученостях непоколебимо. Кирсанов плохо помогал им, был больше, даже вовсе на
стороне дам, и они втроем играли, пели, хохотали до глубокой ночи, когда,
уставши, развели, наконец, и непоколебимых ревнителей серьезного разговора.
III. Второй сон Веры Павловны
И вот Вера Павловна засыпает, и снится Вере Павловне сон.
Поле, и по полю ходят муж, то есть миленький, и Алексей Петрович, и
миленький говорит:
- Вы интересуетесь знать, Алексей Петрович, почему из одной грязи
родится пшеница такая белая, чистая и нежная, а из другой грязи не родится?
Эту разницу вы сами сейчас увидите. Посмотрите корень этого прекрасного
колоса: около корня грязь, но эта грязь свежая, можно сказать, чистая грязь;
слышите запах сырой, неприятный, но не затхлый, не скиснувшийся. Вы знаете,
что на языке философии, которой мы с вами держимся[12], эта чистая грязь
называется реальная грязь. Она грязна, это правда; но всмотритесь в нее
хорошенько, вы увидите, что все элементы, из которых она состоит, сами по
себе здоровы. Они составляют грязь в этом соединении, но пусть немного
переменится расположение атомов, и выйдет что-нибудь другое: и все другое,
что выйдет, будет также здоровое, потому что основные элементы здоровы.
Откуда же здоровое свойство этой грязи? обратите внимание на положение этой
поляны: вы видите, что вода здесь имеет сток, и потому здесь не может быть
гнилости.
- Да, движение есть реальность, - говорит Алексей Петрович, - потому
что движение - это жизнь, а реальность и жизнь одно и то же. Но жизнь имеет
главным своим элементом труд, а потому главный элемент реальности - труд, и
самый верный признак реальности - дельность.
- Так видите, Алексей Петрович, когда солнце станет согревать эту грязь
и теплота станет перемещать ее элементы в более сложные химические
сочетания, то есть в сочетания высших форм, колос, который вырастает из этой
грязи от солнечного света, будет здоровый колос.
- Да, потому что это грязь реальной жизни, - говорит Алексей Петрович.
- Теперь перейдем на эту поляну. Берем и здесь растение, также
рассматриваем его корень. Он также загрязнен. Обратите внимание на характер
этой грязи. Нетрудно заметить, что это грязь гнилая.
- То есть, фантастическая грязь, по научной терминологии, - говорит
Алексей Петрович.
- Так; элементы этой грязи находятся в нездоровом состоянии.
Натурально, что, как бы они ни перемещались и какие бы другие вещи, не
похожие на грязь, ни выходили из этих элементов, все эти вещи будут
нездоровые, дрянные.
- Да, потому что самые элементы нездоровы, - говорит Алексей Петрович.
- Нам нетрудно будет открыть причину этого нездоровья...
- То есть, этой фантастической гнилости, - говорит Алексей Петрович.
- Да, гнилости этих элементов, если мы обратим внимание на положение
этой поляны. Вы видите, вода не имеет стока из нее, потому застаивается,
гниет.
- Да, отсутствие движения есть отсутствие труда, - говорит Алексей
Петрович, - потому что труд представляется в антропологическом анализе
коренною формою движения, дающего основание и содержание всем другим формам:
развлечению, отдыху, забаве, веселью; они без предшествующего труда не имеют
реальности. А без движения нет жизни, то есть реальности, потому это грязь
фантастическая, то есть гнилая. До недавнего времени не знали, как
возвращать здоровье таким полянам; но теперь открыто средство; это - дренаж[13]:
лишняя вода сбегает по канавам, остается воды сколько нужно, и она
движется, и поляна получает реальность. Но пока это средство не применено,
эта грязь остается фантастическою, то есть гнилою, а на ней не может быть
хорошей растительности; между тем как очень натурально, что на грязи
реальной являются хорошие растения, так как она грязь здоровая. Что и
требовалось доказать: o-e-a-a-dum, как говорится по латине.
Как говорится по латине "что и требовалось доказать", Вера Павловна не
может расслушать.
- А у вас, Алексей Петрович, есть охота забавляться кухонною латинью и
силлогистикою, - говорит миленький, то есть муж.
Вера Павловна подходит к ним и говорит:
- Да полноте вам толковать о своих анализах, тожествах и
антропологизмах, пожалуйста, господа, что-нибудь другое, чтоб и я могла
участвовать в разговоре, или лучше давайте играть.
- Давайте играть, - говорит Алексей Петрович, - давайте исповедываться.
- Давайте, давайте, это будет очень весело, - говорит Вера Павловна: - но вы
подали мысль, вы покажите и пример исполнения.
- С удовольствием, сестра моя, - говорит Алексей Петрович, - но вам
сколько лет, милая сестра моя, осьмнадцать?
- Скоро будет девятнадцать.
- Но еще нет; потому положим осьмнадцать, и будем все исповедываться до
осьмнадцати лет, потому что нужно равенство условий. Я буду исповедываться
за себя и за жену. Мой отец был дьячок в губернском городе и занимался
переплетным мастерством, а мать пускала на квартиру семинаристов. С утра до
ночи отец и мать все хлопотали и толковали о куске хлеба. Отец выпивал, но
только когда приходилась нужда невтерпеж, - это реальное горе, или когда
доход был порядочный; тут он отдавал матери все деньги и говорил: "ну,
матушка, теперь, слава богу, на два месяца нужды не увидишь; а я себе
полтинничек оставил, на радости выпью" - это реальная радость. Моя мать
часто сердилась, иногда бивала меня, но тогда, когда у нее, как она
говорила, отнималась поясница от тасканья корчаг и чугунов, от мытья белья
на нас пятерых и на пять человек семинаристов, и мытья полов, загрязненных
нашими двадцатью ногами, не носившими калош, и ухода за коровой; это -
реальное раздражение нерв чрезмерною работою без отдыха; и когда, при всем
этом, "концы не сходились", как она говорила, то есть не хватало денег на
покупку сапог кому-нибудь из нас, братьев, или на башмаки сестрам, - тогда
она бивала нас. Она и ласкала нас, когда мы, хоть глупенькие дети, сами
вызывались помогать ей в работе, или когда мы делали что-нибудь другое
умное, или когда выдавалась ей редкая минута отдохнуть, и ее "поясницу
отпускало", как она говорила, - это все реальные радости...
- Ах, довольно ваших реальных горестей и радостей, - говорит Вера
Павловна.
- В таком случае, извольте слушать исповедь за Наташу.
- Не хочу слушать: в ней такие же реальные горести и радости, - знаю.
- Совершенная правда.
- Но, быть может, вам интересно будет выслушать мою исповедь, - говорит
Серж, неизвестно откуда взявшийся.
- Посмотрим, - говорит Вера Павловна.
- Мой отец и мать, хотя были люди богатые, тоже вечно хлопотали и
толковали о деньгах; и богатые люди не свободны от таких же забот...
- Вы не умеете исповедываться, Серж, - любезно говорит Алексей
Петрович, - вы скажите, почему они хлопотали о деньгах, какие расходы их
беспокоили, каким потребностям затруднялись они удовлетворять?
