Федор Иванович Тютчев (1803 – 1873)

Из "денисьевского" цикла[1]

***
Как ни дышит полдень знойный[2]
В растворенное окно,
В этой храмине спокойной,
Где всё тихо и темно,

Где живые благовонья
Бродят в сумрачной тени,
В сладкий сумрак полусонья
Погрузись и отдохни.

Здесь фонтан неутомимый
День и ночь поет в углу
И кропит росой незримой
Очарованную мглу.

И в мерцанье полусвета,
Тайной страстью занята,
Здесь влюбленного поэта
Веет легкая мечта.

Июль 1850

***
Пошли, господь, свою отраду[3]
Тому, кто в летний жар и зной
Как бедный нищий мимо саду
Бредет по жесткой мостовой –

Кто смотрит вскользь через ограду
На тень деревьев, злак долин,
На недоступную прохладу
Роскошных, светлых луговин.

Не для него гостеприимной
Деревья сенью разрослись,
Не для него, как облак дымный,
Фонтан на воздухе повис.

Лазурный грот, как из тумана,
Напрасно взор его манит,
И пыль росистая фонтана
Главы его не осенит.

Пошли, господь, свою отраду
Тому, кто жизненной тропой
Как бедный нищий мимо саду
Бредет по знойной мостовой.

Июль 1850



На Неве[4]

И опять звезда играет
В легкой зыби невских волн,
И опять любовь вверяет
Ей таинственный свой челн.

И меж зыбью и звездою
Он скользит как бы во сне,
И два призрака с собою
Вдаль уносит по волне.

Дети ль это праздной лени
Тратят здесь досуг ночной?
Иль блаженные две тени
Покидают мир земной?

Ты, разлитая как море,
Пышноструйная волна,
Приюти в твоем просторе
Тайну скромного челна!

Июль 1850

***
Я очи знал, – о, эти очи![5]
Как я любил их – знает бог!
От их волшебной, страстной ночи
Я душу оторвать не мог.

В непостижимом этом взоре,
Жизнь обнажающем до дна,
Такое слышалося горе,
Такая страсти глубина!

Дышал он грустный, углубленный
В тени ресниц ее густой,
Как наслажденья, утомленный
И, как страданья, роковой.

В эти чудные мгновенья
Ни разу мне не довелось
С ним повстречаться без волненья
И любоваться им без слез.

Между июлем 1850 и серединой 1851

***
Под дыханьем непогоды,[6]
Вздувшись, потемнели воды
И подернулись свинцом –
И сквозь глянец их суровый
Вечер пасмурно-багровый
Светит радужным лучом,

Сыплет искры золотые,
Сеет розы огневые,
И – уносит их поток...
Над волной темно-лазурной
Вечер пламенный и бурный
Обрывает свой венок...

12 августа 1850

***
О, как убийственно мы любим,[7]
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!

Давно ль, гордясь своей победой,
Ты говорил: она моя...
Год не прошел – спроси и сведай,
Что уцелело от нея?

Куда ланит девались розы,
Улыбка уст и блеск очей?
Все опалили, выжгли слезы
Горючей влагою своей.

Ты помнишь ли, при вашей встрече,
При первой встрече роковой,
Ее волшебный взор, и речи,
И смех младенчески-живой?

И что ж теперь? И где все это?
И долговечен ли был сон?
Увы, как северное лето,
Был мимолетным гостем он!

Судьбы ужасным приговором
Твоя любовь для ней была,
И незаслуженным позором
На жизнь ее она легла!

Жизнь отреченья, жизнь страданья!
В ее душевной глубине
Ей оставались вспоминанья...
Но изменили и оне.

И на земле ей дико стало,
Очарование ушло...
Толпа, нахлынув, в грязь втоптала
То, что в душе ее цвело.

И что ж от долгого мученья,
Как пепл, сберечь ей удалось?
Боль, злую боль ожесточенья,
Боль без отрады и без слез!

О, как убийственно мы любим!
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!..

1851

***
Не раз ты слышала  признанье:[8]
"Не стою я  любви  твоей".
Пускай  мое она созданье –
Но как я беден  перед  ней...

Перед любовию твоею
Мне больно вспомнить о себе –
Стою, молчу, благоговею
И поклоняюся тебе...

Когда порой так умиленно,
С такою верой и мольбой
Невольно клонишь ты  колено
Пред колыбелью дорогой,

Где спит она – твое рожденье –
Твой безымянный херувим, –
Пойми ж и ты мое смиренье
Пред сердцем любящим твоим.

1851

***
О, не тревожь меня укорой справедливой![9]
Поверь, из нас из двух завидней часть твоя:
Ты любишь искренно и пламенно, а я —
Я на тебя гляжу с досадою ревнивой.

И, жалкий чародей, перед волшебным миром,
Мной созданным самим, без веры я стою —
И самого себя, краснея, узнаю
Живой души твоей безжизненным кумиром.

Между июлем 1850 и серединой 1851

 

Предопределение[10]

Любовь, любовь – гласит преданье –
Союз души с душой родной,
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И... поединок роковой –

И чем одно из них нежнее
В борьбе неравной двух сердец,
Тем неизбежней и вернее,
Любя, страдая, грустно млея,
Оно изноет наконец...

Между июлем 1850 и серединой 1851

***
Не говори: меня он, как и прежде, любит,[11]
Мной, как и прежде, дорожит...
О нет! Он жизнь мою бесчеловечно губит,
Хоть, вижу, нож в руке его дрожит.

