Портрет Ермака Тимофеевича Повольского. Русский художник конца XVII века

Привоз в Москву С.Т.Разина. Гравюра. Не позднее 1671 г.

УСТНОЕ НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ РУССКОГО НАРОДА

Уроки литературы в 8 классе[1]
Урок 6

На заре то было, братцы, на утренней,
На восходе красного солнышка,
На закате светлого месяца,
Не сокол летал по поднебесью —
Есаул гулял по-на садику...

Цели урока:
— знакомство учащихся с понятием «историческая песня», раскрытие ее специфики и художественных особенностей;
— закрепление знаний школьников об этнографических и художественных отличиях русского фольклора;
— формирование представления подростков о взаимосвязи истории и культуры каждого народа;
— воспитание любви к культурному наследию русского народа, его устному народному творчеству.

Форма урока:
синтетический урок с элементами интеграции знаний по истории, культурологии, этнографии и литературе. Возможна работа с аудиозаписью произведений и/или презентация.

СОДЕРЖАНИЕ УРОКА

I. Сообщения учащихся (примерный вариант сообщения).

1. Сообщение 1.
Возникновение и развитие жанра исторической песни в русском фольклоре.

«ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ — эпические русские народные песни (поэмы), содержанием которых служат исторические события, своеобразно преломленные в фольклорной передаче. Первые записи исторических песен были сделаны Киршей Даниловым в 18 в. Много труда по отысканию, записям и изданию исторических песен было положено П. Киреевским, П. Рыбниковым, А. Гильфердингом и другими исследователями 19 в., — читаем мы в „Школьном поэтическом словаре“ под редакцией А. П. Квятковского. — Полный сборник исторических песен московского периода (16—17 вв.) был подготовлен В. Миллером и издан Академией наук в Петрограде (1915). Наибольшее количество исторических песен записано на Севере России — в Архангельской и Олонецкой губерниях.

Большинство исторических песен сложено о царе Иване Грозном, далее идут песни о завоевателе Сибири Ермаке Тимофеевиче, о народном вожде Степане Разине, о стрелецком бунте, о терских казаках[2] и пр.»[3].

Многие ученые и собиратели фольклора считают, что жанр исторической песни возник в русском устном поэтическом творчестве в более позднюю эпоху, чем былины, однако связь с былинной традицией здесь налицо: в основу каждой исторической песни положено реальное событие или ее героем является определенное историческое лицо, о котором мы знаем либо из летописи, либо из книг, либо из переписки реально живших в ту или иную эпоху людей. От былин исторические песни отличает меньшая приверженность «к излюбленным приемам повторов и преувеличений, большая реалистичность описаний, наконец, сравнительная краткость и сжатость»[4]. Считается, что возникла русская историческая песня в XVI—XVII веках, так как наиболее древние ее тексты повествуют о главных событиях именно этой эпохи: завоевании Казани войсками русского царя, великой Смуте на Руси после смерти царя Ивана IV Грозного, восстании Степана Разина. В силу того что здесь явно преобладает эпическое начало, а каждое произведение пронизывает патриотический пафос, историческая песня признана прямой наследницей былинного героического эпоса. Более того, в каждой исторической песне четко обозначен народный взгляд на события, дана явно или косвенно народная оценка описываемого, будь то историческая личность или реальное событие, правящий государь или разбойник, преданный Церковью анафеме[5].