- Да, конечно, я понимаю, к чему вы спрашиваете, - говорит Серж, - но
оставим этот предмет, обратимся к другой стороне их мыслей. Они также
заботились о детях.
- А кусок хлеба был обеспечен их детям? - спрашивает Алексей Петрович.
- Конечно; но должно было позаботиться о том, чтобы...
- Не исповедуйтесь, Серж, - говорит Алексей Петрович, - мы знаем вашу
историю; заботы об излишнем, мысли о ненужном, - вот почва, на которой вы
выросли; эта почва фантастическая. Потому, посмотрите вы на себя: вы от
природы человек и не глупый, и очень хороший, быть может, не хуже и не
глупее нас, а к чему же вы пригодны, на что вы полезны?
- Пригоден на то, чтобы провожать Жюли повсюду, куда она берет меня с
собою; полезен на то, чтобы Жюли могла кутить, - отвечает Серж.
- Из этого мы видим, - говорит Алексей Петрович, - что фантастическая
или нездоровая почва...
- Ах, как вы надоели с вашею реальностью и фантастичностью! Давно
понятно, а они продолжают толковать! - говорит Вера Павловна.
- Так не хочешь ли потолковать со мною? - говорит Марья Алексевна, тоже
неизвестно откуда взявшаяся: - вы, господа, удалитесь, потому что мать хочет
говорить с дочерью.
Все исчезают. Верочка видит себя наедине с Марьей Алексевною. Лицо
Марьи Алексевны принимает насмешливое выражение.
- Вера Павловна, вы образованная дама, вы такая чистая и благородная, -
говорит Марья Алексевна, и голос ее дрожит от злобы, - вы такая добрая...
как же мне, грубой и злой пьянице, разговаривать с вами? У вас, Вера
Павловна, злая и дурная мать; а позвольте вас спросить, сударыня, о чем эта
мать заботилась? о куске хлеба: это по-вашему, по-ученому, реальная,
истинная, человеческая забота, не правда ли? Вы слышали ругательства, вы
видели дурные дела и низости; а позвольте вас спросить, какую цель они
имели? пустую, вздорную? Нет, сударыня. Нет, сударыня, какова бы ни была
жизнь вашего семейства, но это была не пустая, фантастическая жизнь. Видите,
Вера Павловна, я выучилась говорить по-вашему, по-ученому. Но вам, Вера
Павловна, прискорбно и стыдно, что ваша мать дурная и злая женщина? Вам
угодно, Вера Павловна, чтоб я была доброю и честною женщиною? Я ведьма, Вера
Павловна, я умею колдовать, я могу исполнить ваше желание. Извольте
смотреть, Вера Павловна, ваше желание исполняется: я, злая, исчезаю;
смотрите на добрую мать и ее дочь.
Комната. У порога храпит пьяный, небритый, гадкий мужчина. Кто - это
нельзя узнать, лицо наполовину закрыто рукою, наполовину покрыто синяками.
Кровать. На кровати женщина, - да, это Марья Алексевна, только добрая! зато
какая она бледная, дряхлая в свои 45 лет, какая изнуренная! У кровати
девушка лет 16, да это я сама, Верочка; только какая же я образованная. Да
что это? у меня и цвет лица какой-то желтый, да черты грубее, да и комната
какая бедная! Мебели почти нет. - "Верочка, друг мой, ангел мой, - говорит
Марья Алексевна, - приляг, отдохни, сокровище, ну, что на меня смотреть, я и
так полежу. Ведь ты третью ночь не спишь".
- Ничего, маменька, я не устала, - говорит Верочка.
- А мне все не лучше, Верочка; как-то ты без меня останешься? У отца
жалованьишко маленькое, и сам-то он плохая тебе опора. Ты девушка красивая;
злых людей на свете много. Предостеречь тебя будет некому. Боюсь я за тебя.
- Верочка плачет.
- Милая моя, ты не огорчись, я тебе не в укор это скажу, а в
предостереженье: ты зачем в пятницу из дому уходила, за день перед тем, как
я разнемоглась? - Верочка плачет.
- Он тебя обманет, Верочка, брось ты его.
- Нет, маменька.
Два месяца. Как это, в одну минуту, прошли два месяца? Сидит офицер. На
столе перед офицером бутылка. На коленях у офицера она, Верочка.
Еще дна месяца прошли в одну минуту.
Сидит барыня. Перед барынею стоит она, Верочка.
- А гладить умеешь, милая?
- Умею.
- А из каких ты, милая? крепостная или вольная?
- У меня отец чиновник.
- Так из благородных, милая? Так я тебя нанять не могу. Какая же ты
будешь слуга? Ступай, моя милая, не могу.
Верочка на улице.
- Мамзель, а мамзель, - говорит какой-то пьяноватый юноша, - вы куда
идете? Я вас провожу, - Верочка бежит к Неве.
- Что, моя милая, насмотрелась, какая ты у доброй-то матери была? -
говорит прежняя, настоящая Марья Алексевна. - Хорошо я колдовать умею? Аль
не угадала? Что молчишь? Язык-то есть? Да я из тебя слова-то выжму: вишь ты,
нейдут с языка-то! По магазинам ходила?
- Ходила, - отвечает Верочка, а сама дрожит.
- Видала? Слыхала?
- Да.
- Хорошо им жить? Ученые они? Книжки читают, об новых ваших порядках
думают, как бы людям добро делать? Думают, что ли? - говори!
Верочка молчит, а сама дрожит.
- Эх из тебя и слова-то нейдут. Хорошо им жить? - спрашиваю.
Верочка молчит, а сама холодеет.
- Нейдут из тебя слова-то. Хорошо им жить? - спрашиваю; хороши они? -
спрашиваю; такой хотела бы быть, как они? - Молчишь! рыло-то воротишь! -
Слушай же ты, Верка, что я скажу. Ты ученая - на мои воровские деньги учена.
Ты об добром думаешь, а как бы я не злая была, так бы ты и не знала, что
такое добром называется. Понимаешь? Все от меня, моя ты дочь, понимаешь?
Я тебе мать.
Верочка и плачет, и дрожит, и холодеет.
- Маменька, чего вы от меня хотите? Я не могу любить вас.
- А я разве прошу: полюби?
- Мне хотелось бы, по крайней мере, уважать вас, но я и этого не могу.
- А я нуждаюсь в твоем уважении?
- Что же вам нужно, маменька? зачем вы пришли ко мне так страшно
говорить со мною? Чего вы хотите от меня?
- Будь признательна, неблагодарная. Не люби, не уважай. Я злая: что
меня любить? Я дурная: что меня уважать? Но ты пойми, Верка, что кабы я не
такая была, и ты бы не такая была. Хорошая ты - от меня дурной; добрая ты -
от меня злой. Пойми, Верка, благодарна будь.
- Уйдите, Марья Алексевна, теперь я поговорю с сестрицею.
Марья Алексевна исчезает.
Невеста своих женихов, сестра своих сестер берет Верочку за руку, -
Верочка, я хотела всегда быть доброй с тобой, ведь ты добрая, а я такова,
каков сам человек, с которым я говорю. Но ты теперь грустная, - видишь, и я
грустная; посмотри, хороша ли я грустная?