То в гневе, то в слезах, тоскуя, негодуя,
Увлечена, в душе уязвлена,
Я стражду, не живу... им, им одним живу я –
Но эта жизнь!.. О, как горька она!

Он мерит воздух мне так бережно и скудно...
Не мерят так и лютому врагу...
Ох, я дышу еще болезненно и трудно,
Могу дышать, но жить уж не могу.

1852

***
Чему молилась ты с любовью,[12]
Что, как святыню, берегла,
Судьба людскому суесловью
На поруганье предала.

Толпа вошла, толпа вломилась
В святилище души твоей,
И ты невольно постыдилась
И тайн и жертв, доступных ей.

Ах, если бы живые крылья
Души, парящей над толпой,
Ее спасали от насилья
Безмерной пошлости людской!

1852

***
Сияет солнце, воды блещут,[13]
На всем улыбка, жизнь во всем,
Деревья радостно трепещут,
Купаясь в небе голубом.

Поют деревья, блещут воды,
Любовью воздух растворен,
И мир, цветущий мир природы,
Избытком жизни упоен.

Но и в избытке упоенья
Нет упоения сильней
Одной улыбки умиленья
Измученной души твоей...

28 июля 1852

 

Последняя любовь[14]

О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!

Полнеба обхватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье, –
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.

Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство, и безнадежность.

2-ая половина 1852 г. – начало 1854 г.

***
Пламя рдеет, пламя пышет[15],
Искры брызжут и летят,
А на них прохладой дышит
Из-за речки темный сад.
Сумрак тут, там жар и крики —
Я брожу как бы во сне, —
Лишь одно я живо чую —
Ты со мной и вся во мне.

Треск за треском, дым за дымом,
Трубы голые торчат,
А в покое нерушимом
Листья веют и шуршат.
Я, дыханьем их обвеян,
Страстный говор твой ловлю;
Слава Богу, я с тобою,
А с тобой мне — как в раю.

1855

***
О вещая душа моя![16]
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..

Так, ты – жилица двух миров,
Твой день – болезненный и страстный,
Твой сон – пророчески-неясный,
Как откровение духов...

Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые –
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.

1855
***
Утихла биза… Легче дышит[17]
Лазурный сонм женевских вод —
И лодка вновь по ним плывет,
И снова лебедь их колышет.

Весь день, как летом, солнце греет —
Деревья блещут пестротой —
И воздух ласковой волной
Их пышность ветхую лелеет.

А там, в торжественном покое,
Разоблаченная с утра, —
Сияет Белая Гора,
Как откровенье неземное —

Здесь сердце так бы все забыло,
Забыло б муку всю свою, —
15 Когда бы там — в родном краю —
Одной могилой меньше было…

1864
***
Весь день она лежала в забытьи,[18]
И всю ее уж тени покрывали.
Лил теплый летний дождь – его струи
По листьям весело звучали.

И медленно опомнилась она,
И начала прислушиваться к шуму,
И долго слушала – увлечена,
Погружена в сознательную думу...

И вот, как бы беседуя с собой,
Сознательно она проговорила
(Я был при ней, убитый, но живой):
"О, как все это я любила!"
  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Любила ты, и так, как ты, любить –
Нет, никому еще не удавалось!
О господи!.. и это пережить...
И сердце на клочки не разорвалось...

1855

***
Есть и в моем страдальческом застое[19]
Часы и дни ужаснее других…
Их тяжкий гнет, их бремя роковое
Не выскажет, не выдержит мой стих.

Вдруг все замрет. Слезам и умиленью
Нет доступа, все пусто и темно,
Минувшее не веет легкой тенью,
А под землей, как труп, лежит оно.

Ах, и над ним в действительности ясной,
Но без любви, без солнечных лучей,
Такой же мир бездушный и бесстрастный,
Не знающий, не помнящий о ней.

И я один, с моей тупой тоскою,
Хочу сознать себя и не могу —
Разбитый челн, заброшенный волною,
На безымянном диком берегу.

О Господи, дай жгучего страданья
И мертвенность души моей рассей —
Ты взял ее, но муку вспоминанья,
Живую муку мне оставь по ней, —

По ней, по ней, свой подвиг совершившей
Весь до конца в отчаянной борьбе,
Так пламенно, так горячо любившей
Наперекор и людям и судьбе;

По ней, по ней, судьбы не одолевшей,
Но и себя не давшей победить;
По ней, по ней, так до конца умевшей
Страдать, молиться, верить и любить.

1865

***
Когда на то нет божьего согласья,[20]
Как ни страдай она, любя, –
Душа, увы, не выстрадает счастья,
Но может выстрадать себя...
 
Душа, душа, которая всецело
Одной заветной отдалась любви
И ей одной дышала и болела,
Господь тебя благослови!

Он, милосердный, всемогущий,
Он, греющий своим лучом
И пышный цвет, на воздухе цветущий,
И чистый перл на дне морском.

11-12 января 1865

 

15 июля 1865 г.[21]

Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло
С того блаженно-рокового дня,
Как душу всю свою она вдохнула,
Как всю себя перелила в меня.

И вот уж год, без жалоб, без упреку,
Утратив всё, приветствую судьбу...
Быть до конца так страшно одиноку,
Как буду одинок в своем гробу.

15 июля 1865

 

Накануне годовщины 4 августа 1864 г.[22]

Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня…
Тяжело мне, замирают ноги…
Друг мой милый, видишь ли меня?

