Пьеса "Вишневый сад" и русская живопись

В пьесе «Вишневый сад» соединились и личные переживания А.П.Чехова, и сюжетные лейтмотивы его предыдущих произведений, и настроения, характерные для всего русского искусства рубежа XIX—XX веков. Чехову, как и героям его пьесы, пришлось пережить продажу дорогого его сердцу дома: первый раз в 16 лет, когда его отец, мелкий таганрогский купец, разорился и бежал от долговой тюрьмы в Москву; второй раз — когда пришлось продавать свою маленькую усадьбу в Мелихове, в устройство которой было вложено столько труда и любви и с которой было связано столько светлых воспоминаний.

В «Вишневом саде» Раневская и Гаев, прощаясь со своим родным гнездом, не могут сдержать слез, а 17-летняя Аня — в веселом оживлении, ей не терпится вырваться в большой мир, и с предвкушением новой жизни у нее связано столько радостных ожиданий. Оба эти настроения были знакомы самому Чехову. Для его родителей поспешный отъезд из Таганрога был драмой, а юный Антоша, кончавший гимназию и мечтавший о медицинском факультете, покидал проданный отцовский дом с такими же светлыми надеждами, как и Аня. Его письма из Таганрога в Москву, оживленные и наполненные шутками, порой вызывали у отца обиду и раздражение. Зато позднее, когда Антону Павловичу по настоянию врачей пришлось перебираться на жительство в Ялту, расставание с любимым Мелиховым было грустным и тяжелым.

Мотив разорения и продажи дома за долги нашел отражение в рассказах Чехова «Чужая беда» (1886) и «У знакомых» (1898). Но сюжет, воплотившийся в пьесе «Вишневый сад», был, возможно, подсказан Чехову художником И.Н.Крамским. В 1888 году Чехов познакомился с изданными посмертно письмами и статьями Крамского, которые прислал ему А.С.Суворин. Эта книга произвела на Чехова большое впечатление, и 3 апреля 1888 года он писал Суворину о Крамском: «Какая умница! Если бы он был писателем, то писал бы непременно длинно, оригинально и искренне, и я жалею, что он не был писателем».

В своих письмах художник рассказывал знакомым о замысле картины «Осмотр старого барского дома». Сюжет картины постепенно менялся. Сначала Крамской намеревался изобразить «старого породистого барина», вернувшегося в свое родовое имение, видимо, из-за границы, в сопровождении «иностранок сомнительного вида». Владелец имения разорен и теперь показывает свой дом «толстому купцу», который намеревается его купить. Картина должна была строиться на психологическом контрасте: хозяину в этом старом доме бесконечно дорог каждый уголок, а купец с равнодушно придирчивым видом осматривает обветшавшие интерьеры, ища повод сбавить цену. В окончательном варианте художник отказался от этой нарочитой «рассказности». Новый эскиз стал простым, лаконичным, но более многозначным. В огромной сумрачной зале со старинными портретами и мебелью в чехлах стоит человек. Слуга возится с замком, отпирая следующую дверь. Мы не знаем: хозяин ли это после долгого отсутствия вернулся в родное гнездо, или случайный гость захотел осмотреть старинную усадьбу, или потенциальный покупатель оценивает выгоды возможного приобретения… Зритель сам становится как бы соавтором картины, додумывая перипетии сюжета и создавая по авторским намекам свой лирический рассказ.

И.Н.Крамской. Осмотр старого барского дома

Возможно, Чехов не только читал об истории картины «Осмотр старого барского дома», но и видел ее последний вариант на посмертной выставке произведений Крамского или уже в Третьяковской галерее, где писатель побывал в 1888 году как раз в то время, когда он был увлечен чтением писем художника. Основные смысловые ходы неосуществленного первоначального варианта картины Чехов воплотит впоследствии в «Вишневом саде». Только здесь из-за границы возвращается героиня. Но фигура «породистого барина», ее брата, тоже присутствует. Покупателем имения также окажется купец, которому не дорог ни дом, ни сад. Есть даже иностранка с «сомнительным» происхождением — Шарлотта. Но ее судьба в изображении Чехова станет одним из проявлений общей неустроенности, одинокости, «бездомности» людей в современном мире.