- Все-таки лучше всех на свете.
- Поцелуй меня, Верочка, мы вместе огорчены. Ведь твоя мать говорила
правду. Я не люблю твою мать, но она мне нужна.
- Разве без нее нельзя вам?
- После будет можно, когда не нужно будет людям быть злыми. А теперь
нельзя. Видишь, добрые не могут сами стать на ноги, злые сильны, злые хитры.
Но видишь, Верочка, злые бывают разные: одним нужно, чтобы на свете
становилось хуже, другим, тоже злым, чтобы становилось лучше: так нужно для
их пользы. Видишь, твоей матери было нужно, чтобы ты была образованная: ведь
она брала у тебя деньги, которые ты получала за уроки; ведь она хотела, чтоб
ее дочь поймала богатого зятя ей, а для этого ей было нужно, чтобы ты была
образованная. Видишь, у нее были дурные мысли, но из них выходила польза
человеку: ведь тебе вышла польза? А у других злых не так. Если бы твоя мать
была Анна Петровна, разве ты училась бы так, чтобы ты стала образованная,
узнала добро, полюбила его? Нет, тебя бы не допустили узнать что-нибудь
хорошее, тебя бы сделали куклой, - так? Такой матери нужна дочь-кукла,
потому что она сама кукла, и все играет с куклами в куклы. А твоя мать
человек дурной, но все-таки человек, ей было нужно, чтобы ты не была куклой.
Видишь, как злые бывают разные? Одни мешают мне: ведь я хочу, чтобы люди
стали людьми, а они хотят, чтобы люди были куклами. А другие злые помогают
мне, - они не хотят помогать мне, но дают простор людям становиться людьми,
они собирают средства людям становиться людьми. А мне только этого и нужно.
Да, Верочка, теперь мне нельзя без таких злых, которые были бы против других
злых. Мои злые - злы, но под их злою рукою растет добро. Да, Верочка, будь
признательна к своей матери. Не люби ее, она злая, но ты ей всем обязана,
знай это: без нее не было бы тебя.
- И всегда так будет? Нет, так не будет?
- Да, Верочка, после так не будет. Когда добрые будут сильны, мне не
нужны будут злые, Это скоро будет, Верочка. Тогда злые увидят, что им нельзя
быть злыми; и те злые, которые были людьми, станут добрыми: ведь они были
злыми только потому, что им вредно было быть добрыми, а ведь они знают, что
добро лучше зла, они полюбят его, когда можно будет любить его без вреда.
- А те злые, которые были куклами, что с ними будет? Мне и их жаль.
- Они будут играть в другие куклы, только уж в безвредные куклы. Но
ведь у них не будет таких детей, как они: ведь у меня все люди будут людьми;
и их детей я выучу быть не куклами, а людьми.
- Ах, как это будет хорошо!
- Да, но и теперь хорошо, потому что готовится это хорошее; по крайней
мере, тем и теперь очень хорошо, кто готовит его. Когда ты, Верочка,
помогаешь кухарке готовить обед, ведь в кухне душно, чадно, а ведь тебе
хорошо, нужды нет, что душно и чадно? Всем хорошо сидеть за обедом, но лучше
всех тому, кто помогал готовить его: тому он вдвое вкуснее. А ты любишь
сладко покушать, Верочка, - правда?
- Правда, - говорит Верочка и улыбается, что уличена в любви к сладким
печеньям и в хлопотах над ними в кухне.
- Так о чем же грустить? Да ты уж и не грустишь.
- Какая вы добрая!
- И веселая, Верочка, я всегда веселая, и когда грустная, все-таки
веселая. - Правда?
- Да, когда мне грустно, вы придете тоже как будто грустная, а всегда
сейчас прогоните грусть; с вами весело, очень весело.
- А помнишь мою песенку: "Donc, vivons" {"Итак, живем" (франц.), -
Ред.}?
- Помню.
- Давай же петь.
- Давайте.
- Верочка! Да я разбудил тебя? впрочем, уж чай готов. Я было испугался:
слышу, ты стонешь, вошел, ты уже поешь.
- Нет, мой миленький, не разбудил, я сама бы проснулась. А какой я сон
видела, миленький, я тебе расскажу за чаем. Ступай, я оденусь. А как вы
смели войти в мою комнату без дозволения, Дмитрий Сергеич? Вы забываетесь.
Испугался за меня, мой миленький? подойди, я тебя поцелую за это.
Поцеловала; ступай же. Ступай, мне надо одеваться.
- Да уж так и быть, давай, я тебе прислужу вместо горничной.
- Ну, пожалуй, миленький; только как это стыдно!
IV
Мастерская Веры Павловны устроилась. Основания были просты, вначале
даже так просты, что нечего о них и говорить. Вера Павловна не сказала своим
трем первым швеям ровно ничего, кроме того, что даст им плату несколько,
немного побольше той, какую швеи получают в магазинах; дело не представляло
ничего особенного; швеи видели, что Вера Павловна женщина не пустая, не
легкомысленная, потому без всяких недоумений приняли ее предложение работать
у ней: не над чем было недоумевать, что небогатая дама хочет завести
швейную. Эти три девушки нашли еще трех или четырех, выбрали их с тою
осмотрительностью, о которой просила Вера Павловна; в этих условиях выбора
тоже не было ничего возбуждающего подозрение, то есть ничего особенного:
молодая и скромная женщина желает, чтобы работницы в мастерской были девушки
прямодушного, доброго характера, рассудительные, уживчивые, что же тут
особенного? Не хочет ссор, и только; поэтому умно, и больше ничего. Вера
Павловна сама познакомилась с этими выбранными, хорошо познакомилась прежде,
чем сказала, что принимает их, это натурально; это тоже рекомендует ее как
женщину основательную, и только. Думать тут не над чем, не доверять нечему.
Таким образом, проработали месяц, получая в свое время условленную
плату, Вера Павловна постоянно была в мастерской, и уже они успели узнать ее
очень близко как женщину расчетливую, осмотрительную, рассудительную, при
всей ее доброте, так что она заслужила полное доверие. Особенного тут ничего
не было и не предвиделось, а только то, что хозяйка - хорошая хозяйка, у
которой дело пойдет: умеет вести.
Но когда кончился месяц, Вера Павловна пришла в мастерскую с какою-то
счетною книгою, попросила своих швей прекратить работу и послушать, что она
будет говорить.
Стала говорить она самым простым языком вещи понятные, очень понятные,
но каких от нее, да и ни от кого прежде, не слышали ее швеи:
- Вот мы теперь хорошо знаем друг друга, - начала она, - я могу про вас
сказать, что вы и хорошие работницы, и хорошие девушки. А вы про меня не
скажете, чтобы я была какая-нибудь дура. Значит, можно мне теперь поговорить
с вами откровенно, какие у меня мысли. Если вам представится что-нибудь
странно в них, так вы теперь уже подумаете об этом хорошенько, а не скажете
с первого же раза, что у меня мысли пустые, потому что знаете меня как
женщину не какую-нибудь пустую. Вот какие мои мысли.
