Война и мир. Том 1, часть 2, главы IX-XII. Положение русской армии; бой под Кремсом и победа над Мортье. Кружок русских дипломатов; Билибин, Ипполит Курагин.


Лев Николаевич Толстой (1828–1910)

Война и мир *

Роман-эпопея

Том 1. Часть 2.
Глава IX


Преследуемая стотысячною французской армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвиденных условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке;[1] но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки — стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии, подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.

28-го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30-го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье[2] и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых,— несмотря на все это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой-то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.

Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый (несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.

Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал... После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.

На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что-то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые, молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.

Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены.

— Позавчера на Дунаю,— отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.

— На всех,— прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру.— Поправляйтесь, ребята,— обратился он к солдатам,— еще дела много.

— Что, господин адъютант, какие новости? — спросил офицер, видимо, желая разговориться.

— Хорошие! Вперед,— крикнул он ямщику и поскакал далее.

Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском и мысли сменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны, и те ответы, которые он сделает на них. Он полагал, что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.

— Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren[3], найдете дежурного флигель-адъютанта,— сказал ему чиновник.— Он проводит к военному министру.

Дежурный флигель-адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель-адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель-адъютант своею изысканной учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновение незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта, и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!»— подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.

— Возьмите это и передайте,— сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.

Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно все равно»,— подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сравнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.

— От генерал-фельдмаршала Кутузова?— спросил он.— Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортъе? Победа? Пора!

Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.

— Ах, боже мой! Боже мой! Шмит! — сказал он по-немецки.— Какое несчастие, какое несчастие!

Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что-то соображая.

— Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.

Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.

— До свиданья, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть,— повторил он и наклонил голову.

Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.

Глава X

Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата Билибина.

— А, милый князь, нет приятнее гостя,— смазал Билибин, выходя навстречу князю Андрею.— Франц, в мою спальню вещи князя! — обратился он к слуге, провожавшему Болконского.— Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.

Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.

Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящности жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того, ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по-русски (они говорили по-французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.

Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, а Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер, и наш посланник в Вене[4] знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по-французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было все равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение — в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.

Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно-остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что-нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально-остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес. Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно портативного свойства, для того чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne[5], как говорили, и часто имели влияние на так называемые важные дела.

Худое, истощенное, желтоватое лицо его было все покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.

— Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги,— сказал он.

Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.

— Ils m’ont reçu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles[6],— заключил он.

Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.

— Cependant, mon cher,— сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом,— malgré la haute estime que je professe pour le «православное российское воинство», j’avoue que votre victoire n’est pas des plus victorieuses[7].

Он продолжал все так же на французском языке, произнося по-русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.

— Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?

— Однако, серьезно говоря,— отвечал князь Андрей,— все-таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма...

— Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?

— Оттого, что не все делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.

— Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было прийти в семь часов утра,— улыбаясь, сказал Билибин,— надо было прийти в семь часов утра.

— Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? — тем же тоном сказал князь Андрей.

— Я знаю,— перебил Билибин,— вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а все-таки зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашею победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой особенной радости...

Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.

— Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый? — сказал Болконский.— Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme[8] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности!

— Именно от этого, мой милый. Voyez-vous, mon cher:[9] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ça est bel et bon[10], но что нам, я говорю — австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам сюда хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда — un archiduc vaut l’autre[11], как вам известно — хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez:[12] с нами бог, а бог с вами, с вашею столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!.. Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C’est comme un fait exprès, comme un fait exprès[13]. Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.

— Как занята? Вена занята?

— Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне[14], а граф, наш милый граф Врбна[15], отправляется к нему за приказаниями.

Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.

— Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс,— продолжал Билибин,— и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement...[16] Вы видите, что ваша победа не очень-то радостна и что вы не можете быть приняты как спаситель...

— Право, для меня все равно, совершенно все равно! — сказал князь Андрей, начиная понимать, что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности в виду таких событий, как занятие столицы Австрии. — Как же Вена взята? А мост, и знаменитый tète de pont[17], и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену,— сказал он.[18]

— Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но все-таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят, и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.

— Но это все-таки не значит, чтобы кампания была кончена,— сказал князь Андрей.

— А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки[19] здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша échauff’ourée de Dürenstein[20], вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали,— сказал Билибин, повторяя одно из своих mots[21], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь.— Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем.[22] Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main à l’Autriche[23], и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Campo Formio.[24]

— Но что за необычайная гениальность! — вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу.— И что за счастие этому человеку!