Часто народная точка зрения отличается от официальной — государственной или религиозной. Например, «разбойник и злодей» Степан Разин в исторической песне оценивается положительно, потому что, с народной позиции, защищал народ и свою «казацкую правду». В то же время царь Иван Грозный осуждается за страстность своей натуры, сластолюбие и многоженство, а также за женитьбу на Марье Темрюковне (русский народ в это время был уже православным народом, поэтому осуждал поступки, не соответствующие православной этике). Сергей Наровчатов писал: «Степан Разин и Иван Грозный — два полюса исторической песни, между которыми располагается ее событийное пространство. Почти абсолютная свобода и почти абсолютная власть нашли в этих образах завершенное воплощение. Мы говорим „почти“, ибо народ соотносит их деяния и поступки со своими нравственными установлениями и заставляет того и другого считаться с ними. Патологическая жестокость подлинного Иоанна IV преображается песней либо в необходимую, либо в оправданную жестокость. В первом случае — следование установленному закону. В последнем — она возникает в приступе царского гнева и позже вызывает горькое раскаяние (песни: „Гнев Ивана Грозного о сыне“, „Иван Грозный молится о сыне“). Жестокость песенного Разина даже и не нуждается в оправдании. С великого раскату воеводу долой сбросил, Его маленьких деток он всех за ноги повесил. Так оканчивается песня „Разин и воевода“, и никаких комментариев дальше не следует. Беспощадный закон крестьянского восстания: „все семя воеводское истребить“ — нашел здесь буквальное выражение. Историческая правда, почувствованная народом, заключалась в том, что царь следовал своему закону, а казак — своему. При столкновении их — а этому посвящены десятки песен — каждая сторона стояла накрепко на своей позиции. И поразительное дело, песня словно любуется и добрым молодцем, что смело ответ держит за свои лихие дела, и грозным царем, что за такие дела его на плаху посылает...»[6]

Целая эпоха отделила жанр исторической песни от былинного эпоса — мифологическое сознание уже уступило место реалистическому мышлению, что не могло не сказаться и на характере исторической песни, и на ее содержании. Образы исторической песни реалистичны и совершенно не напоминают собирательные былинные образы, например, богатырей святорусских или Владимира Красное Солнышко. Так, известно, что в былинном образе князя Владимира слились воедино и образ реального Владимира Святого, и черты характера и поступки Владимира Мономаха, и даже образ Ярослава Мудрого, при котором произошел политический и культурный расцвет Руси, а также воспоминания о деяниях — положительных и отрицательных — других русских князей. Иными словами, былинный Владимир Красное Солнышко — образ собирательный. В то время как песенный Иван Грозный исторически реален, жизнеподобен, его никогда не спутаешь ни с Борисом Годуновым, ни с Федором Иоанновичем. И все события, связанные с деятельностью царя Ивана Грозного, происходили только в его царствование и только при его участии. «Взятие Казани Грозным не преобразуется во взятие Астрахани Разиным, татары не смешиваются с поляками, а поляки с турками — внешние неприятели той поры четко разграничиваются. Действие прикрепляется к определенной местности — это уже не просто степь половецкая, не обобщенный стольный град, но известные по историческим событиям места: Азов и Саратов, Яик и Дон, Соловецкий монастырь и Черкасский городок»[7]. В то же время в исторической песне явно присутствует лирическое начало: все произведение, как правило, пронизано авторским чувством — мы воспринимаем и авторскую оценку описываемого, и отношение автора к герою или героям повествования, и его жизненную позицию.

С. Наровчатов писал: «Чрезвычайно самостоятельна и особна в своих оценках людей и событий историческая песня! Невероятной силой воздействия обладала в старину религия, и анафема, возглашавшаяся с церковных амвонов мятежному казаку, должна, казалось бы, навек отвратить народ от его имени. Но не анафематствовали, а славили песни Стеньку Разина, величали его уважительно Степаном Тимофеевичем, восхищались его силой и удалью, хвалили его великодушие и справедливость. И не мутной струей горечи, которую могла бы вызвать конечная неудача знаменитого атамана, а чистым потоком величавой печали была омыта весть о конце народного любимца»[8]. Именно поэтому некоторые фольклористы относят жанр исторической песни к эпическому роду, а другие — клирическому роду фольклора. Скорее всего, правы и те и другие: историческая песня — лиро-эпический жанр фольклора, недаром А. П. Квятковский дает ей второе название — поэма.

Сообщение 2.
Образ царя Ивана Грозного в русском фольклоре.

Сообщение готовится учеником самостоятельно по любому источнику, в том числе и по книге Б. Путилова «Древняя Русь в лицах: Боги, герои, люди»[9].

II. Чтение произведений и беседа с классом с элементами пересказа и словесного рисования.

Чтение исторических песен о царе Иване Грозном или атамане казаков Степане Разине — 1—2 песни (по выбору учителя и учащихся).