Пьеса Чехова также строится на психологических контрастах. Любовь Андреевна с нежностью смотрит на каждую вещь в доме, который после долгой разлуки стал ей еще дороже: «Я не переживу этой радости… Смейтесь надо мной, я глупая… Шкафик мой родной… (Целует шкаф.) Столик мой…» Расчувствовавшийся Лопахин вдруг заявляет: «Мне хочется сказать вам что-нибудь очень приятное, веселое…» И говорит такое, что приводит в горестное недоумение Гаева и Раневскую: ради того, чтобы избежать разорения, необходимо вырубить сад, снести дом и землю сдать дачникам в аренду. Но что для них значит эта земля без любимого дома и без прекрасного сада? Однако этот контраст у Чехова оказывается более глубоким. Не случайно, когда Лопахин говорит о необходимости сломать дом, Гаев и Раневская слушают молча, а когда речь заходит об участи сада, оба дружно начинают протестовать. Сад они воспринимают не как личную собственность, которой они могут распоряжаться по своему усмотрению, а как дивную красоту, ставшую достоянием всей России. Раневская говорит: «Вырубить? Милый мой, просто вы ничего не понимаете. Если во всей губернии есть что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только наш вишневый сад». Гаев добавляет: «И в "Энциклопедическом словаре" упоминается про этот сад».

Вероятно, имелся в виду знаменитый словарь Брокгауза и Ефрона, в котором, помимо прочих сведений, рассказывалось о городах и селениях России и их главных достопримечательностях. Для Гаева и Раневской существует представление о тех высших ценностях, которые нельзя губить даже ради собственного спасения. Лопахин действительно этого не в состоянии понять. Для него единственная ценность — сиюминутная выгода и нет ничего заветного, чего бы нельзя было продать или уничтожить ради этой выгоды. Если современники Чехова нередко ссылались на высказывание Ф.М.Достоевского о том, что «красота спасет мир», то Чехов утверждает, что для этого люди сначала должны научиться спасать красоту.

Картина Крамского «Осмотр старого барского дома» положила начало целой серии полотен, посвященных уходящей жизни «дворянских гнезд». Одна из картин В.М.Максимова так и называлась: «Все в прошлом» (1889).

В.М.Максимов. Все в прошлом

На картине изображена старая барыня, владелица огромного, в духе усадеб XVIII века, а теперь обветшавшего и разрушающегося особняка. Возможно, когда-то в этом доме устраивались пышные празднества вроде тех, о которых в чеховской пьесе вспоминает старый Фирс: «Прежде у нас на балах танцевали генералы, бароны, адмиралы…» Может, в такие же воспоминания о былом погружена и героиня Максимова, до сих пор носящая чепец с оборками по старинной моде. Рядом с ней — верная служанка, даже после отмены крепостного права не покинувшая свою госпожу и постоянно хлопочущая о ее удобствах. Она и подушечку подложила барыне под ноги, и не забыла к чаю подать все, что та любит, и собаке вынесла корытце с едой, и ковер вывесила посушить на солнечном припеке. В то время как барыня задремала на солнышке, ее служанка что-то вяжет, может быть, теплый шарф или носки для своей госпожи.

Эта старушка-хлопотунья сродни чеховскому «долголетнему» Фирсу, который уверен, что его непрестанными заботами только и держится еще дом. Он, словно ребенка, одевает Гаева, ревниво следит, чтобы тот вовремя лег спать. Когда в первом действии Раневская садится пить кофе, Фирс, по авторской ремарке, услужливо «кладет ей под ноги подушечку» и недовольно покрикивает на горничную Дуняшу, которая забыла подать к кофе сливки. Даже нездоровье не может заставить Фирса забыть о своих обязанностях. В третьем действии в ответ на заботу Раневской, предложившей ему уйти к себе и отдохнуть, Фирс с достоинством отвечает: «Я уйду спать, а без меня тут кто подаст, кто распорядится? Один на весь дом».

На полотне Максимова пейзаж приобретает символическое звучание. Весенние цветы сирени напоминают о вечном законе земного обновления. А рядом с разрушающимся домом — засохшее дерево. Оно еще стоит, но его голые ветви уже мертвы и не могут отозваться на могучий зов возрождающейся природы. Это — словно параллель к образу старой хозяйки особняка, которая уже неспособна понять и принять новой, меняющейся на ее глазах действительности, и доживает свой век в воспоминаниях о прошлом.

В пьесе Чехова жизнь природы так же становится параллелью психологическому состоянию героев. В первом действии весеннему цветущему саду угрожают утренние заморозки. И рядом с радостным настроением вернувшейся в свой дом Раневской и надеждами героев на спасение усадьбы предвестием беды звучит печальная реплика Вари: «В августе будут продавать имение». В финале пьесы Лопахин говорит: «На дворе октябрь, а солнечно и тихо, как летом». Тема осени, увядающей природы созвучна рассказу о конце «дворянского гнезда» и печали расстающихся с родным домом хозяев. А «солнечный» колорит воплощается в светлых мечтах Ани, нетерпеливо стремящейся навстречу новой жизни.