— Buonaparte? — вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot.— Buonaparte? — сказал он, ударяя особенно на и.— Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grâce de l’u[25]. Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court[26].

— Нет, без шуток,— сказал князь Андрей,— неужели вы думаете, что кампания кончена?

— Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во-первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), армия разбита, столица взята, и все это pour les beaux yeux du[27] сардинское величество[28]. И потому — entre nous, mon cher[29],— я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.[30]

— Это не может быть! — сказал князь Андрей.— Это было бы слишком гадко.

— Qui vivra verra[31],— сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.

Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки,— он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход, и парад, и прием императора Франца назавтра занимали его.

Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкетеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.

Он пробудился...

«Да, все это было!..» — сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.

Глава XI

На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель-адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись для поездки во дворец в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.

Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nôtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, по-видимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные веселые шутки и пересуды.

— Но особенно хорошо,— говорил один, рассказывая неудачу товарища-дипломата,— особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?..

— Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим-то пользуется этот донжуан, этот ужасный человек!

Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.

— Parlez-moi de ça[32],— сказал он.

— О донжуан! О змея! — послышались голоса.

— Вы не знаете, Болконский,— обратился Билибин к князю Андрею,— что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал — русской армии) — ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.

— La femme est la compagne de l’homme[33],-произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.

Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.

— Нет, я должен вас угостить Курагиным,— сказал Билибин тихо Болконскому.— Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.

Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.

— Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d’alliance,— начал Ипполит, значительно оглядывая всех,— sans exprimer... comme dans sa dernière note... vous comprenez... vous comprenez... et puis si sa Majesté l’Empereur ne déroge pas au principe de notre alliance...[34]

— Attendez, je n’ai pas fini... — сказал он князю Андрею, хватая его за руку.— Je suppose que l’intervention sera plus forte que la non-intervention. Et...— Он помолчал.— On ne pourra pas imputer à la fin de non-recevoir notre dépêche du 28 novembre. Voilà comment tout cela finira[35].

И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.

— Demosthènes, je te reconnais au caillou que tu as caché dans ta bouche d’or![36]— сказал Билибин, у которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.

Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.

— Ну, вот что, господа,— сказал Билибин,— Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Вене, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave[37], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brünn[38]. Вы возьмите на себя театр, я — общество, вы, Ипполит, разумеется,— женщин.

— Надо ему показать Амели, прелесть! — сказал один из наших, целуя кончики пальцев.

— Вообще этого кровожадного солдата,— сказал Билибин,— надо обратить к более человеколюбивым взглядам.

— Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать,— взглядывая на часы, сказал Болконский.

— Куда?

— К императору.

— О, о! о!

— Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше,— послышались голоса.— Мы беремся за вас.

— Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором,— сказал Билибин, провожая до передней Болконского.

— И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю,— улыбаясь, отвечал Болконский.

— Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть — аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.

Глава XII

На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель-адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию. Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.

— Скажите, когда началось сражение? — спросил он поспешно.

Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «Здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.

— В котором часу началось сражение? — спросил император.

— Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в шестом часу вечера,— сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.

Но император улыбнулся и перебил его:

— Сколько миль?

— Откуда и докуда, ваше величество?

— От Дюренштейна до Кремса.

— Три с половиною мили, ваше величество.

— Французы оставили левый берег?

— Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.

— Достаточно ли фуража в Кремсе?

— Фураж не был доставлен в том количестве...

Император перебил его:

— В котором часу убит генерал Шмит?

— В семь часов, кажется.

— В семь часов? Очень печально! Очень печально!

Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель-адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии-Терезии 3-й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.

Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией-Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и все утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.

— Что такое? — спросил Болконский.

— Ach, Erlaucht!— сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. — Wir ziehen noch weiter. Der Bösewicht ist schon wieder hinter uns her![39]

— Что такое? Что? — спрашивал князь Андрей.

Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.

— Non, non, avouez que c’est charmant,— говорил он,— cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l’ont passé sans coup férir[40].

Князь Андрей ничего не понимал.

— Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?

— Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.

— И не видали, что везде укладываются?

— Не видал... Да в чем дело? — нетерпеливо спросил князь Андрей.

— В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэрсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну[41], и нынче-завтра они будут здесь.

— Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?

— А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.

Болконский пожал плечами.

— Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана,— сказал он.

— В этом-то и штука,— отвечал Билибин.— Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Все очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат, Латш и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа,— говорит один,— вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован и что перед ним грозный tête de pont[42] и пятнадцать тысяч войска, которому ведено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Поедемте втроем и возьмем этот мост.— Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.