III. Сообщение учащегося (примерный вариант сообщения).

Сообщение 3.
Образ покорителя Сибири казака Ермака Тимофеевича в исторической песне. (см. ниже песни о Ермаке)

Достоверных исторических сведений о войсковом атамане Ермаке, покорителе Сибири, практически нет. Чаще всего упоминают только год его смерти или гибели — 1584-й, отмеченный в летописи, и сам факт освоения Сибири. «Ни родословная Ермака Тимофеевича, атамана казачьей дружины, покорителя Сибири, ни биография его по-настоящему не известны, — уточняет Борис Путилов[10]. — Поздние, может быть, сочиненные задним числом версии ведут его род — одни — из крестьян северной деревни Борки, что на берегу Двины, другие (со ссылкой на рассказ якобы самого Ермака) — из посадской среды города Суздаля. Предполагают также, будто служил он в войске (может быть, даже участвовал в победном походе на Казань), ходил у уральских купцов и промышленников Строгановых на стругах по Каме и Волге... Неясно происхождение редкого имени: то ли оно означало на языке казаков и вольных волжских людей „дорогой артельный таган“, то есть „ручную жерновую мельницу“, то ли просто произведено от Ермолая»[11].

И в летописях, и в исторических песнях Ермак появляется только в тот момент, когда он как реальная историческая личность был поставлен перед выбором: либо получить наказание за нападение на государеву казну, перевозившуюся в лодке «орленой», т. е. с государственным гербом, нарисованным на борту, либо выполнить поручение царя, сулившее скорее безвестную гибель, чем славу и почет. По некоторым летописным источникам, отряд казаков под предводительством Ермака напал на суда кызылбашского (персидского) посла и разграбил караван, убив самого посла. Это-то и вызвало гнев царя Иоанна IV, так как нарушало шаткое перемирие с Персией. В то же время казаки и до этого случая грабили на волжских порогах и русских, и нагайцев, и прочий торговый люд, так что царю пришлось послать против них воевод с войсками: многие казаки были схвачены и казнены, многие убиты в схватках с регулярной армией, другие разбежались или прибились к иным казачьим куреням.

В исторических песнях Ермак говорит своим казакам, что за такую «шутку негораздую», т. е. нехорошую, неладную, царь велит всех либо на каторгу сослать, либо в темницы посадить, а его, атамана, повесить — «потому что большему и большая честь бывает». Из записанных позднее рассказов участников этих событий видно, что к моменту отправки в Восточную Сибирь Ермаку было уже лет за сорок и служили с ним его сотоварищи лет по десять-двадцать. Иными словами, Ермак принадлежал к казачьей среде уже более двадцати лет, где явно заявил о себе как о личности смелой, инициативной, дерзкой и авантюрной, в то же время мудрой и ответственной, иначе бы его не выдвинули в атаманы. «Казачья вольница во времена Ивана Грозного заявила о себе как мощная сила. Массы обездоленных, беглых, выходцев из городских низов, крепостных уходили на юг — на Дон, Терек, в низовья Волги и Яика[12]. Они становились вольными земледельцами, рыбаками, охотниками и воинами. В их жизни заметное место занимали разбойные набеги на речные и морские караваны, они не боялись столкновений с чужеземными соседями и стычек с царскими воеводами»[13].

Для обеспечения спокойствия на рубежах страны необходимо было, во-первых, обуздать казачью вольницу, направить ее воинские силы на благое дело — защиту страны и завоевание новых земель, во-вторых, остановить экспансию[14] российских земель со стороны соседей — кочевых племен в Восточной Сибири, Персии по берегам Каспийского моря, горских народов на Кавказе. Мудрая политика царских советников помогла сохранить определенный баланс в расстановке военных сил при царе Иване Грозном: с одной стороны была государева армия, с другой, по окраинам государства, — казачье войско. Нигде: ни в летописях, ни в документах той эпохи, ни в народном эпосе — не зафиксировано, как и почему возник замысел отправить казаков «воевать Сибирь». Б. Путилов считал, что этот замысел возник у самих казаков, так как им была присуща тяга к новым походам и перемене мест, при этом брезжила надежда найти «обетованную землю», где можно было бы спокойно жить без догляда со стороны государства и его слуг.