Все темней, темнее над землею —
Улетел последний отблеск дня…
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?

3 августа 1865 г.

 

23 ноября 1865 г.[23]

Нет дня, чтобы душа не ныла,
Не изнывала б о былом,
Искала слов, не находила,
И сохла, сохла с каждым днем, –

Как тот, кто жгучею тоскою
Томился по краю родном
И вдруг узнал бы, что волною
Он схоронен на дне морском.

23 ноября 1865

Содержание

Как ни дышит полдень знойный...

Пошли, господь, свою отраду...

На Неве

Я очи знал, – о, эти очи!..

Под дыханьем непогоды...

О, как убийственно мы любим...

Не раз ты слышала  признанье...

О, не тревожь меня укорой справедливой!..

Предопределение

Не говори: меня он, как и прежде, любит...

Чему молилась ты с любовью...

Сияет солнце, воды блещут...

Последняя любовь

Пламя рдеет, пламя пышет...

О вещая душа моя!..

Утихла биза… Легче дышит...

Весь день она лежала в забытьи...

Есть и в моем страдальческом застое...

Когда на то нет божьего согласья...

15 июля 1865 г. («Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло...»)

Накануне годовщины 4 августа 1864 г.

23 ноября 1865 г. («Нет дня, чтобы душа не ныла...»)

Е. А. Денисьева.
Акварель Иванова. Петербург. 1851
 
Смольный институт
(Воспитательное общество благородных девиц). Литография К. Беггрова с рисунка С. Ф. Галактионова. 1840.
 
Ф. И. Тютчев.
Фотография С.Л.Левицкого. Петербург, 1856.
 
Е. А. Денисьева.
Дагерротип. Конец 1850-х гг.
 
 

1. В июле 1850 года Тютчев, когда ему было 47 лет, познакомился с Еленой Александровной Денисьевой (1826-1864), воспитанницей Смольного Института благородных девиц. Отношения их продолжались 14 лет вплоть до самой смерти Денисьевой от туберкулёза в 1864 году.
В эти годы Тютчев создаёт цикл стихотворений – шедевры любовной лирики – обращённый к Денисьевой, своеобразный "роман в стихах", в котором поэт рассказал о гордой молодой женщине, бросившей вызов светскому обществу.
См. страницу «О стихотворениях "денисьевского" цикла». (вернуться)

2. «Как ни дышит полдень знойный…» – стихотворение впервые опубликовано в журнале «Современник», 1854. Т. XLIV. С. 34, под общим названием «Стихотворения Ф. И. Тютчева».
Датируется предположительно началом июля 1850 г.; написано на обороте приглашения на обед, помеченного 3 июля 1850 г.
К. В. Пигарев полагал, что этим стихотворением «открывается так называемый «денисьевский» цикл любовной лирики поэта» (см. подробнее Лирика I. С. 391). (вернуться)

3. «Пошли, Господь, свою отраду…» – стихотворение (июль 1850 г.), впервые опубликовано в журнале «Современник», 1854, том XLIV, с. 33–34.
Образным строем «Пошли, Господь, свою отраду...» перекликается с написанным в начале 1830-х гг. стих. «Странник». Тютчев вновь обращается к образам дороги, путника, решая вопрос о выборе пути, жизненного предназначения. «Дивный мир», открытый страннику в одноименном стихотворении, оказывается недоступным «бедному нищему». Блаженство связывается теперь «не с движением, но с пребыванием» (В. Н. Топоров. Заметки о поэзии Тютчева / Еще раз о связях с немецким романтизмом и шеллингианством // Тютч. сб. 1990. С. 60).
Большое место в структуре стихотворения занимает картина райского блаженства в саду. Включением мотива утраченного рая проясняется метафизический характер пути «бедного нищего». Берковский Н.Я: "В июле 1850 года написано стихотворение из цикла, посвященного Е. А. Денисьевой. Июль 1850 года — время первого знакомства и сближения Тютчева с нею. Стихотворение это – косвенная, скрытая и жаркая мольба о любви. Оно строится на косвенном образе "бедного нищего", бредущего по знойной мостовой. Нищий заглядывает через ограду в сад – там свежесть зелени, прохлада фонтана, лазурный грот, все, что дано другим, что так нужно ему и навсегда для него недоступно. "Бедный нищий" описан с горячностью, с сочувствием очень щедрым и широким. ... Поэт мечтает о запретной для него любви, как тот выгоревший на солнце нищий, которого поманили тень, роса и зелень в чужом саду – в обиталище богатых. Та, к которой написаны эти стихи, тоже богата – она владеет всем и может все". (вернуться)

4. «На Неве» – стихотворение впервые опубликовано в журнале «Современник», 1854, том XLV, с. 13.
Датируется июлем 1850 г. по автографу РГАЛИ.
В лирической стихии первой строфы выразилось то, о чем писал Андрей Белый в работе «Трагедия творчества. Достоевский и Толстой»: «Спокойные классики Гёте и Тютчев уже в преклонном возрасте влюбляются, как юноши» (Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма. В 2-х т. М., 1994. Т. 1. С. 396). (вернуться)