Добрые люди говорят, что можно завести такие швейные мастерские, чтобы
швеям было работать в них много выгоднее, чем в тех мастерских, которые мы
все знаем. Мне и захотелось попробовать. Судя по первому месяцу, кажется,
что точно можно. Вы получали плату исправно, а вот я вам скажу, сколько,
кроме этой платы и всех других расходов, осталось у меня денег в прибыли. -
Вера Павловна прочла счет прихода и расхода за месяц. В расход были
поставлены, кроме выданной платы, все другие издержки: на наем комнаты, на
освещение, даже издержки Веры Павловны на извозчика по делам мастерской,
около рубля.
- Вы видите, - продолжала она: - у меня в руках остается столько-то
денег. Теперь: что делать с ними! Я завела мастерскую затем, чтобы эти
прибыльные деньги шли в руки тем самым швеям, за работу которых получены.
Потому и раздаю их нам; на первый раз, всем поровну, каждой особо. После
посмотрим, так ли лучше распоряжаться ими, или можно еще как-нибудь другим
манером, еще выгоднее для вас. - Она раздала деньги.
Швеи несколько времени не могли опомниться от удивления, потом начали
благодарить. Вера Павловна дала им довольно поговорить о их благодарности за
полученные деньги, чтобы не обидеть отказом слушать, похожим на равнодушие к
их мнению и расположению; потом продолжала:
- Теперь надобно мне рассказать вам самую трудную вещь изо всего, о чем
придется нам когда-нибудь говорить, и не знаю, сумею ли рассказать ее
хорошенько. А все-таки поговорить надобно. Зачем я эти деньги не оставила у
себя, и какая охота была мне заводить мастерскую, если не брать от нее
дохода? Мы с мужем живем, как вы знаете, без нужды: люди не богатые, но
всего у нас довольно. А если бы мне чего было мало, мне стоило бы мужу
сказать, да и говорить бы не надобно, он бы сам заметил, что мне нужно
больше денег, и было бы у меня больше денег. Он теперь занимается не такими
делами, которые выгоднее, а такими, которые ему больше нравятся. Но ведь мы
с ним друг друга очень любим, и ему всего приятнее делать то, что для меня
приятно, все равно, как и мне для него. Поэтому, если бы мне недоставало
денег, он занялся бы такими делами, которые выгоднее нынешних его занятий, а
он сумел бы найти, потому что он человек умный и оборотливый, - ведь вы его
несколько знаете. А если он этого не делает, значит, мне довольно и тех
денег, которые у нас с ним есть. Это потому, что у меня нет большого
пристрастия к деньгам; ведь вы знаете, что у разных людей разные
пристрастия, не у всех же только к деньгам: у иных пристрастие к балам, у
других - к нарядам или картам, и все такие люди готовы даже разориться для
своего пристрастия, и многие разоряются, и никто этому не дивится, что их
пристрастие им дороже денег. А у меня пристрастие вот к тому, чем заняться я
с вами пробую, и я на свое пристрастие не то что не разоряюсь, а даже и
вовсе не трачу никаких денег, только что рада им заниматься и без дохода от
него себе. Что ж, по-моему, тут нет ничего странного: кто же от своего
пристрастия ищет дохода? Всякий еще деньги на него тратит. А я и того не
делаю, не трачу. Значит, мне еще большая выгода перед другими, если я своим
пристрастием занимаюсь, и нахожу себе удовольствие без убытка себе, когда
другим их удовольствие стоит денег. Почему ж у меня это пристрастие? - Вот
почему. Добрые и умные люди написали много книг о том, как надобно жить на
свете, чтобы всем было хорошо; и тут самое главное, - говорят они, - в том,
чтобы мастерские завести по новому порядку[14]. Вот мне и хочется
посмотреть, сумеем ли мы с вами завести такой порядок, какой нужно. Это все
равно, как иному хочется выстроить хороший дом, другому - развести хороший
сад или оранжерею, чтобы на них любоваться: так вот мне хочется завести
хорошую швейную мастерскую, чтобы весело было любоваться на нее.
Конечно, уж и то было бы порядочно, если бы я стала только каждый месяц
раздавать вам прибыль, как теперь. Но умные люди говорят, что можно сделать
еще гораздо лучше, так что и прибыли будет больше, и можно выгоднее делать
употребление из нее. Говорят, будто можно устроить очень хорошо. Вот мы
посмотрим. Я буду вам понемногу рассказывать, что еще можно сделать, по
словам умных людей, да вы и сами будете присматриваться, так будете
замечать, и как вам покажется, что можно сделать что-нибудь хорошее, мы и
будем пробовать это делать, - понемножечку, как можно будет. Но только
надобно вам сказать, что я без вас ничего нового не стану заводить. Только
то и будет новое, чего вы сами захотите. Умные люди говорят, что только то и
выходит хорошо, что люди сами захотят делать. И я так думаю. Стало быть, вам
не для чего бояться нового, все будет по-старому, кроме того, что сами вы
захотите переменить. Без вашего желания ничего не будет.
А вот теперь мое последнее хозяйское распоряжение без вашего совета. Вы
видите, надобно вести счеты и смотреть за тем, чтобы не было лишних
расходов. В прошлый месяц я одна это делала; а теперь одна делать не хочу.
Выберите двух из себя, чтоб они занимались этим вместе со мною. Я без них
ничего не буду делать. Ведь ваши деньги, а не мои, стало быть, вам надобно и
смотреть за ними. Теперь это дело еще новое; неизвестно, кто из вас больше
способен к нему, так для пробы надобно сначала выбрать на короткое время, а
через неделю увидите, других ли выбрать, или оставить прежних в должности.
Долгие разговоры были возбуждены этими необыкновенными словами. Но
доверие было уже приобретено Верою Павловною; да и говорила она просто, не
заходя далеко вперед, не рисуя никаких особенно заманчивых перспектив,
которые после минутного восторга рождают недоверие. Потому девушки не сочли
ее помешанною, а только и было нужно, чтобы не сочли помешанною. Дело пошло
понемногу.
Конечно, понемногу. Вот короткая история мастерской за целые три года,
в которые эта мастерская составляла главную сторону истории самой Веры
Павловны.
Девушки, из которых образовалась основа мастерской, были выбраны
осмотрительно, были хорошие швеи, были прямо заинтересованы в успехе работы;
потому, натуральным образом, работа шла очень успешно. Мастерская не теряла
ни одной из тех дам, которые раз пробовали сделать ей заказ. Явилась
некоторая зависть со стороны нескольких магазинов и швейных, но это не
произвело никакого влияния, кроме того, что, для устранения всяких придирок,
Вере Павловне очень скоро понадобилось получить право иметь на мастерской
вывеску. Скоро заказов стало получаться больше, нежели могли исполнять
девушки, с самого начала вошедшие в мастерскую, и состав ее постепенно
увеличивался. Через полтора года в ней было до двадцати девушек, потом и
больше.