Борис Путилов писал:
«Народное предание по-своему воссоздает драматическую ситуацию, в которой оказались казаки во главе с Ермаком. Они собрали казачий круг (так называлось казачье общее собрание, на котором решались все важные дела) в устье Самары-реки, „на красном берегу“, „на желтом сыпучем песочке“. К участникам круга, как полагалось, обратился атаман Ермак:

„Ой вы братцы атаманы и казаки донские,
яицкие, волжские и терские!
Думайте думу, братцы, чтоб нам не продуматься.
На Волге нам жить — ворами слыть,
а на Дону нам жить — казаками слыть,
а на Яик идти — переход велик, да и добычи нет“»[15].

В исторических песнях Ермак обращается ко всем казакам — донским, волжским, терским (гребенским) и яицким (уральским) — это, безусловно, художественное обобщение, так как донским и терским казакам не было надобности сниматься с обжитых мест, закрепленных уже за ними за пограничную службу («на Дону нам жить — казаками слыть»). У яицких и волжских казаков было вволю и земли, и службы, а после разгрома волжских казаков царскими войсками они вели практически оседлый образ жизни. Так что речь шла, скорее всего, о небольшом войске вольных казаков, еще не определившихся с местом поселения. Народная историческая песня по-своему интерпретировала летопись: сибирский поход казаков под предводительством Ермака стал подвигом всего русского казачества.

«В летописях, как и в работах позднейших историков, прочно утвердилась версия, согласно которой Ермака с товарищами позвали Строгановы охранять их владения от набегов сибирских татарских ханов и князьков. И вот что по этому поводу можно прочитать в летописи, составленной у Строгановых: в 1579 году Семен, Максим и Никита Строгановы услышали „о буйстве и храбрости повольских казаков и атаманов Ермака Тимофеева с товарищи“ и послали к ним с письмами и подарками, чтобы они „честно и добровольно“ шли в их строгановские вотчины — в городки и острожки на реке Чусовой — на помощь „против неверных супостатов“ — остяков, вогуличей, татар.

Строгановы, по жалованной царской грамоте, с 1558 года владели громадными территориями на Урале, ставили там заводы, солеварни, города и поселения, вели широкую торговлю с Востоком. В казаках они надеялись найти надежную защиту своих владений от опасностей, которые угрожали им со стороны местного населения Сибири. Для казаков это был лучший выход уйти от преследований царских воевод и получить царское прощение. Подтверждение этому находим в речи Ермака: „А если мы перед государем повинимся, и тех честных людей (то есть Строгановых) послушаем и к ним на помощь прийдем, то они напишут милостивые письма с благопристойными словами государю царю Ивану Васильевичу, и государь смилостивится к нам и отдаст нам нашу вину“. Получается, что первоначально Ермак о завоевании Сибири не думал»[16]. Учитывая, что новгородцы проложили путь за Камень (Уральский хребет) еще в XII веке, а с XV века Московское государство собирало дань за Уралом, Сибирь не была для русских землей незнаемой. Однако в царствование Ивана Грозного могущество Московии ослабевает, так как государство было раздираемо распрями царя и бояр, народными бунтами и голодными годами, поэтому царь Сибири Кучум отказался платить дань царю русскому. Войска Кучума стали нападать на приуральские области и уводить людей в полон, как во времена татаро-монгольского ига; пришла весть, что сам хан замышлял «большую войну» против Московии. Так что призвание Ермака на Урал было не случайным: согласно летописи, Строгановы приняли с честью казаков в апреле 1579 года и замыслили поход против Кучума.