Пейзажная ремарка второго действия чеховской пьесы требовала необычного для сцены перспективного изображения с далеким горизонтом: «Поле. Старая, покривившаяся, давно заброшенная часовенка, возле нее колодец, большие камни, когда-то бывшие, по-видимому, могильными плитами, и старая скамья. Видна дорога в усадьбу Гаева. В стороне, возвышаясь, темнеют тополи: там начинается вишневый сад. Вдали ряд телеграфных столбов, и далеко-далеко на горизонте обозначивается большой город…» Эта декорация близка мотивам картины И.И.Левитана «Над вечным покоем» (1896).

И.И.Левитан. Над вечным покоем

Недаром К.С.Станиславский, сообщая в письме Чехову о том, как идет работа над спектаклем, писал: «Общий тон декорации — левитановский». У Левитана старая часовня и покосившиеся кресты на фоне огромных просторов неба и воды напоминают о хрупкости и быстротечности человеческой жизни перед лицом Вечности. Это настроение отразилось и в письме Левитана А.П.Чехову 3—15 июля 1896 года: «Века, смысл этого слова ведь просто трагичен, века — это есть нечто, в котором потонули миллиарды людей, и потонут еще, и еще, и без конца; какой ужас, какое горе!».

В пьесе Чехова тоже рассказывается о неумолимом движении времени и об исчезающих в бездне Вечности человеческих жизнях. В начале пьесы упоминается старинный шкаф, сделанный сто лет назад. Эта деталь свидетельствует об одном из этапов становления и, видимо, расцвета дворянского имения. А его предположительная история уходит своими корнями еще глубже, в блестящий век Екатерины II, когда освобожденное от обязательной службы дворянство с рвением занялось благоустройством своих провинциальных усадеб. Фирс помнит еще деда Раневской, своенравного оригинала: «Барин покойный, дедушка, всех сургучом пользовал, от всех болезней». Об отце же Раневской он сообщает: «Меня женить собирались, а вашего папаши еще на свете не было». Гаев встречает Раневскую словами: «А без тебя тут няня умерла». Но «левитановская» тема у Чехова дополняется новыми нюансами. Недаром он так настаивал на точном воспроизведении декорации второго действия.

В пьесе повествуется не только о смене трех поколений владельцев вишневого сада, но и о тех социально-политических и нравственно-психологических сдвигах, которые происходили в русском обществе с рубежа XVIII—XIX до рубежа XIX—XX столетий. Во втором действии пейзаж рассказывает о движении истории. Герои оказываются посередине между вишневым садом (уходящим в прошлое усадебным бытом) и далеким «большим городом» (символом новой, буржуазной действительности с ее урбанизацией, телеграфом, железными дорогами и деловым практицизмом). Сам пейзажный простор этого действия подсказывает героям и широкие, небудничные темы для разговора: о предназначении человека на земле, о смерти и возможном бессмертии, о критериях исторического прогресса. Гаев рассуждает: «Вот железную дорогу построили, и стало удобно. Съездили в город и позавтракали…» Но тут же выясняется обманчивость благ буржуазной цивилизации. Технический прогресс не принес духовного совершенствования, и вместо улучшения общественно-социального бытия получили, по словам Пети Трофимова, «только грязь, пошлость, азиатчину». Трофимов возмущается: «Все серьезны, у всех строгие лица, все говорят только о важном, философствуют, а между тем у всех на глазах рабочие едят отвратительно, спят без подушек, по тридцати, по сорока в одной комнате, везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота… И, очевидно, все хорошие разговоры у нас для того только, чтобы отвести глаза себе и другим». Лопахин, вращающийся в мире новых «хозяев жизни», успешно сколачивающих капиталы, убедился, что они меньше всего способны заботиться о благе народа и о процветании России: «У меня постоянно деньги свои и чужие, и я вижу, какие кругом люди. Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей». И в то же время красота бескрайних пространств русской земли даже в прагматичном Лопахине рождает страстную тоску по каким-то иным, более совершенным и значительным формам человеческого существования: «Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны по-настоящему быть великанами…»

Рассказ о русских раздольях, пробуждающий мечты о гармонии человеческого бытия, стал лейтмотивом пейзажной живописи того времени и в разных вариациях воплотился и в светлой лирике картин И.И.Левитана «Вечерний звон» (1892), «Золотая осень» (1895), и в эпических полотнах И.И.Шишкина «Рожь» (1878), «Лесные дали» (1884), и в картине А.М.Васнецова «Родина» (1886).