Одно из первых последствий того, что окончательный голос по всему
управлению дан был самим швеям, состояло в решении, которого и следовало
ожидать: в первый же месяц управления девушки определили, что не годится
самой Вере Павловне работать без вознаграждения. Когда они объявили ей об
этом, она сказала, что и действительно так следует. Хотели дать ей третью
часть прибыли. Она откладывала ее несколько времени в сторону, пока
растолковала девушкам, что это противно основной мысли их порядка. Они
довольно долго не могли понять этого; но потом согласились, что Вера
Павловна отказывается от особенной доли прибыли не из самолюбия, а потому,
что так нужно по сущности дела. К этому времени мастерская приняла уже такой
размер, что Вера Павловна не успевала одна быть закройщицею, надобно было
иметь еще другую; Вере Павловне положили такое жалованье, как другой
закройщице. Деньги, которые прежде откладывала она из прибыли, теперь были
приняты назад в кассу, по ее просьбе, кроме того, что следовало ей, как
закройщице; остальные пошли на устройство банка. Около года Вера Павловна
большую часть дня проводила в мастерской и работала действительно не меньше
всякой другой по количеству времени. Когда она увидела возможность быть в
мастерской уже не целый день, плата ей была уменьшаема, как уменьшалось
время ее занятий.
Как делить прибыль? Вере Павловне хотелось довести до того, чтобы
прибыль делилась поровну между всеми. До этого дошли только в половине
третьего года, а прежде того перешли через несколько разных ступеней,
начиная с раздела прибыли пропорционально заработной плате. Прежде всего
увидели, что если девушка пропускала без работы несколько дней по болезни
или другим уважительным причинам, то нехорошо за это уменьшать ее долю из
прибыли, которая ведь приобретена не собственно этими днями, а всем ходом
работ и общим состоянием мастерской. Потом согласились, что закройщицы и
другие девушки, получающие особую плату по развозу заказов и другим
должностям, уже довольно вознаграждаются своим собственным жалованьем, и что
несправедливо им брать больше других еще и из прибыли. Простые швеи, не
занимавшие должностей, были так деликатны, что не требовали этой перемены,
когда заметили несправедливость прежнего порядка, ими же заведенного: сами
должностные лица почувствовали неловкость пользования лишним и отказывались
от него, когда достаточно поняли дух нового порядка. Надобно, впрочем,
сказать, что эта временная деликатность - терпения одних и отказа других -
не представляла особенного подвига, при постоянном улучшении дел тех и
других. Труднее всего было развить понятие о том, что простые швеи должны
все получать одинаковую долю из прибыли, хотя одни успевают зарабатывать
больше жалованья, чем другие, что швеи, работающие успешнее других, уже
достаточно вознаграждаются за успешность своей работы тем, что успевают
зарабатывать больше платы. Это и была последняя перемена в распределении
прибыли, сделанная уже в половине третьего года, когда мастерская поняла,
что получение прибыли - не вознаграждение за искусство той или другой
личности, а результат общего характера мастерской, - результат ее
устройства, ее цели, а цель эта - всевозможная одинаковость пользы от работы
для всех, участвующих в работе, каковы бы ни были личные особенности; что от
этого характера мастерской зависит все участие работающих в прибыли; а
характер мастерской, ее дух, порядок составляется единодушием всех, а для
единодушия одинаково важна всякая участница: молчаливое согласие самой
застенчивой или наименее даровитой не менее полезно для сохранения развития
порядка, полезного для всех, для успеха всего дела, чем деятельная
хлопотливость самой бойкой или даровитой.
Я пропускаю множество подробностей, потому что не описываю мастерскую,
а только говорю о ней лишь в той степени, в какой это нужно для обрисовки
деятельности Веры Павловны. Если я упоминаю о некоторых частностях, то
единственно затем, чтобы видно было, как поступала Вера Павловна, как она
вела дело шаг за шагом, и терпеливо, и неутомимо, и как твердо выдерживала
свое правило: не распоряжаться ничем, а только советовать, объяснять,
предлагать свое содействие, помогать исполнению решенного ее компаниею.
Прибыль делилась каждый месяц. Сначала каждая девушка брала всю ее и
расходовала отдельно от других: у каждой были безотлагательные надобности, и
не было привычки действовать дружно. Когда от постоянного участия в делах
они приобрели навык соображать весь ход работ в мастерской, Вера Павловна
обратила их внимание на то, что в их мастерстве количество заказов
распределяется по месяцам года очень неодинаково и что в месяцы особенно
выгодные недурно било бы отлагать часть прибыли для уравнения невыгодных
месяцев. Счеты велись очень точные, девушки знали, что если кто из них
покинет мастерскую, то без задержки получит свою долю, остающуюся в кассе.
Потому они согласились на предложение. Образовался небольшой запасный
капитал, он постепенно рос; начали приискивать разные употребления ему. С
первого же раза все поняли, что из него можно делать ссуды тем участницам,
которым встречается экстренная надобность в деньгах, и никто не захотел
присчитывать проценты на занятые деньги: бедные люди имеют понятие, что
хорошее денежное пособие бывает без процентов. За учреждением этого банка
последовало основание комиссионерства для закупок: девушки нашли выгодным
покупать чай, кофе, сахар, обувь, многие другие вещи через посредство
мастерской, которая брала товары не по мелочи, стало быть, дешевле. От этого
через несколько времени пошли дальше: сообразили, что выгодно будет таким
порядком устроить покупку хлеба и других припасов, которые берутся каждый
день в булочных и мелочных лавочках; но тут же увидели, что для этого
надобно всем жить по соседству: стали собираться по нескольку на одну
квартиру, выбирать квартиры подле мастерской. Тогда явилось у мастерской
свое агентство по делам с булочною и мелочною лавочкою. А года через полтора
почти все девушки уже жили на одной большой квартире, имели общий стол,
запасались провизиею тем порядком, как делается в больших хозяйствах.
Половина девушек были существа одинокие. У некоторых были старухи
родственницы, матери или тетки; две содержали стариков-отцов; у многих были
маленькие братья или сестры. По этим родственным отношениям три девушки не
могли поселиться на общей квартире: у одной мать была неуживчивого
характера; у другой мать была чиновница и не хотела жить вместе с мужичками,
у третьей отец был пьяница. Они пользовались только услугами агентства;
точно так же и те швеи, которые были не девушки, а замужние женщины. Но,
кроме трех, все остальные девушки, имевшие родственников на своих руках,
жили на общей квартире. Сами они жили в одних комнатах, по две, по три в
одной; их родственники или родственницы расположились по своим удобствам: у
двух старух были особые комнаты у каждой, остальные старухи жили вместе. Для
маленьких мальчиков была своя комната, две другие для девочек. Положено
было, что мальчики могут оставаться тут до 8 лет; тех, кому было больше,
размещали по мастерствам.
Всему велся очень точный счет, чтобы вся компания жила твердою мыслью,
что никто ни у кого не в обиде, никто никому не в убыток. Расчеты одиноких
девушек по квартире и столу были просты. После нескольких колебаний
определили считать за брата или сестру до 8 лет четвертую часть расходов
взрослой девицы, потом содержание девочки до 12 лет считалось за третью
долю, с 12 - за половину содержания сестры ее, с 1З лет девочки поступали в
ученицы в мастерскую, если не пристраивались иначе, и положено было, что с
16 лет они становятся полными участницами компании, если будут признаны
выучившимися хорошо шить. За содержание взрослых родных считалось,
разумеется, столько же, как за содержание швей. За отдельные комнаты была
особая плата. Почти все старухи и все три старика, жившие в
мастерской-квартире, занимались делами по кухне и другим хозяйственным
вещам; за это, конечно, считалась им плата.