— Полноте шутить,— грустно и серьезно сказал князь Андрей.

Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею. Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему-то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров[43] и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.

— Полноте шутить,— сказал он.

— Не шучу,— продолжал Билибин,— ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tête de pont. Они рассказывают ему тысячу гасконсних глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский батальон незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tête de pont. Наконец является сам генерал-лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку... император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, недаром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu’il n’y voit que du feu, et oublie celui qu’il devait faire, faire sur l’ennemi[44]. (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский батальон вбегает в tête de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего,— продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа,— это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с притворным удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину,— говорит он,— и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C’est génial. Le prince d’Auersperg se pique d’honneur et fait mettre le sergent aux arrêts. Non, mais avouez que c’est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n’est ni bêtise, ni lâcheté...[45]

— C’est trahison peut-être[46],— сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.

— Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps,— продолжал Билибин. — Ce n’est ni trahison, ni lâcheté, ni bêtise; c’est comme à Ulm... — Он как будто задумался, отыскивая выражение: — C’est... c’est du Mack. Nous sommes mackés[47],— заключил он чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.

Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.

— Куда вы? — сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.

— Я еду.

— Куда?

— В армию.

— Да вы хотели остаться еще два дня?

— А теперь я еду сейчас.

И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.

— Знаете что, мой милый,— сказал Билибин, входя к нему в комнату.— Я подумал об вас. Зачем вы поедете?

И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.

Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.

— Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг — скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c’est de l’héroïsme[48].

— Нисколько,— сказал князь Андрей.

— Но вы un philosophe[49], будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны... Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске. — Перестаньте шутить, Билибин,— сказал Болконский.

— Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском) : или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею Кутузовскою армией.

И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.

— Этого я не могу рассудить,— холодно сказал князь Андрей, а подумал: «Еду для того, чтобы спасти армию».

— Mon cher, vous êtes un héros[50],— сказал Билибин.

 
 
 
Содержание:
Том 1. Часть 2
(Положение русской армии; бой под Кремсом и победа над Мортье. Кн. Андрей послан военным курьером к австрийскому императору в Брюнн. Австрийские военные сферы; император Франц. Кружок русских дипломатов; Билибин, Ипполит Курагин)
 
Предыдущие главы
из 2-ой части 1-го тома

 
 
 
 
 
Портрет князя М.И. Кутузова-Смоленского работы Р.М.Волкова, 1812-1830 гг.
 
   

* В 1863–1869 гг. был написан роман «Война и мир». В 1863 г. Толстому исполнилось 35 лет.
В наброске предисловия к «Войне и миру» Толстой писал, что в 1856 г. начал писать повесть, «герой которой должен был быть декабрист, возвращающийся с семейством в Россию. Невольно от настоящего я перешёл к 1825 году… Но и в 1825 году герой мой был уже возмужалым, семейным человеком. Чтобы понять его, мне нужно было перенестись к его молодости, и молодость его совпала с … эпохой 1812 года… Ежели причина нашего торжества была не случайна, но лежала в сущности характера русского народа и войска, то характер этот должен был выразиться ещё ярче в эпоху неудач и поражений…» (вернуться)

1. дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке – 19(31) октября 1805 г. у Ламбаха (под Вельсом) войска Багратиона, командовавшего русским арьергардом, штыковой атакой отбросили от города превосходящие по численности части маршала Мюрата — авангард армии Наполеона. 24 октября (5 ноября) отряд Багратиона оказал ожесточенное сопротивление французам под Амштетеном, а через несколько дней у Мельке, дав возможность Кутузову отвести армию из-под удара наполеоновских войск. (вернуться)

2. ...дивизию Мортье... – Это сражение произошло у Дюренштейна (под Кремсом). Кутузов, отбив в арьергардных боях атаки французов, увел свою армию за Дунай и наголову разгромил маршала Э.-А. Мортье (1768—1835) на глазах у Наполеона, который, находясь на южном берегу Дуная, видел гибель дивизии Мортье, но ничем не мог ему помочь. (вернуться)

3. Euer Hochgeboren – ваше высокоблагородие (нем.). (вернуться)

4. ...наш посланник в Вене... – Граф, впоследствии князь, А. К. Разумовский (1752—1836), русский дипломат, в 1792— 1799 гг. и в 1801—1807 гг. посол в Вене. (вернуться)

5. les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne – отзывы Билибина расходились по венским гостиным. (вернуться)

6. Ils m’ont reçu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles – Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку на кегельный кон. (вернуться)

