Картина И.Левитана "Над вечным покоем"

Большой шаг вперед делает Л.Н.Толстой не только в раскрытии характеров героев, но и в изображении пейзажа. Природа у Толстого живет вместе с человеком, с его мыслями, чувствами, настроением. Она почти никогда не изображается безотносительно к восприятию людей.

При знакомстве со страницами романа "Война и мир", воссоздающими картины природы, следует сопоставить их с пейзажами других писателей. Так, при чтении отрывков о двух встречах Андрея Болконского со старым дубом можно вернуться к пейзажам Тургенева.

Вот характерный тургеневский пейзаж: "Статные осины высоко лепечут над вами; длинные, висячие ветки берез едва шевелятся; могучий дуб стоит, как борец, подле красивой липы. Большие желтые мухи неподвижно висят в золотистом воздухе и вдруг отлетают; мошки вьются столбом, светлея в тени, темнея на солнце; птицы мирно поют..." ("Лес и степь".) Здесь дана объективная, документально верная картина русской природы, подмеченная острым и наблюдательным глазом. Создается впечатление, что восприятие этого пейзажа шло через объектив фотоаппарата, что при его восприятии работал только глаз художника, правда. глаз очень зоркий и внимательный, умеющий подметить такие детали и подробности, которые могли бы ускользнуть от взгляда обыкновенного человека.

Совсем другой пейзаж у Толстого: "...Это был огромный, в два обхвата дуб, с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками... он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.

...Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего-то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он все так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.

"Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, – думал князь Андрей, – пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!" Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно-приятных в связи с этим дубом возник в душе князя Андрея" (т. II, ч.3, гл.1).

В описании дуба писатель-психолог выбирает только то, что соответствует душевному состоянию Андрея Болконского, движениям его мысли, чувства, его настроению, психике.

Читатель никогда не перевернет страницу романа, не прочитав описания природы. Если он это сделает, то вместе с пейзажем пропустит что-то важное и в судьбе героя, потому что пейзаж Толстого всегда теснейшим образом связан с чувствами, переживаниями, душевными движениями героев. Строго говоря, у Толстого нет, или почти нет, нейтральных пейзажей.

Возможно, А.П.Чехов и имел в виду известную нейтральность некоторых тургеневских пейзажей по отношению к человеку, когда писал, что у Тургенева "описания природы хороши, но... чувствую, что мы уже отвыкаем от описания такого рода и что нужно что-то другое". Это "что-то другое" и приходит в литературу вместе с творчеством Толстого. Приходит оно и в пейзажную живопись вместе с полотнами Левитана.

Левитановские картины всегда выражают душевное настроение, психическое состояние человека. В них всегда присутствует личность художника, и поэтому они никогда не оставляют зрителя равнодушным и глубоко трогают его чувства. О Левитане-пейзажисте можно сказать словами поэта:

С природой одной он жизнью дышал,
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье...
(Е.А.Баратынский. На смерть Гете")

Так, на картине Исаака Ильича Левитана "Над вечным покоем"(ГТГ) нет столь типичных русских лесов, полей, степных просторов, колосистых нив. Почти все полотно занимают вода и небо. Пространство кажется безграничным. Безгранична линия горизонта. Медленно движутся тяжелые темные тучи. На их фоне – светлое, чуть розоватое облачко. Вдали протянулась узкая полоска берега, чуть ближе – небольшой островок. На переднем плане – маленькая церквушка, рядом несколько деревьев, а дальше разбросанные кресты могил. Вот и все содержание картины. Но мы убеждены, что это – частица России, близкая, понятная, милая русскому сердцу.

И сколько мыслей, чувств, волнения вызывает эта картина в душе зрителя. То она воспринимается как печальная дума о несбывшихся надеждах... То как философское рассуждение о мимолетности человеческой жизни... То как светлое предчувствие медленно, но неотвратимо надвигающейся грозы... Бесспорно одно: картина – плод глубоких, тяжелых переживаний художника.