5. «Я очи знал, – о, эти очи!..» – стихотворение (между июлем 1850 и серединой 1851), впервые опубликовано в журнале «Современник», 1854. Т. XLIV. С. 35.
Комментируя стихотворение, Г. И. Чулков отметил: «Надо думать, что стихотворение относится к Е. А. Денисьевой, однако, прошедшее, введенное поэтом с первых стихов пьесы и выдержанное до конца, вызывает некоторое сомнение» (Последняя любовь. С. 98). К. В. Пигарев склонен был поддержать эту версию (см.: Лирика I. С. 399).
Видимо, это предположение верно. Именно на такую страстно-роковую любовь («взор» стал космическим символом этой любви) вдохновил Денисьеву Тютчев. Любовь — страсть, в представлении Тютчева, связывает человека с космическими силами.
Постигая эти незримые связи в поэзии Тютчева, С. Л. Франк писал: «Обаяние греха, тьмы, страсти, темного начала во внешне-внутренней космической жизни свидетельствует, что злая, ужасная, враждебная человеку стихия хаоса вместе с тем не просто противоположна светлому началу — иначе она не влекла бы нас к себе, — а есть как бы лишь неадекватная, соответствующая ограниченности и отрешенности человеческого существования, форма проявления божески-всемирной жизни; и соприкосновение, слияние с этой стихией дает блаженство самоуничтожения, вне которого нет возрождения» (Франк. С. 21).
Все это бушует в подтексте, а отсюда особое художественное выделение эпитета «роковой». В такой художественной атмосфере развивается лирическое повествование во всем «денисьевском» цикле, а потому этот эпитет без всякого напряжения принимает данный текст.
Ф. Ф. Тютчев, процитировав первую и последнюю строфы, писал: «Было бы излишним приводить еще другие стихотворения Федора Ивановича, посвященные женщинам, так или иначе игравшим роль в его жизни; все они одинаково дышат одним и тем же чувством в высшей мере скромного, но глубокого обожания» (Тютчев Ф. Ф. Федор Иванович Тютчев // Тютчев Ф. Ф. Кто прав? Роман, повести, рассказы. М., 1985. С. 499).
В лирической стихии первой строфы выразилось то, о чем писал Андрей Белый в работе «Трагедия творчества. Достоевский и Толстой»: «Спокойные классики Гёте и Тютчев уже в преклонном возрасте влюбляются, как юноши» (Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма. В 2-х т. М., 1994. Т. 1. С. 396). (вернуться)

6. «Под дыханьем непогоды...» – стихотворение впервые опубликовано в журнале «Современник», 1854. Т. XLIV. С. 31, под заголовком «Август 1850 года».
Написано во время поездки в Преображенский монастырь (на о. Валаам в Ладожском озере), совершенной вместе с Е. А. Денисьевой  и А. Ф. Тютчевой, старшей дочерью поэта.
Стихотворение — еще одно звено в «цепочке» текстов, составляющих «денисьевский» цикл. Но здесь проявилась другая художественная устремленность: Тютчев смог до такой степени перевоплотиться в «женский» образ, что заговорил языком (видимо, в этот поэтический язык вошла речевая манера Денисьевой) своей лирической героини. И. С. Тургенев в статье «Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева» определил, что «язык женского сердца ему знаком и дается ему» (Тургенев. Т. 5. С. 426). (вернуться)

7. «О, как убийственно мы любим...» – стихотворение впервые опубликовано в журнале «Современник», 1854, том XLIV, № 3, с. 37–38.
Датируется первыми месяцами 1851 г.; основание для этого есть в самом стихотворении, связанном с любовью поэта к Е. А. Денисьевой («Год не прошел»).
«Эта злая и горькая жизнь любви убивает и губит», – заключал В. С. Соловьев в статье «Ф. И. Тютчев», перед тем как процитировать всю первую строфу (Соловьев В. С. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. М., 1990. С. 292). Близок к этому заключению будет и Д. С. Мережковский, когда перед цитированием стих. «О, как убийственно мы любим...» отметит: «Любя, убивал» (Мережковский. С. 110).
В поэтике стихотворения отчетливо высвечивается то, что отметил Г. И. Чулков в статье «Любовь в жизни и в лирике Ф. И. Тютчева»: «Любовь Тютчева убийственна и самоубийственна» (Тютч. сб. С. 31).
Н. А. Бердяев с опорой на первую строфу стихотворения определил сходство в художественном воплощении «трагизма» любви у Ф. М. Достоевского и Тютчева: «Так же убийственна у него любовь, как у Тютчева...» (Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского // Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства. В 2-х т. М., 1994. Т. 2. С. 74). (вернуться)

8. «Не раз ты слышала признанье...» – стихотворение впервые опубликовано: Звенья. 1932. Т. 1. С. 86.
Датируется 1851 г.
К. В. Пигарев, определяя время создания и биографическую основу стихотворения, писал: «Обращено к Е. А. Денисьевой вскоре после рождения ее старшей дочери Елены (20 мая 1851 — 2 мая 1865).
Впервые опубликовавшая это стихотворение Е. П. Казанович полагает, что оно написано «еще до крещения дочери», чем и объясняется выражение «безымянный херувим».
Г. И. Чулков считает возможным другое толкование этого эпитета: «Поэт мог назвать своего ребенка «безымянным» ввиду его незаконнорожденности, что очень болезненно ощущалось матерью...» (Лирика I. С. 395—396). О жизни Елены Тютчевой см.: Последняя любовь. С. 37—44.
Стихотворение занимает особое место в сюжетной структуре «денисьевского» цикла, так как в нем лирическое повествование вырастает из конкретного события, в котором преобладают мотивы «вины» и «покаяния». И «херувим» здесь — «ласка, ласкательный привет ребенку, ангельчик» (Даль 4. С. 547). (вернуться)