По другим источникам, Ермак с «единомысленной и предоброй дружиной» в 540 человек (по летописи — 840 человек) прибыл на Урал в 1577 или 1582 году. После боев на реке Чусовой войско Ермака отправилось в Сибирь. С большими трудностями и потерями перевалив через Уральский хребет, войско под предводительством Ермака дошло сначала до реки Тагил, затем спустилось по реке Туре до Тобола, после чего добралось до Тавды-реки, захватив укрепленные городки и улусы. Дружина Ермака не шла «с огнем и мечом» по девственным просторам Сибири, не воевала с мирным населением, так как собиралась осесть на этих землях, зажить спокойно и свободно. Казаки вступили в бой только с войском хана Кучума: летописи сохранили несколько рассказов об ожесточенных сражениях двух войск, в которых казаки понесли большие потери («брань жестока», «до смертного сечения», «падения с обеих сторон многого множества»). «Продвигаясь с боями по Иртышу, казаки заняли сибирский столичный улус Корачин, разбили войско главного военачальника — сына Кучума, Махметкула. В городке Аттике Ермак выдержал тяжелейшую осаду. Возник вопрос: уходить или „стоять единодушно“? Приближалась зима, и обратный путь грозил неисчислимыми трудностями. Да ведь и клятву давали: не отступать; поворачивать вспять невозможно — это для казаков величайший срам. Было решено: „Постоим против поганых твердо, не боясь крови и самой смерти“. Не стали отсиживаться за крепостными стенами, организовали вылазку — и успешно. Осаждавшие во главе с раненым Махметкулом бежали. Путь на Кашлык был открыт, Кучум едва смог задержаться в своем главном городе на несколько дней, чтобы забрать кое-что из сокровищ»[17]. Летописи описывают многочисленные трофеи войска Ермака, исторические песни прославляют мужество и воинскую доблесть его дружины. Летопись повествует о последующих деяниях Ермака-атамана: война с местными племенами под предводительством Махметкула, победы казаков, попытки устроить «вольное казачье царство». Исторические песни акцент делают на мудрости Ермака-правителя, осознавшего, что без помощи сильного государства ему Сибирь в своих руках не удержать. Ермак посылает сначала через Строгановых, а затем самостоятельно делегацию прямо в Москву: «„Счастьем царство Сибирское взяли и царя Кучума с воинами его победили и под государеву царскую высокую руку многих живущих тут иноземных людей подвели“», т. е. обязали платить дань — ясак. Естественно, что в исторической песне присутствует определенная доля вымысла:

Садился-де Ермак на добра коня,
На добра коня Ермак, на иноходного.
Уж он едет, едет потихохоньку,
Уж он едет, едет посмирнехоньку.
Подъезжает он к широку дворцу,
К широку дворцу ко царскому,
Ко крылечку подъехал ко крашеному,
Как слезал Ермак со добра коня,
И пошел Ермак в царские палатушки...

Согласно историческим песням, царь Иоанн IV Грозный принял разбойничьего атамана Ермака милостиво: простил все прегрешения разбойные и щедро наградил. Главное — жаловал Ермаку «славный тихий Дон». В более поздних вариантах: «посылал его в сторону Сибирскую ко тем татарам котовским, брать с них дани-выходы в казну государеву». «Летопись же сообщала, что царь, милостиво приняв делегацию от Ермака, одарил пришедших, отпустил назад в Сибирь и пообещал направить скоро туда регулярное войско, а самому Ермаку послал шубу со своего плеча и два панциря для защиты от вражеских стрел»[18]. Но все обстояло не так радужно, как описывали летописи и пелось в песнях: дружина Ермака теряла бойцов в сражениях, продовольствие кончалось, а местные племена объединялись под предводительством других князьков. Ермаку пришлось отступить в Корачин, а затем затеять новый поход — во имя выживания казачьего войска. Это был последний поход Ермака. На реке Вагай, у места, называемого Атбаш, татары окружили спящее войско казаков — началось побоище. Отступая с дружиной, Ермак бросился в реку, но тяжелые царские доспехи не дали ему переплыть Вагай — утащили атамана под воду. Не это ли цена царской милости?

Летопись пытается изобразить реального Ермака — личность неоднозначную и многогранную, историческая песня восхваляет героя былинного типа, наделенного порой сверхъестественной силой, иногда даже приписывая ему родство с Ильей Муромцем. В то же время и летопись, и народное предание, и историческая песня признают в Ермаке героя нового времени: Ермак — вождь казачьей вольницы, горячо приверженный ее понятиям и законам, человек, для которого свобода от чьей бы то ни было власти была превыше всего, кроме власти казачьего круга. Ермак — не государев защитник и не богатырь святорусский, а реальное историческое лицо, человек Смутного времени становления Российской империи.

МАТЕРИАЛ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ

Фрагмент книги: Наровчатов С. С. Необычное литературоведение
ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ

«Исторические песни возникли в более позднюю эпоху, чем былины, но опирались они на былинную традицию. От былин их отличают видимая связь с определенным историческим лицом и событием, меньшая приверженность к излюбленным приемам повторов и преувеличений, бóльшая реалистичность описаний, наконец, сравнительная краткость и сжатость.