7. j’avoue que votre victoire n’est pas des plus victorieuses – Однако, мой милый, при всем моем уважении к «православному российскому воинству», я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих. (вернуться)

8. charme – зарок непобедимости. (вернуться)

9. Voyez-vous, mon cher – Видите ли. (вернуться)

10. Tout ça est bel et bon – Всё это прекрасно. (вернуться)

11. un archiduc vaut l’autre – один эрцгерцог стоит другого. (вернуться)

12. comme si vous nous disiez – как будто бы вы нам сказали. (вернуться)

13. C’est comme un fait exprès, comme un fait exprès – Это как нарочно, как нарочно. (вернуться)

14. Вена занята... Бонапарте в Шенбрунне... – после победы под Ульмом наполеоновская армия двигалась в глубь Австрии и в ноябре заняла Вену. Своей резиденцией Наполеон избрал Шенбруннский императорский дворец. (вернуться)

15. Граф Врбна – граф Рудольф Врбна (1761—1823), австрийский государственный деятель. В 1805 г. участвовал в переговорах австрийского правительства с французами после захвата Наполеоном Вены. (вернуться)

16. Le prince Murat et tout le tremblement... – Принц Мюрат и все другое... (вернуться)

17. tète de pont – укрепление. (вернуться)

18. ...князь Ауэрсперг защищает Вену... – князь Ауэрсперг (1740—1822), австрийский фельдмаршал. (вернуться)

19. ...так думают большие колпаки... – дословный перевод французского устойчивого фразеологического выражения: grands bonnêts — большие начальники, «большие шишки». (вернуться)

20. échauff’ourée de Dürenstein – перестрелка под Дюренштейном (франц. и нем.). (вернуться)

21. mots – словечек. (вернуться)

22. ...берлинское свидание императора Александра с прусским королем. – В конце октября 1805 г. Александр. I, тщетно пытаясь склонить прусского короля Фридриха-Вильгельма III к участию в войне с Наполеоном, сам прибыл в Берлин для переговоров. Результатом этого свидания была ратификация договора, известного под именем Потсдамского (заключение его сопровождалось торжественной клятвой русского императора и прусского короля у гроба Фридриха II в Потсдаме). Прусский король принимал на себя посредничество между воюющими державами; в случае отклонения Францией предъявленных ей условий Пруссия вступала в войну против нее. Однако, посланный с этим решением к Наполеону, Х.-А. Гаугвиц сознательно тянул время, выжидая исхода событий. И когда Наполеон победителем после Аустерлицкого сражения вернулся в Вену, Гаугвиц явился поздравить его с победой и вместо предъявления ультиматума подписал договор оборонительного и наступательного союза между Пруссией и Францией. (вернуться)

23. on forcera la main à l’Autriche – то Австрию принудят. (вернуться)

24. ...нового Campo Formio. – Билибин вспоминает Итальянский поход Наполеона Бонапарта и завершивший его мирный договор, подписанный 17 октября 1797 г. в его ставке близ итальянской деревни Кампо-Формио, который зафиксировал крупное военное и политическое поражение Австрии. (вернуться)

25. il faut lui faire grâce de l’u – надо его избавить от и. (вернуться)

26. делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court – Буонапарте — так обычно, на итальянский лад, называли Наполеона в русских великосветских кругах, презрительно подчеркивая его корсиканское происхождение. Остро́та Билибина заключается в том, что он отваживается «императора французов» назвать, наконец, по-французски. В рукописях этот мотив был еще отчетливее: «Никто уже не упоминал о Буонапарте — корсиканском выходце и антихристе: не Буонапарте был, а был великий человек — Наполеон» (т. 13, с. 671). Ср. аналогичную мысль в другом черновом наброске: «...бывшего корсиканского Буопапарте, антихриста, которого год тому назад, по высочайшему манифесту, как врага рода человеческого, по всем русским церквам предавали анафеме» (там же, с. 751).
В свое время, однако, и сам Наполеон, выражая преданность родине (он был уроженец г. Аяччо на Корсике), имел обыкновение ставить подпись с «подчеркнуто корсиканской транскрипцией»: «Наполеоне или даже Наполионе ди Буонапарте» (А. З. Mанфpед. Наполеон Бонапарт. М., 1973, с. 20). (вернуться)

27. pour les beaux yeux du – говорят, православное жестоко грабит... ради прекрасных глаз. (вернуться)

28. ...сардинское величество. – в 1796 г. Наполеон оккупировал Сардинское королевство (королевство Пьемонт). Союзники сардинского короля по антифранцузской коалиции, в особенности Александр I, настойчиво выдвигали перед Наполеоном требование восстановить Сардинское королевство или хотя бы возместить потери сардинскому королю. (вернуться)