Чуть ранее чеховской пьесы была написана необычная картина В.Э.Борисова-Мусатова «Весна» (1901).

В.Э.Борисов-Мусатов. Весна

На полотне — стена освещенного солнцем дома, белый цветущий сад и словно тающая в кипени цветов, на глазах зрителя исчезающая фигура женщины в легком белом платье, со старинной прической локонами и шалью, наброшенной по старинной моде. Эта картина — словно видение наяву, которое мелькнуло вдруг перед Раневской, засмотревшейся в окно на цветущий сад: «Посмотрите, покойная мама идет по саду… в белом платье!» — «Где?» — с надеждой вырывается у Гаева, хотя невероятность такого явления очевидна. Но видение исчезло, и Раневская разочарованно поясняет: «Никого нет, мне показалось. Направо, на повороте к беседке, белое деревцо склонилось, похоже на женщину…» Женская фигура на картине Борисова-Мусатова плывет зыбкой бесплотной тенью, и ее светлое платье с крапинками словно готово обратиться в воздушный силуэт пронизанного игрой света и тени цветущего деревца. Это — действительно видение о прошлом. Недаром одна из следующих картин художника так и называется — «Призраки» (1903).

В.Э.Борисов-Мусатов. Призраки

Около обветшавшего особняка в неярком предрассветном освещении скользят женские тени в белом, напоминающие или ожившие скульптурные изображения, украшающие фасад дома, или клочья расходящегося тумана. Создается впечатление, будто зритель видит сны старого дома, грезящего о своем величественном прошлом, о людях, которые когда-то здесь жили и ходили по аллеям. Точно так же для Гаева и Раневской каждый уголок в доме и аллеи в парке наполнены картинами давних воспоминаний. В начале пьесы Раневская почти въяве увидела мать, идущую по садовой дорожке. В конце пьесы Гаев говорит о сценке, врезавшейся в его память и словно вновь вставшей перед его глазами: «Помню, когда мне было шесть лет, в Троицын день я сидел на этом окне и смотрел, как мой отец шел в церковь…» Ему вторит Раневская: «В последний раз взглянуть на стены, на окна… По этой комнате любила ходить покойная мать…» На что бы они ни посмотрели, везде перед ними встают призраки, невидимые другим.

Усадебная жизнь в представлении Чехова и его современников приобретала особенный, поэтический ореол. Сам Чехов в письме Н.А.Лейкину 12—13 октября 1885 года писал: «Ужасно я люблю все то, что в России называется имением. Это слово еще не потеряло своего поэтического оттенка». Художник В.Н.Бакшеев, приехав погостить к другу в маленькую усадьбу, написал картину «В родном гнезде» (1891). Заросшие дорожки сада, маленький домик с террасой, на которую внесли кипящий самовар, нежная забота бабушки о приехавшем на лето внуке, задумчиво присевшем на ступени террасы, — все это создавало светлое, лиричное настроение. В творчестве художников С.Ю.Жуковского и С.А.Виноградова тема старой усадьбы становится элегическим лейтмотивом. Чаще всего на их полотнах нет людей, но все: архитектура особняков, интерьеры комнат, старая мебель, портреты на стенах, вещи — рассказывает о жизни, которая уходит в прошлое. И этот рассказ проникнут сочувственной теплотой и грустью.