Складывались исторические песни тогда, когда мифологическое сознание уже уступало натиску реального мышления, и это неизбежно обусловило их характер и содержание. Возникли они в XVI–XVII веках и запечатлели главные события тех времен: завоевание Казани, великую смуту, восстание Степана Разина. Проследим отличия двух этих жанров на образах князя Владимира Красное Солнышко и царя Ивана Грозного и попробуем установить определенные закономерности в их былинной и песенной трактовке.

Образ былинного князя вобрал в себя черты, по крайней мере, двух исторических лиц — Владимира Святого и Владимира Мономаха, разделенных почти полуторастолетним промежутком. Наложились на него и черты Ярослава Мудрого, при котором расцвет Киевской Руси, относительная стабилизация ее внутреннего и внешнего положения выразились наиболее явственно. Присоединились к образу воспоминания о других князьях, запомнившихся народу не всегда с лучшей стороны, — в ряде былин Владимир вопреки его традиционной репутации щедрого и великодушного князя рисуется корыстным и завистливым правителем. Одним словом, это собирательный образ, и нам не приходится удивляться, что со Владимирова двора богатыри направляются на сечу с татарами, когда, по всем историческим данным, о татарах не было еще и помину.

Великая обобщающая сила былин сжала три века русской истории в одно целое, взяв самые характерные черты для создания широкой картины народной жизни в ее начальную пору. Эта начальная пора приобрела в сознании народа идеальный рисунок, соответствовавший не только представлениям прошлого, но и чаяниям будущего. Такой рисунок отметил и облик действующих лиц. Эпопее-былине казался прозаичным и узким даже исторический Добрыня, с его бесспорно яркой биографией, и она наделила его сверхъестественными качествами, более соответствующими идеальному облику защитника русской земли. Былина никак не заинтересовалась метаморфозой, происшедшей с реальным Василием Буслаевым. Буйный ушкуйник в ее глазах больше выражал дух новгородской вольницы, чем благочестивый посадник.

Историческая песня куда ближе к исторической действительности. Иван Грозный в ней останется Иваном Грозным и никогда не соединится ни с Федором Иоанновичем, ни с Алексеем Михайловичем.

Взятие Казани Грозным не преобразуется во взятие Астрахани Разиным, татары не смешиваются с поляками, а поляки с турками — внешние неприятели той поры четко разграничиваются. Действие прикрепляется к определенной местности — это уже не просто степь половецкая, не обобщенный стольный град, но известные по историческим событиям места: Азов и Саратов, Яик и Дон, Соловецкий монастырь и Черкасский городок.

Чрезвычайно самостоятельна и особна в своих оценках людей и событий историческая песня! Невероятной силой воздействия обладала в старину религия, и анафема, возглашавшаяся с церковных амвонов мятежному казаку, должна, казалось бы, навек отвратить народ от его имени. Но не анафемствовали, а славили песни Стеньку Разина, величали его уважительно Степаном Тимофеевичем, восхищались его силой и удалью, хвалили его великодушие и справедливость. И не мутной струей горечи, которую могла бы вызвать конечная неудача знаменитого атамана, а чистым потоком величавой печали была омыта весть о конце народного любимца.

На заре то было, братцы, на утренней,
На восходе красного солнышка,
На закате светлого месяца,
Не сокол летал по поднебесью —
Есаул гулял по-на садику.
Он гулял, гулял, погуливал,
Добрых молодцов побуживал:
«Вы вставайте, добры молодцы,
Пробуждайтесь, казаки донски!
Нездорово на Дону у нас!
Помутился славной тихой Дон
Со вершины до Черна моря,
До Черна моря, до Азовского.
Помешался весь казачий круг,
Атамана больше нет у нас,
Нет Степана Тимофеевича,
По прозванию Стеньки Разина.
Поймали добра молодца,
Завязали руки белые,
Повезли во каменну Москву
И на славной Красной площади
Отрубили буйну голову».