Все это очень скоро рассказывается на словах, да и на деле показалось
очень легко, просто, натурально, когда устроилось. Но устраивалось медленно,
и каждая новая мера стоила очень многих рассуждений, каждый переход был
следствием целого ряда хлопот. Было бы слишком длинно и сухо говорить о
других сторонах порядка мастерской так же подробно, как о разделе и
употреблении прибыли; о многом придется вовсе не говорить, чтобы не
наскучить, о другом лишь слегка упомянуть; например, что мастерская завела
свое агентство продажи готовых вещей, работанных во время, не занятое
заказами, - отдельного магазина она еще не могла иметь, но вошла в сделку с
одною из лавок Гостиного двора, завела маленькую лавочку в Толкучем рынке, -
две из старух были приказчицами в лавочке. Но надобно несколько подробнее
сказать об одной стороне жизни мастерской.
Вера Павловна с первых же дней стала приносить книги. Сделав свои
распоряжения, она принималась читать вслух, читала полчаса, час, если раньше
не перерывала ее надобность опять заняться распоряжениями. Потом девушки
отдыхали от слушания; потом опять чтение, и опять отдых. Нечего и говорить,
что девушки с первых же дней пристрастились к чтению, некоторые были
охотницы до него и прежде. Через две-три недели чтение во время работы
приняло регулярный вид. Через три-четыре месяца явилось несколько мастериц
читать вслух; было положено, что они будут сменять Веру Павловну, читать по
получасу, и что этот получас зачитывается им за работу. Когда с Веры
Павловны была снята обязанность читать вслух, Вера Павловна, уже и прежде
заменявшая иногда чтение рассказами, стала рассказывать чаще и больше; потом
рассказы обратились во что-то похожее на легкие курсы разных знаний. Потом,
- это было очень большим шагом, - Вера Павловна увидела возможность завесть
и правильное преподавание: девушки стали так любознательны, а работа их шла
так успешно, что они решили делать среди рабочего дня, перед обедом, большой
перерыв для слушания уроков.
- Алексей Петрович, - сказала Вера Павловна, бывши однажды у
Мерцаловых, - у меня есть к вам просьба. Наташа уж на моей стороне. Моя
мастерская становится лицеем всевозможных знаний. Будьте одним из
профессоров.
- Что ж я стану им преподавать? разве латинский и греческий, или логику
и риторику? - сказал, смеясь, Алексей Петрович. - Ведь моя специальность не
очень интересна, по вашему мнению и еще по мнению одного человека, про
которого я знаю, кто он[15].
- Нет, вы необходимы именно, как специалист: вы будете служить щитом
благонравия и отличного направления наших наук.
- А ведь это правда. Вижу, без меня было бы неблагонравно. Назначайте
кафедру.
- Например, русская история, очерки из всеобщей истории.
- Превосходно. Но это я буду читать, а будет предполагаться, что я
специалист. Отлично. Две должности: профессор и щит. Наталья Андреевна,
Лопухов, два-три студента, сама Вера Павловна были другими профессорами, как
они в шутку называли себя.
Вместе с преподаванием устраивались и развлечения. Бывали вечера,
бывали загородные прогулки: сначала изредка, потом, когда было уже побольше
денег, то и чаще; брали ложи в театре. На третью зиму было абонировано
десять мест в боковых местах итальянской оперы[16].
-----
Сколько было радости, сколько счастья Вере Павловне; очень много трудов
и хлопот, были и огорчения. Особенно сильно подействовало не только на нее,
но и на весь кружок несчастие одной из лучших девушек мастерской. Сашенька
Прибыткова, одна из тех трех швей, которых нашла сама Вера Павловна, была
очень недурна, была очень деликатна. У ней был жених, добрый, хороший
молодой человек, чиновник. Однажды она шла по улице, довольно поздно. К ней
пристал какой-то господин. Она ускорила шаг. Он за нею, схватил ее за руку.
Она рванулась и вырвалась; но движением вырвавшейся руки задела его по
груди, на тротуаре зазвенели оторвавшиеся часы любезного господина. Любезный
господин схватил Прибыткову уже с апломбом и чувством законного права, и
закричал: "Воровство! будочник!" Прибежали два будочника и отвели Прибыткову
на съезжую. В мастерской три дня ничего не знали о ее судьбе и не могли
придумать, куда она пропала. На четвертый день добрый солдат, один из
служителей при съезжей, принес Вере Павловне записку от Прибытковой. Тотчас
же Лопухов отправился хлопотать. Ему наговорили грубостей, он наговорил их
вдвое, и отправился к Сержу. Серж и Жюли были на каком-то далеком и большом
пикнике и возвратились только на другой день. Через два часа после того как
возвратился Серж, частный пристав извинился перед Прибытковой, поехал
извиняться перед ее женихом. Но жениха он не застал. Жених уже был накануне
у Прибытковой на съезжей, узнал от задержавших ее будочников имя франта,
пришел к нему, вызвал его на дуэль; до вызова франт извинялся в своей ошибке
довольно насмешливым тоном, а, услышав вызов, расхохотался. Чиновник сказал:
"так вот от этого вызова не откажетесь" и ударил его по лицу; франт схватил
палку, чиновник толкнул его в грудь; франт упал, на шум вбежала прислуга;
барин лежал мертвый, он был ударен о землю сильно и попал виском на острый
выступ резной подножки стола. Чиновник очутился в остроге, началось дело, и
не предвиделось конца этому делу. Что дальше? дальше ничего, только с той
поры жалко было смотреть на Прибыткову.
Было в мастерской еще несколько историй, не таких уголовных, но тоже
невеселых: истории обыкновенные, те, от которых девушкам бывают долгие
слезы, а молодым или пожилым людям не долгое, но приятное развлечение. Вера
Павловна знала, что, при нынешних понятиях и обстоятельствах, эти истории
неизбежны, что не может всегда предохранить от них никакая заботливость
других о девушках, никакая осторожность самих девушек. Это то же, что в
старину была оспа, пока не выучились предотвращать ее. Теперь кто пострадает
от оспы, так уже виноват сам, а гораздо больше его близкие: а прежде было не
то: некого было винить, кроме гадкого поветрия или гадкого города, села, да
разве еще того человека, который, страдая оспою, прикоснулся к другому, а не
заперся в карантин, пока выздоровеет. Так теперь с этими историями:
когда-нибудь и от этой оспы люди избавят себя, даже и средство известно,
только еще не хотят принимать его, все равно, как долго, очень долго не
хотели принимать и средства против оспы[17]. Знала Вера Павловна, что это
гадкое поветрие еще неотвратимо носится по городам и селам и хватает жертвы
даже из самых заботливых рук; - но ведь это еще плохое утешение, когда
знаешь только, что "я в твоей беде не виновата, и ты, мой друг, в ней не
виновата"; все-таки каждая из этих обыкновенных историй приносила Вере
Павловне много огорчения, а еще гораздо больше дела: иногда нужно бывало
искать, чтобы помочь; чаще искать не было нужды, надобно было только
помогать: успокоить, восстановлять бодрость, восстановлять гордость,
вразумлять, что "перестань плакать, - как перестанешь, так и не о чем будет
плакать".