9. «О, не тревожь меня укорой справедливой!..» – стихотворение впервые опубликовано в журнале «Современник», 1854, том XLIV, с. 36.
Датируется между июлем 1850 и серединой 1851 г.
Относится к «денисьевскому» циклу. В нем воплотился весь драматизм взаимоотношений Денисьевой и Тютчева.
Д. С. Мережковский писал: «Правдивость – оправдание поэта: ведь поэзия не что иное, как высшая ступень правдивости. Самой страшной и жалкой правды о себе никто никогда не высказывал безжалостнее, бесстрашнее Тютчева. Может быть, эта последняя правдивость – от последнего одиночества. Есть такие признания, которых люди не делают не только другим, но и себе. Тютчев их делает, потому что не боится быть подслушанным: он всегда один, бесконечно далек от людей, невидим для них, как «дневная звезда» (Мережковский. С. 109). (вернуться)

10. «Предопределение» – стихотворение впервые опубликовано в журнале «Современник», 1854, том XLIV, с. 40.
Датируется началом 1850-х гг.
Входит в состав «денисьевского» цикла, образуя его смысловое ядро. В его психологическом сюжете выразился весь драматизм любовного «поединка» Тютчева и Е. А. Денисьевой, о котором впоследствии расскажет сам Тютчев в письме А. И. Георгиевскому от 13/25 декабря 1864 г.: «За этим последовала одна из тех сцен, слишком вам известных, которые все более и более подтачивали ее жизнь и довели нас – ее до Волкова поля, а меня – до чего-то такого, чему и имени нет ни на каком человеческом языке... О, как она была права в своих крайних требованиях, как она верно предчувствовала, что должно было неизбежно случиться при моем тупом непонимании того, что составляло жизненное для нее условие» (Изд. 1984. Т. 2. С. 275). Из письма ясно и то, что вторая строфа оказалась пророческой: «сердце» Денисьевой «изныло» раньше, чем это случилось с Тютчевым. «И в стихах Тютчева вместе с этою любовью возникло что-то новое, открылась новая глубина, – писал Чулков, – какая-то исступленная стыдливость чувства и какая-то новая суеверная страсть, похожая на страдание и предчувствие смерти» (Последняя любовь. С. 40).
Тем не менее Тютчев смог вырваться из стихии личных переживаний, превратив стихотворение в философскую манифестацию на тему любви. В истоках ее – шеллинговская концепция «борьбы» противоположностей, которой пронизано человеческое «самосознание». Ф. В. И. Шеллинг особо подчеркивал, что в «самосознании разыграется бесконечная распря» (Шеллинг Ф. В. И. Система трансцендентального идеализма. Л., 1936. С. 92). По Тютчеву, даже любовь оказывается захваченной этой «распрей». Отсюда его философское видение любви как «поединка рокового», а это предопределяет появление трагического гротеска («союз» – «поединок») в тютчевской художественной философии любви. В виде именно философской аллюзии этот гротеск отразится во фрагменте трактата В. С. Соловьева «Смысл любви»: «Чувство требует такой полноты соединения, внутреннего и окончательного, но дальше этого субъективного требования и стремления дело обыкновенно не идет, да и то оказывается лишь преходящим. На деле вместо поэзии вечного и центрального соединения происходит лишь более или менее продолжительное, но все-таки временное, более или менее тесное, но все-таки внешнее, поверхностное сближение двух ограниченных существ в узких рамках житейской прозы» (Соловьев Вл. Чтения о Богочеловечестве. Статьи. Стихотворения и поэма. СПб., 1994. С. 317).
Ю. Айхенвальд, раскрывая содержание тютчевского гротескного образа любви в «Предопределении», отметил: «В самой любви таится уже будущая вражда, разлука или измена, смерть или утомление» (Айхенвальд Ю. Тютчев // Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М., 1994. С. 121). (вернуться)

11. «Не говори: меня он, как и прежде, любит...» – стихотворение (1852 г.), впервые опубликовано в журнале «Современник», 1854. Т. XLIV. С. 36.
Написано от лица Е. А. Денисьевой.
Стихотворение — еще одно звено в «цепочке» текстов, составляющих «денисьевский» цикл. Но здесь проявилась другая художественная устремленность: Тютчев смог до такой степени перевоплотиться в «женский» образ, что заговорил языком (видимо, в этот поэтический язык вошла речевая манера Денисьевой) своей лирической героини. И. С. Тургенев в статье «Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева» определил, что «язык женского сердца ему знаком и дается ему» (Тургенев. Т. 5. С. 426). (вернуться)