Картина написана в холодных тонах. В ней преобладают голубовато-серые, синие, зеленые краски, и среди них только одно маленькое теплое пятнышко – огонек в окне церкви. Сложный, противоречивый мир художника отразился в этой картине. Сам И.И.Левитан о ней писал: "В ней я весь, со всей своей психикой, со всем моим содержанием"*.

Эту картину высоко ценил Л.Н.Толстой, называл ее молитвой немой души. И это естественно. Она очень близка толстовскому творчеству, его пониманию природы. Она утверждала в русской живописи то новое, что делал сам Толстой в литературе. В ней, как и в пейзажах Толстого, достигнуто полное слияние человека с природой.
(Из книги: Н.Н.Щиряков. Изобразительное искусство на уроках литературы. – Минск.1968)

* Из письма П.М.Третьякову:
18 мая 1894

Глубокоуважаемый Павел Михайлович! Я так несказанно счастлив сознанием, что последняя моя работа снова попадет к Вам, что со вчерашнего дня нахожусь в каком-то экстазе. И это, собственно, удивительно, так как моих вещей у Вас достаточно, – но что эта последняя попала к Вам, трогает меня потому так сильно, что в ней я весь, со всей своей психикой, со всем моим содержанием, и мне до слез больно бы было, если бы она миновала Ваше колоссальное собрание (конечно, не в смысле количества нумеров и громадности денежных затрат, но в смысле прекрасного подбора, ясно говорящего о Вашем глубоком понимании искусства и о Вашей трогательной и бескорыстной любви к нему).
Вам это, конечно, много раз было высказано, но тем не менее правда хороша и в повторении.
Благодарить Вас, конечно, тут не за что, так как Вы исполняете свою душевную потребность и долг гражданина, – и все-таки спасибо и спасибо Вам!
Глубоко истинно уважающий Вас И.Левитан

Толстой Л. Н. – Толстым Л. Л. и Т. Л., 26 февраля 1894 г.[2]
Сейчас едут все куда-то на вечер. И все наряжаются и Сашу и Ваню завивает Теодор. Всё это очень весело. Мне было очень больно видеть Ваню завитым и Сашу разряженною. Одно спасенье, что душа человеч[еская] герметически закупорена и защищена от порчи. – Теперь все там на этом вечере, а мы одни с Машей дома: она усердно работает, переписывает записки Хилкова (прекрасные) и письма разбирает. А я сейчас сидел один наверху и читал книги и статьи, привезенные Гальпериным. В 4 часа проводил H. Н. Ге[3] на жел[езную] дорогу. Они едут вместе весело, Касаткин, Пастернак, Левитан. Я, кажется, без тебя, Таня, обидел Касаткина, высказав ему очень откровенно неодобрение его картине «паровая конка». Очень мне уж стало противно искусство для забавы.
Нынче получил вашу телеграмму о Brissaut или Brissot с уведомлением, что вы остаетесь indéfiniment, и письмо, в котором обещаете приехать на днях. Пожалуйста, милые мои, не торопитесь решать и изменять положение, не отдавайтесь настроению – особенно ты, Лева, а делай поправку того, что представляется под известным настроением. – Если Briss..., то Briss... Я скорее поверил бы врачу нервных болезней, чем Potain, разумеется независимо от личности, доверия, которое она внушает. – Сейчас перервали меня и наше одиночество три Иваныча Посредника: П[авел], И[ван] и Е[вгений]. – Я ничего еще толком не начал – Тулон кончил, – но хочется многого и думается, что не надо ничего писать. А надо больше заниматься тем художественным произведением, к[оторое] составляет жизнь каждого из нас, прикладывая всё внимание и усилие на то, чтобы не было в ней никаких ошибок ни колорита, ни перспективы, ни, главное, отсутствия содержания. Этого же и вам желаю, милые друзья дети.
Л. Т.