Но гораздо больше, - о, гораздо больше! - было радости. Да все было
радость, кроме огорчений; а ведь огорчения были только отдельными, да и
редкими случаями: ныне, через полгода, огорчишься за одну, а в то же время
радуешься за всех других; а пройдет две-три недели, и за эту одну тоже уж
можно опять радоваться. Светел и весел был весь обыденный ход дела,
постоянно радовал Веру Павловну. А если и бывали иногда в нем тяжелые
нарушения от огорчений, за них вознаграждали и особенные радостные случаи,
которые встречались чаще огорчений: вот удалось очень хорошо пристроить
маленьких сестру или брата той-другой девушки; на третий год, две девушки
выдержали экзамен на домашних учительниц, - ведь это было какое счастье для
них! Было несколько разных таких хороших случаев. А чаше всего причиною
веселья для всей мастерской и радости для Веры Павловны бывали свадьбы. Их
бывало довольно много, и все были удачны. Свадьба устраивалась очень весело:
много бывало вечеров и перед нею и после нее, много сюрпризов невесте от
подруг по мастерской; из резервного фонда делалось ей приданое: но опять,
сколько и хлопот бывало тут Вере Павловне, - полные руки, разумеется! Одно
только сначала казалось мастерской неделикатно со стороны Веры Павловны:
первая невеста просила ее быть посаженною матерью и не упросила; вторая тоже
просила и не упросила. Чаще всего посаженною матерью бывала Мерцалова или ее
мать, тоже очень хорошая дама, а Вера Павловна никогда: она и одевала, и
провожала невесту в церковь, но только как одна из подруг. В первый раз
подумали, что отказ был от недовольства чем-нибудь, но нет: Вера Павловна
была очень рада приглашению, только не приняла его; во второй раз поняли,
что это, просто, скромность: Вере Павловне не хотелось официально являться
патроншею невесты. Да и вообще она всячески избегала всякого вида влияния,
старалась выводить вперед других и успевала в этом, так что многие из дам,
приезжавших в мастерскую для заказов, не различали ее от двух других
закройщиц. А Вера Павловна чувствовала едва ли не самую приятную из всех
своих радостей от мастерской, когда объясняла кому-нибудь, что весь этот
порядок устроен и держится самими девушками; этими объяснениями она
старалась убедить саму себя в том, что ей хотелось думать: что мастерская
могла бы идти без нее, что могут явиться совершенно самостоятельно другие
такие же мастерские и даже почему же нет? вот было бы хорошо! - это было бы
лучше всего! - даже без всякого руководства со стороны кого-нибудь не из
разряда швей, а исключительно мыслью и уменьем самих швей: это была самая
любимая мечта Веры Павловны.
|
|
Источник: Николай Гаврилович Чернышевский. Что делать? Серия "Литературные памятники". – Л.: Наука, 1975.
|
|
| |
| |
| |
| |
| |
|
Н. Г. Чернышевский. Фотография В. Я. Лауфферта. 1859.
Источник: Н. Г. Чернышевский в портретах, иллюстрациях, документах Сост. О. А. Пини, А. П. Холина. –
Л.: Просвещение, 1978 г. – С. 216. |
| |
| |
|
| |
|
|
|
1."Что делать?" – роман был написан в стенах Петропавловской крепости в декабре 1862 – апреле 1863 г. Вскоре напечатанный в "Современнике", он сыграл колоссальную роль не только в художественной литературе, но и в истории русской общественно-политической борьбы.
Номера "Современника" за 1863 г., содержавшие текст романа, были изъяты, и русский читатель в течение более чем сорока лет вынужден был пользоваться либо пятью зарубежными переизданиями (1867–1898 гг.), либо же нелегальными рукописными копиями.
Только революция 1905 г. сняла цензурный запрет с романа. До 1917 г. вышло в свет четыре издания, подготовленных сыном писателя – М. Н. Чернышевским. (вернуться)
2. О. С. Ч. – Ольга Сократовна Чернышевская (рожд. Васильева, 1833–1918)
– жена Н. Г. Чернышевского с апреля 1853 г.
Некоторыми чертами живого, самостоятельного и непосредственного характера, вкусами и привычками образ Веры Павловны восходит к Ольге Сократовне. В то же время черты серьезности, возвышенности жизненных идеалов, планы трудового переустройства общества,
стремление к образованию не находят себе соответствия в реальном облике жены Чернышевского. Ее душевные качества и стремления Чернышевский постоянно преувеличивал и в сильно идеализированном виде вложил в образ своей героини.
В романе Ольга Сократовна выведена в заключении также под именем "дамы в трауре" (глава V, 23, см. прим. на стр. 857). Преувеличены и плохо обоснованы попытки некоторых современных исследователей представить Ольгу Сократовну в качестве сподвижницы революционной работы ее мужа. Важнейший материал см.: М. Н. Чернышевский. Жена Н. Г. Чернышевского. – Современник,
1925, э 1, стр. 113–126; Марианна Чернышевская. Мои воспоминания об Ольге Сократовне Чернышевской. – В кн.: Н. Г. Чернышевский. Неизданные тексты, статьи, материалы, воспоминания. Саратов, 1926, стр. 206–214; А. П. Скафтымов. Роман "Что делать?" (Его идеологический состав и общественное воздействие). Там же, стр. 92–140; В. А. Пыпина. Любовь в жизни Чернышевского. Размышления и воспоминания. (По материалам семейного архива). Пгр., 1923; Т. А. Богданович. Любовь людей шестидесятых годов. Л., 1929; В.Н. Шульгин. 1) Ольга Сократовна – жена и друг Чернышевского. – Октябрь, 1950, э 8, стр. 170–187; 2) Очерки жизни и творчества Н. Г. Чернышевского. М., 1956, стр. 67–168. (вернуться)
3. ... пальто... – в то время так назывался род мужской домашней
длиннополой одежды. (вернуться)
4. ... отчего же на чужих-то жен зарятся? Оттого, что их в наряде
видят, а свою в безобразии. Так в писании говорится, в притчах Соломоних. – квартирный хозяин Веры Павловны ошибается: таких или близких слов в библейской "Книге притчей Соломоновых" нет. Впрочем, в первоначальной редакции ясно сказано: "Говорится ли это в притчах Соломоних, или нет, не знаю".
Притчи Соломоновы – по преданию, царь Соломон, который своей мудростью снискал себе особую славу, сочинил 1005 песен и 3000 притчей, в Библии содержится только часть их.