12. «Чему молилась ты с любовью…» – стихотворение впервые опубликовано в журнале «Современник», 1854. Т. XLIV. С. 37–38.
Чулков первый предположил, что стихотворение «очевидно, относится» к Е. А. Денисьевой (Последняя любовь. С. 40). Этому предшествовало указание Р. Ф. Брандта на то, что «с этой пьесой надо сравнить и стихотворение «О, как убийственно мы любим...» (Материалы. С. 54). Хронологическая близость, мотивы «судьбы» и «толпы» («Судьбы ужасным приговором...», «Толпа, нахлынув, в грязь втоптала / То, что в душе ее цвело...») превращают стихотворения в лирическую дилогию, крепко спаянную со всем «денисьевским» циклом.
Образ жестокой «толпы», генетически связанной с пушкинским стихотворением «Поэт и толпа» (для Тютчева великая любовь сродни великому искусству), отражает то, что происходило в жизни Денисьевой. «Гнев отца ее не знал пределов и много содействовал широкой огласке всей этой истории, которая, впрочем, не могла не обратить на себя общего внимания по видному положению в свете обоих действующих лиц <...>; бедную Лелю все покинули, и прежде всех сам Тютчев; отец не хотел ее больше знать и запретил всем своим видаться с нею, а из бывших ее подруг осталась ей верна одна лишь Варвара Арсеньевна Белорукова», – свидетельствовал А. И. Георгиевский (ЛН-2. С. 110).
«Разочарование было в жизни вообще, которая казалась суровой и безжалостной. Люди не простили ей ее «беззаконной любви», – писал Чулков (Последняя любовь. С. 40).
«Правда, роман поэта с Денисьевой был встречен в обществе неодобрительно», – подчеркнул В. В. Тютчев (Тютчев Ф. И. Избранные стихотворения. Вступительная статья В. В. Тютчева. Нью-Йорк, 1952. С. VI). (вернуться)

13. «Сияет солнце, воды блещут...» – стихотворение впервые опубликовано в журнале «Современник», 1854. Т. XLIV. С. 48.
Датируется 28 июля 1852 г. На Каменном острове (СПб.) поэт жил с июня по сентябрь 1852 г.
В последней строфе обращение к Е. А. Денисьевой. (вернуться)

14. «Последняя любовь» – стихотворение впервые опубликовано в журнале «Современник», 1854, том XLIV, с. 38—39.
Датируется не ранее второй половины 1852 г., ибо отсутствует в Сушк. тетради, и не позднее начала 1854 г.
Относится к «денисьевскому» циклу. Занимает в нем особое место, так как здесь выражен характер «последней» любви Тютчева, в которой гротескно слились противоположности («блаженство и безнадежность»).
И. С. Аксаков обратил особое внимание на то, что в любовной лирике Тютчева «ни тени цинического ликования, нескромного торжества, ветреной радости: что-то глубоко-задушевное, тоскливо-немощное звучит в этом отделе его поэзии» (Биогр. С. 104).
Д. С. Мережковский, процитировав третью строфу стихотворения, скажет, что «мы почти не знаем об этой любви; нам осталось от нее только несколько песен, ни с чем не сравнимых в русской, а может быть, и во всемирной поэзии» (Мережковский. С. 110).
Связь с творчеством Г. Гейне увидел в этом тексте В. В. Набоков: «Однако еще в 1832 г. Тютчев (в стихотворении «Silentium!» <...>) ввел музыкальный ритм смешанного, или нерегулярного размера, которым он воспользовался также в своей вдохновленной Гейне «Последней любви» (Набоков В. В. Заметки о просодии // Набоков В. В. Комментарии к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Приложение 11. СПб., 1998. С. 788). (вернуться)

15. «Пламя рдеет, пламя пышет…» – стихотворение впервые опубликовано: издание «Русская старина». СПб., 1885. Т. XLV, февраль. С. 433.
Датируется летом 1855 г.
«Русская старина» опубликовала подборку из двух стих. — «Пламя рдеет, пламя пышет...» и «Так, в жизни есть мгновения...» со следующим примечанием за подписью редакции: «Помещенные выше два стихотворения сообщены нам г. Денисьевым чрез обязательное посредство Якова Петровича Полонского. Одно из стихотворений, замечает Яков Петрович, писано рукою Ф. И. Тютчева, другое — переписано. В издания сочинений Тютчева они не вошли, быть может, потому, что это не более как экспромты, видимо написаны наскоро, без отделки и обращены были поэтом к госпоже Д***» (РС. 1885. № 2. С. 439).
Под г. Денисьевым, видимо, подразумевается Ф. Ф. Тютчев, сын поэта от Е. А. Денисьевой, а под госпожой Д*** — сама Е. А. Денисьева.
Обращено к Е. А. Денисьевой. Летом 1855 г. Денисьевы снимали дачу на Черной речке, где, по-видимому, стихотворение и было написано.
В. Брюсов в статье «Ф. И. Тютчев. Критико-биографический очерк» ссылается на стихотворение в качестве иллюстрации следующей мысли: «Другой любимый прием Тютчева <...> состоит в сопоставлении предметов, по-видимому, совершенно разнородных, и в стремлении найти между ними сокровенную связь» (Изд. Маркса. С. 35). (вернуться)

16. «О вещая душа моя!..» – первая публикация в журнале «Русская беседа», 1857. Ч. II. Кн. 6. С. 144.
В автографе перед текстом дата (рукой Эрн. Ф. Тютчевой): «1855»; так и датируется.
Здесь, по-видимому, поэт сравнивает себя с Е. А. Денисьевой, которая с ее противоречивым характером была живым олицетворением мятежной души поэта, его раздвоенного внутреннего мира.
По мнению Д. С. Дарского, стихотворение было написано Тютчевым «в припадке тоски»: «Каким неземным, недостижимым совершенством казалось ему существо Жуковского, который и «стройно жил» и «стройно пел». И не видя в себе ни строя, ни цельности, и не зная прочного примирения, в беспомощности отчаянья ему оставалось только метаться и стонать».
Как Мария – имеется в виду Мария Магдалина, раскаявшаяся евангельская грешница. (вернуться)