Грусть при виде разрушающихся и уничтожаемых усадеб стала одним из характерных настроений общественно-художественной жизни конца XIX века. Современник Чехова Г.К.Лукомский свидетельствовал: «Именно те, которые не имели ничего собственного, — поэты, литераторы и художники, любители и даже чиновники, мечтавшие о прелестях усадьбы, бедные горожане, задыхающиеся летом в душных петербургских квартирах, — все они полюбили усадьбу, ее архитектурные красоты больше, чем сами владетели». Усадебная жизнь расценивалась двояко. С одной стороны, она стала символом того социально-экономического уклада, при котором благоденствие одних строилось на каторжном труде и бесправии других. И уничтожение этого «греховного» крепостнического порядка воспринималось как историческая неизбежность, восстановление некой высшей справедливости. Недаром тема греха стала лейтмотивом чеховской пьесы. На балу, некстати затеянном Раневской во время торгов имения, один из гостей начинает декламировать поэму А.К.Толстого «Грешница». Это не просто характеристика популярного репертуара чтецов того времени. Здесь есть и внутренние сопоставления, недаром поэма о грешнице, начинающаяся описанием пира («Народ кипит, веселье, хохот, / Звон лютней и кимвалов грохот…»), звучит на балу в доме женщины, о которой даже брат говорит: «Надо сознаться, она порочна…» Поэма Толстого о грешнице, потрясенной встречей с Христом и раскаявшейся, проникнута торжественным пафосом. В чеховской пьесе контрастом этой поэме становится комичная сцена столкновения грешницы Раневской и чистого сердцем «смешного чудака» Пети Трофимова, который пытался было обратить Раневскую на путь добродетели, но кончил паническим бегством, упав при этом с лестницы. Но есть и иные, более глубокие ассоциации. Ведь все, кто собрался в доме Раневской, грешники, не чувствующие своего исторического, сословного греха, живущие за чужой счет и привычно попирающие те принципы добра, справедливости и братской любви, которые они прославляют литературными декламациями. Даже случайное покаяние непостоянной в своих настроениях Раневской: «Господи, Господи, будь милостив, прости мне грехи мои!» — связано лишь с нарушением ею норм семейно-бытовой морали. А Петя Трофимов рассуждает с Аней об ином, социальном грехе, к которому причастна ее семья: «Подумайте, Аня: ваш дед, прадед и все ваши предки были крепостники, владевшие живыми душами, и неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов…» Раневская и ее гости не способны ни сознать этот грех, ни почувствовать неотвратимость исторического возмездия, о котором предупреждает Петя: «Искупить его можно только страданием, только необычайным, непрерывным трудом». Чтение поэмы о грешнице, которой открылась истина, прерванное с первых же строк бойким вальсом и танцами гостей, жаждущих бездумных развлечений, становится символической деталью.

Но, с другой стороны, усадебная жизнь для Чехова и его современников — это гармоничное единение человека и природы, делающее человеческую душу более утонченной, чуткой и возвышенной. Новый век с развитием техники, железных дорог, с разрастанием больших городов все дальше уводил человека от природы, и это угрожало самыми непредсказуемыми последствиями. В чеховской пьесе недаром упоминается имя английского ученого Г. Бокля. В России того времени очень популярной стала его теория о влиянии климата, географической среды и природного ландшафта не только на нравы и взимоотношения людей, но даже на их философию и общественную жизнь. В России распространению этих идей способствовали труды А.П.Щапова. Большое влияние оказали эти теории на мировоззрение и творчество Чехова, естественника по образованию. В письме А.С.Суворину 18 октября 1888 года он размышлял: «Леса обуславливают климат, климат влияет на характер людей и т.д. и т.д. Нет ни цивилизации, ни счастья, если леса трещат под топором, если климат жесток и черств, если люди тоже жестки и черствы…» И в пьесе «Вишневый сад» он дает понять, что не смогут построить цивилизованного и счастливого общества те, под чьими топорами гибнут прекрасные сады. Если несправедливо было то, что раньше идеал усадебной жизни, единения человека и природы становился уделом избранных, то еще более страшной представляется утрата этого идеала вообще. Мечта Пети и Ани о том, чтобы вся Россия превратилась в цветущий сад и благодатная гармония с природой стала возможностью для каждого человека, была мечтой и Чехова, и его современников. Б.Зингерман писал: «Усадьба у Чехова — воспоминание о прошлом и мечта о будущем, это место, рассказывающее о том, как люди жили когда-то, и о том, как они, может быть, будут жить когда-нибудь».

Пьесу Чехова, в которой сад символизирует историческую судьбу всей России, искусствоведы нередко сравнивают с последней картиной Левитана «Озеро», имевшей и другое название — «Русь».

И.И. Левитан. Озеро

Эта картина, светлым завещанием обращенная в будущие века, напоминает мудрые чеховские слова из рассказа «Крыжовник» о том, что человеку для счастья нужен не узкий собственнический мирок, «а весь земной шар, вся природа, где бы на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа». Эта же мечта заключена и в подтексте чеховской пьесы «Вишневый сад».
См. подробнее о Левитане (из книги Н.С.Шер "Рассказы о русских художниках")

Грачева И.В. Литература в школе №2 (2000)

Пьеса А.П.Чехова "Вишневый сад"

(вернуться в начало страницы)

Используются технологии uCoz