Притчи – наглядное изображение жизненных правил посредством сравнений и примеров из повседневной действительности. (вернуться)
5. ... отнес в контору Полицейских ведомостей... – точное название:
"Ведомости С.-Петербургской городской полиции" (1839–1883). (вернуться)
6. "Chronique de l'ceuil de Boeuf" – вещь, перед которою "Фоблаз" вял. – Чернышевский имеет в виду книгу французского писателя Г. Тушар-Лафоса (G. Touchard-Lafosse. 1780-1847) "La chronique de Foeuil de Boeuf" ("Хроника овального окна": овальное окно в одном из помещений Версальского дворца играло важную роль в интимной жизни французских королей). Книга, лишенная всякой исторической ценности, смаковала скандальные эпизоды из быта двора от
Людовика XIII до XVI и долго пользовалась огромной популярностью.
Чернышевский мог читать первое издание 1830-1832 гг. или одно из переизданий 1832, 1845 и 1855 гг. Последнее издание этой книги выпущено в 1964 г.! Книга эта упоминается также в черновике рецензии на стихотворения Е. П. Ростопчиной (Современник, 1856, э 3; Чернышевский, т. III, стр. 835). Чернышевский сравнивает книгу Тушар-Лафоса со знаменитым романом Ж.-Б. Луве
де-Кувре (J.-B. Louvet de-Couvray, 1760–1797) "Les amours et les galenteries de chevalier de Foblas" ("Приключения кавалера Фоблаза", 1787–1790), фривольно описывающим цепь любовных приключений легкомысленного французского аристократа конца XVIII в.
(вернуться)
7. ...междоусобная война в Канзасе... – речь идет о войне в штате
Канзас (США) в 1851–1856 и особенно в 1861–1865 гг. между фермерами Севера и рабовладельцами Юга. (вернуться)
8. ...войны Севера с Югом... – в "Современнике", в очередном обзоре
"Политика", в феврале 1861 г. Чернышевский, выражая сочувствие северянам утверждал, что "кризис, переживаемый теперь Северною Америкою, не может остаться без очень сильного влияния на судьбу цивилизованного света. Если он приведет к результату, предсказываемому теперь почти всеми, в Западной Европе опустятся руки у одной партии и перейдет общественное мнение на сторону
другой; если же развязка дел в Северной Америке будет иная, то и в Западной Европе значительно ускорится ход событий..." (Современник, 1861, э 2; Чернышевский, т. VIII, стр. 409). Под "ходом событий" Чернышевский имеет в виду, в частности, значительное усиление революционного движения в России. См.: И. И. Разумникова. Н. Г. Чернышевский о гражданской войне в Соединенных штатах Америки 1861–1865 гг. – Труды Воронежск. гос. ун-та, 1957, т. 47, стр. 34–55; И. И. Лягушенко. Н. Г. Чернышевский о гражданской войне в США. – Уч. зап. Мордовск. гос. ун-та, 1963, т. XXVIII, стр. 113–160. (вернуться)
9. ...спора о химических основаниях земледелия по теории
Либиха... – немецкий химик Ю. Либих (Liebig, 1803–1873) – автор многочисленных работ, главным образом по органической химии в ее применении к агрономии; современники считали эти работы, систематически переводившиеся на русский
язык, благодеянием для человечества. Многие из русских ученых (Н. Н. Зинин, П. А. Ильенков и др.) были учениками Либиха. Маркс, Энгельс и Ленин также высоко ценили его работы. Имя Либиха многократно, всегда положительно, упоминается Чернышевским. В "Современнике" (1855, э 8; Чернышевский, т. II, стр. 731 – 732) была напечатана его рецензия на русский перевод книги "Новые
письма о химии в ее приложении к промышленности, физиологии и земледелию" (СПб., 1855). Для революционных демократов идеи Либиха были особенно важны: в новых методах агрохимии они видели пути воздействия на природу и тем самым улучшение жизни людей. Во-вторых, учение Либиха позволяло опровергнуть взгляды Мальтуса и, наконец, обосновывало важность уничтожения
противоположности между городом и деревней. (вернуться)
10. ... о законах исторического прогресса, без которых не обходился,
тогда ни один разговор в подобных кружках... – на эту тему, в частности о движении русского крестьянства в сторону социализма, ряд высказываний содержится в работах самого Чернышевского, например в статье "О причинах падения Рима" (Современник, 1861, э 5; Чернышевский, т. VII, стр. 648–669).
Кроме того, постоянные разговоры на эту тему были связаны с работами П. Л.
Лаврова и с "Историей цивилизации в Англии" Т. Бокля (русские переводы с
1861 г.). В написанных в Петропавловской крепости примечаниях к переводу
"Введения в историю XIX века" Гервинуса Чернышевский сочувственно отзывается
о Бокле (т. X, стр. 441). Ср. характерные строки в поэме Некрасова "Балет"
(1865–1866) "Не все ж читать вам Бокля!"... (вернуться)
11. ...о великой важности различения реальных желаний... – речь идет о
философии Фейербаха и о развитии этих идей в статье Чернышевского "Антропологический принцип в философии" (Современник, 1860, э 4; Чернышевский, т. VII, стр. 222–295). (вернуться)
12. ...на языке философии, которой мы с вами держимся... – Лопухов и
Мерцалов были материалистами в духе 1860-х годов. (вернуться)
13. ...грязь..., ...дренаж... – многократно употребленные во втором сне
Веры Павловны слова "грязь", "дренаж" и др. мотивированы разговорами предыдущего дня о Либихе, но в самые эти слова вложено общественно-политическое содержание - о трудовой жизни будущего ("реальная грязь"), противопоставленной жизни на "гнилой", нездоровой почве. В этом контексте слово "дренаж" воспринималось как эвфемизм революции.
Эвфемизм – слово или выражение, употребляемое взамен другого, которое по каким-либо причинам неудобно или нежелательно произнести. (вернуться)
14. ...чтобы мастерские завести по новому порядку. – идея коллективной трудовой организации, лишенной эксплуатации, содержится в работах всех социалистов-утопистов и оказала на Чернышевского несомненное влияние.
Речь идет о Э. Кабе (Cabet, 1788–1856), Ш. Фурье. (Fourier, 1772–1837), А.-К. Сен-Симоне (Saint-Simon. 1760–1825), В. Консидеране (Considerant,
1808–1893), Р. Оуене (Owen, 1771–1858) и др. Кроме того, Чернышевский, по-видимому, в данном случае имел в виду также и идеи, изложенные в книге Луи Блана (Blanc 1811–1882) "Organisation du travail" (Париж, 1839 и ряд переизданий): на эту книгу Чернышевский обратил внимание еще в 1848 г. и не раз упоминал ее впоследствии. (вернуться)
15. ...моя специальность не очень интересна [...] человека, про которого я знаю, кто он. – Мерцалов, очевидно, имеет в виду Рахметова. (вернуться)
16. ...было абонировано десять мест в боковых местах итальянской оперы. – Итальянская опера в Петербурге шла в Михайловском театре (ныне Малый оперный театр; открыт в 1833 г.). (вернуться)
17. ...как долго, очень долго не хотели принимать и средства против оспы. – очевидный намек на путь революционного преобразования социального строя: Чернышевский особенно
подчеркивает, что "средство известно". (вернуться)
|
|