17. «Утихла биза… Легче дышит...» – первая публикация в журнале «Русский вестник», 1865. Т. 55. № 2. С. 686, дата: «Женева, 11-го (23-го) октября 1864 г.», подпись: «Т. ...».
Посвящено памяти Е. А. Денисьевой, о ее могиле на Волковом кладбище в Петербурге говорится в последней строфе. Написано в Женеве, в заграничной поездке, предпринятой Ф. И. Тютчевым после смерти Е. А. Денисьевой, в 1864 г., и было прислано в письме А. И. Георгиевскому из Ниццы от 13 (25) декабря 1864 г. для публикации в «Русском вестнике» (ЛН-2. С. 128).
См. также запись из дневника М. Ф. Тютчевой от 11/23 октября 1864 г.: «Превосходная погода <...> Все пошли слушать Mermillot <...> Папа, вернувшись, продиктовал мне стихи <...> Горы были видны, как на ладони» (ЛН-2. С. 359).
По замыслу Тютчева, стихотворение должно было открывать цикл, в который помимо него входили «О, этот юг, о, эта Ницца...» и «Весь день она лежала в забытьи...». Позднее, в письме от 3 (15) февраля 1865 г. Тютчев отправил новую «пьесу» – «Как хорошо ты, о море ночное...». В февральской книжке РВ все 4 стихотворения были опубликованы, однако порядок отличался от авторского. По выражению А. И. Георгиевского, «принят был порядок строго хронологический» (ЛН-2. С. 131). В 3-х из 4-х стихотворений, опубликованных в «Русском вестнике», дата и место написания предваряли текст, что придавало всему циклу характер путевых заметок, лирического дневника. Первоначально Тютчев планировал поставить свое полное имя под подборкой, считая это данью памяти Е. А. Денисьевой, однако А. И. Георгиевский и М. Н. Катков убедили его не делать этого. Публикация в РВ подписана «Т. ...». См. «Из воспоминаний А. И. Георгиевского» (ЛН-2. С. 126–131).
Биза – северный ветер на Женевском озере, от фр. bise – северный ветер.
Белая гора – дословный перевод названия горы Монблан (фр. mont – гора и blanc – белый). (вернуться)

18. «Весь день она лежала в забытьи...» – первая публикация в журнале «Русский вестник», 1865, т. 55, № 2, с. 685.
В автографе перед текстом дата (рукой Эрн. Ф. Тютчевой): «1855»; так и датируется.
Время создания стихотворения наиболее точно определил К. В. Пигарев: «Посвящено воспоминанию о последних часах жизни Е. А. Денисьевой. Так как Денисьева умерла 4 августа 1864 г., то датировка стихотворения июлем того же года отпадает. Было послано поэтом из Ниццы А. И. Георгиевскому для помещения в РВ при письме от 13 декабря 1864 г. вместе с двумя стихотворениями, написанными в октябре — декабре этого года («Утихла биза... Легче дышит...» и «О, этот юг, о, эта Ницца...»)» (Лирика I. С. 421). См. также страницу «О стихотворении Ф. И. Тютчева "Весь день она лежала в забытьи..."»).
О стремлении Тютчева напечатать этот текст подробно рассказал в своих воспоминаниях А. И. Георгиевский (ЛН-2. С. 128—129).
20 июля / 1 августа 1864 г. Е. Ф. Тютчева писала Д. И. Сушковой об отце: «...он печален и подавлен, так как m-lle Д<енисьева> очень больна, о чем он сообщил мне полунамеками; он опасается, что она не выживет, и осыпает себя упреками; о том, чтобы попросить меня повидаться с нею, он даже не подумал; печаль его удручающа, и сердце у меня разрывалось. Со времени его возвращения из Москвы он никого не видел и все свое время посвящает уходу за ней» (ЛН-2. С. 350).
После похорон Тютчев рассказывал в письме Георгиевскому от 8 августа 1864 г.: «Все кончено — вчера мы ее хоронили... Что это такое? Что случилось? О чем это я вам пишу – не знаю... Во мне все убито: мысль, чувство, память, все... Я чувствую себя совершенным идиотом. Пустота, страшная пустота. И даже в смерти – не предвижу облегчения. Ах, она мне на земле нужна, а не там где-то... Сердце пусто – мозг изнеможен. Даже вспомнить о ней – вызвать ее, живую, в памяти, как она была, глядела, двигалась, говорила, и этого не могу» (Изд. 1984. Т. 2. С. 269).
«Страдание и слабость выражаются у Тютчева не только являясь непосредственным содержанием многих стихотворений, – заметил Н. В. Недоброво, – но они ушли и в форму его творчества, пропитав ее до такой степени, что ясно, для чуткого уха, зазвучали и в самом стихе высокой стонущей нотой» (Недоброво Н. В. О Тютчеве. Вступительная статья и публикация Е. Орловой // Вопросы литературы. 2000. Ноябрь – декабрь. С. 285). (вернуться)

19. «Есть и в моем страдальческом застое...» – первая публикация: журнал «Русский архив», 1874. № 10. С. 377.
В списке есть дата: «1865 г. Март. Петербург», что позволяет датировать стихотворение концом марта 1865 г., после 26, когда Тютчев вернулся из Ниццы.