29. entre nous, mon cher – между нами, мой милый. (вернуться)

30. ...проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного. – догадка Билибина справедлива. Австрия вскоре после начала войны изменила своим обязательствам и начала за спиной России тайные переговоры с Наполеоном о заключении сепаратного мира. (вернуться)

31. Qui vivra verra – Поживем, увидим. (вернуться)

32. Parlez-moi de ça – Ну-ка, ну-ка. (вернуться)

33. La femme est la compagne de l’homme – Женщина — подруга мужчины. (вернуться)

34. ... et puis si sa Majesté l’Empereur ne déroge pas au principe de notre alliance... – Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая... как в своей последней ноте... вы понимаете... вы понимаете... впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза... (вернуться)

35. ...On ne pourra pas imputer à la fin de non-recevoir notre dépêche du 28 novembre. Voilà comment tout cela finira. – Подождите, я не кончил... Я думаю, что вмешательство будет прочнее, чем невмешательство. И... Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября... Вот чем все это кончится.
...нашей депеши от 28 ноября... — слова князя Ипполита связаны с реальным политическим событием. Узнав, уже по пути в Россию после Аустерлица (Александр I выехал из Голича 27 ноября 1805 г.), об исключительно тяжелом положении, в которое Наполеон поставил Австрию, русский император писал прусскому королю о необходимости оказать ей помощь. По его мнению, Пруссия должна была потребовать от Наполеона принять условия Потсдамского договора, а в случае отказа — объявить Франции войну. Александр I обещал поддержку Пруссии «всеми силами России». Однако этот призыв не нашел отклика в Берлине. Официальный текст документа датирован более поздним временем: 3 декабря 1805 г. («Внешняя политика России XIX и начала XX века», т. 2. M., 1961, с. 653—654); познакомился с ним Толстой в книге А. И. Михайловского-Данилевского «Описание первой войны императора Александра с Наполеоном...», указ, соч., с. 238—239. (вернуться)

36. Demosthènes, je te reconnais au caillou que tu as caché dans ta bouche d’or! – Демосфен, я узнаю тебя по камню, который ты скрываешь в своих золотых устах! (вернуться)

37. dans ce vilain trou morave – в этой гадкой моравской дыре. (вернуться)

38. Il faut lui faire les honneurs de Brünn – Надо его попотчевать Брюнном. (вернуться)

39. Wir ziehen noch weiter. Der Bösewicht ist schon wieder hinter uns her! – Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам! (нем.) (вернуться)

40. ...Ils l’ont passé sans coup férir – Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления. (вернуться)

41. ...французы перешли мост... Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну... – Обстоятельства взятия моста Табор в Вене подробно и точно описаны Толстым (см. наст. том, с. 205—206; в числе военачальников, перешедших мост для переговоров с Ауэрспергом, войска которого несли его охрану, не назван лишь полковник Дод). Потеря моста на важной в стратегическом отношении дороге ставила русскую армию в безвыходное положение, так как французы значительно опережали ее в направлении ее движения к г. Цнайму. И. Мюрат (1771—1815) командовал французской кавалерией. (вернуться)

42. tête de pont – мостовое укрепление. (вернуться)

43. ...Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров... – Наполеон Бонапарт впервые отличился и был замечен во время штурма г. Тулона, захваченного восставшими роялистами. Он руководил обстрелом города и принял участие в штурме Тулона 17 декабря 1793 г. Никому не известный до этого молодой капитан-корсиканец получил чин бригадного генерала. Ему было в это время двадцать четыре года. (вернуться)

44. qu’il n’y voit que du feu, et oublie celui qu’il devait faire, faire sur l’ennemi – что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который обязан был открыть против неприятеля. — Ред. (вернуться)

45. ...charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n’est ni bêtise, ni lâcheté... – Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость — не то что подлость... (вернуться)

46. C’est trahison peut-être – Быть может, измена. (вернуться)

47. ...C’est... c’est du Mack. Nous sommes mackés – Также нет. Это ставит двор в слишком дурное положение. Это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это... это маковщина. Мы обмаковались. (вернуться)

48. mon cher, c’est de l’héroïsme – мой милый, это героизм. (вернуться)

49. un philosophe – философ. (вернуться)

50. Mon cher, vous êtes un héros – Мой милый, вы — герой. (вернуться)


Николай Ростов. Иллюстрации А.В.Николаева к роману Л.Н.Толстого "Война и мир"
 




 
 
 
Яндекс.Метрика
Используются технологии uCoz