Аксаков объяснял появление этого стихотворения общим состоянием духа поэта: «Потери за потерями не переставали потрясать его физический и нравственный организм. «Ницца» («О, этот юг, о, эта Ницца...») и некоторые другие из напечатанных стихотворений довольно ярко отражают в себе тяжелое состояние его духа около половины шестидесятых годов. К тому же времени относится одно ненапечатанное, из которого вот несколько строф» (РА. 1874. № 10. С. 376).
Посвящено памяти Е. А. Денисьевой, и купюры в публикации Аксакова соответствуют тем местам, где речь идет о ней.
Герой романа Ф. Ф. Тютчева (сына от Е. А. Денисьевой), Чуев приводит отрывок из «неизданного стихотворения Ф. И. Тютчева», т. к. в нем «хорошо выражена» волнующая его мысль. Спустя 10 лет, в юбилейном, 1903 г., Ф. Ф. Тютчев на страницах ИВ предает гласности «денисьевский» период жизни отца, что сделало возможной публикацию подборки стихотворений, посвященных памяти Денисьевой: «В заключение приводим несколько стихотворений, относящихся к тому периоду жизни Федора Ивановича Тютчева, когда он, потеряв все, что ему было искренно дорого, в звучных строфах выплакивает свое горе. Эти стихотворения, как крик страждущей души, производят тяжелое впечатление и как нельзя лучше характеризуют состояние поэта» (ИВ. 1903. № 7. С. 201). Далее следуют «Сегодня, друг, 15 лет минуло...», «Нет дня, чтобы душа не ныла...», «Накануне годовщины 4-го августа 1864 г.», «Опять стою я над Невой...» и «Есть и в моем страдальческом застое...» (там же. С. 201—203). (вернуться)

20. «Когда на то нет божьего согласья...» – первая публикация: Стихотворения Ф. Тютчева / Подгот. И. Ф. Тютчев и И. С. Аксаков. М., 1868. С. 215. (без заглавия, дата: «12 февраля 1863 г.»)
В автографе перед текстом помета: «(De Nice au Cimiez 11/23 janv. 1865)» (Из Ниццы в Симье, 11/23 января 1865 г. – фр.). На второй странице приписка, тоже на фр. яз.: «Ma fille cherie, garde ceci en souvenir de notre promenade et de notre conversation d’hier, mais sans le communiquer a personne... Que cela n’ait de signification que pour nous deux... Je t’embrasse et te benis du fond du coeur» («Моя дорогая дочь, сохрани это на память о нашей вчерашней прогулке и нашем разговоре, но никому не показывай... Пусть это имеет значение только для нас двоих... Обнимаю тебя и благословляю от всего сердца»). Из содержания стихотворения явствует, что темой разговора поэта с дочерью были переживания его в связи со смертью Е. А. Денисьевой.
Чулков датирует стихотворение согласно помете.
К. В. Пигарев полагает, что дата перед текстом означает дату прогулки, и потому датирует стихотворение следующим днем — 12 января 1865 г., что представляется убедительным (Лирика I. С. 422).
Обращено к Дарье Федоровне Тютчевой (1834–1903) – второй дочери Ф. И. Тютчева и Эл. Ф. Тютчевой. Д. Ф. Тютчева была фрейлиной имп. Марии Александровны (1857–1880). Принимала участие в подготовке Изд. 1900, ею и И. Ф. Тютчевым подписано предисловие к изданию. См. Письма Ф. И. Тютчева к ней: Изд. 1984. Т. 2. Пигарев указывает на то, что первая строфа перекликается с письмом поэта к Д. Ф. Тютчевой от 8/20 сентября 1864 г. (вернуться)

21. 15 июля 1865 г. («Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло...») – первая публикация: журнал «Исторический вестник». Т. XCIII. 1903. № 7. С. 202.
Ф. Ф. Тютчев при публикации в качестве заглавия поставил дату «15 июля 1865 г.», вероятно, вслед за автографом. Это соответствует обычаю поэта приводить дату в качестве заглавия (см. коммент. к «Утихла биза... Легче дышит...», «О, этот юг, о, эта Ницца...», «Как хорошо ты, о море ночное...»).
Посвящено памяти Е. А. Денисьевой. Однако не вполне понятно, к кому оно обращено. Р. Ф. Брандт считает его адресатом все ту же Е. А. Денисьеву: «"Друг" в первом стихе, наверно, та же "она", каковую неисправность можно объяснить недосмотром и отсутствием отделки» (Материалы. С. 71).
К. В. Пигарев в качестве возможного адресата называет А. И. Георгиевского, мужа сестры Е. А. Денисьевой, Марии (Лирика I. С. 425). (вернуться)

22. Накануне годовщины 4 августа 1864 г. – первая публикация: журнал «Исторический вестник». Т. XCIII. 1903. № 7. С. 202.
Датируется 3 августа 1865 г. согласно заглавию в «Историческом вестнике».
Создано накануне годовщины смерти Е. А. Денисьевой. Одно из самых сильных стихотворений во всем «денисьевском» цикле.
Д. С. Мережковский, предваряя цитирование всей первой строфы, указал именно на это: «Не быть – не любить: только нелюбящий может принять смерть как небытие. Любящий любит живое лицо любимого. Любовь есть воля к бессмертию личности» (Мережковский. С. 600). (вернуться)

23. 23 ноября 1865 г. («Нет дня, чтобы душа не ныла...») – первая публикация: журнал «Исторический вестник». Т. XCIII. 1903. № 7. С. 202, в статье Ф. Ф. Тютчева, сына поэта, «Федор Иванович Тютчев. Материалы к его биографии», дата перед текстом: «23 ноября 1865 г.».
Датируется 23 ноября 1865 г.
Посвящено памяти Е. А. Денисьевой. Написано поэтом в день своего рождения. Ср. коммент. к «15 июля 1865 г.» . (вернуться)

 
 



Яндекс.Метрика
Используются технологии uCoz