Четко особен взгляд народной песни на личность Ивана Грозного. Он резко отличается от взгляда, выработанного историей и основанного на свидетельствах современников. Перечитайте песни о нем, и вы подивитесь облику, который из них возникает. Это воистину грозный царь, но в самой его грозности заключено жестокое обаяние. Последняя земная инстанция, он кладет предел личной воле человека, соразмеряя ее с незыблемым законом государственного устройства. Закон жесток, и равновесие противоречивых сил достигается железом и кровью. Он в этих целях равно обрушивается порой на правого и виноватого, но его, как говорится, не перейдеши.

Вы не обнаружите здесь ни рабского подобострастия, ни рабского страха. Вспомните Степана Парамоновича, его отношение к грозному царю в «Песне про купца Калашникова». Лермонтов глубоко проник в недра народной психологии, усвоил взгляд на далекие события, смыкающийся со взглядами народа.

Степан Разин и Иван Грозный — два полюса исторической песни, между которыми располагается ее событийное пространство. Почти абсолютная свобода и почти абсолютная власть нашли в этих образах завершенное воплощение.

Мы говорим «почти», ибо народ соотносит их деяния и поступки со своими нравственными установлениями и заставляет того и другого считаться с ними. Патологическая жестокость подлинного Иоанна IV преображается песней либо в необходимую, либо в оправданную жестокость. В первом случае — следование установленному закону. В последнем — она возникает в приступе царского гнева и позже вызывает горькое раскаяние (песни: «Гнев Ивана Грозного о сыне», «Иван Грозный молится о сыне»). Жестокость песенного Разина даже и не нуждается в оправдании.

С великого раскату воеводу долой сбросил,
Его маленьких деток он всех за ноги повесил.

Так оканчивается песня «Разин и воевода», и никаких комментариев дальше не следует. Беспощадный закон крестьянского восстания: «все семя воеводское истребить» — нашел здесь буквальное выражение. Историческая правда, почувствованная народом, заключалась в том, что царь следовал своему закону, а казак — своему. При столкновении их — а этому посвящены десятки песен — каждая сторона стояла накрепко на своей позиции. И поразительное дело, песня словно любуется и добрым молодцем, что смело ответ держит за свои лихие дела, и грозным царем, что за такие дела его на плаху посылает. Я не историк и социальные корни такого явления искать затрудняюсь, но меру художественной объективности почувствовать в силах и, почувствовав, не могу не восхищаться ею. Лермонтов в той же «Песне про купца Калашникова» предельно точно следовал народному рисунку, описывая сходное столкновение, а Белинский, разбирая лермонтовское произведение, глубоко ощутил трагичность, заключавшуюся в этом нравственном противостоянии двух мощных сил.

Исторические песни воспевали Ермака в двух его ипостасях — и как разбойничьего атамана, и как расширителя границ государственных. Второе качество полностью покрывало первое, но не скрывало и не исключало его.

«Ой ты гой еси, надежа православный царь!
Не вели меня казнить, да вели речь говорить.
Как и я-то, Ермак сын Тимофеевич,
Как и я-то, воровской донской атаманушка,
Как и я-то гулял ведь по синю морю,
Что по синю морю по Хвалынскому,
Как и я-то разбивал бусы-корабли,
Как и те-то корабли все не орленые.
А теперича, надежа православный царь,
Приношу тебе буйную головушку
И с буйной головой царство Сибирское».
Речь возговорит надежа православный царь,
Как и Грозной-то царь Иван Васильевич:
«Ой ты гой еси, войсковой донской атаманушка!
Я прощаю тебя да и со войском твоим,
Я прощаю тебя да за твою службу,
За твою-то ли службу, мне верную.
И я жалую тебе, Ермак, славной тихой Дон».

Исторические песни сохранили память о героических событиях — взятии Смоленска и Азова, выходе на Амур-реку, победах петровского войска. Сохранили они память и о событиях, потрясавших Московское государство, — о великой смуте, расколе, стрелецком бунте. Запомнили они и другие факты, встревожившие народное воображение, — насильное пострижение цариц, казни лихих людей и больших бояр, кончины держателей царства и их противников.

В те годы Русь вырастала в Россию, и пестрая, мятущаяся, кровавая история Московского государства извилистой и бурной рекой течет в песнях. Порой река как бы приостанавливается, и тогда широкий разлив раздумчивой печали обманывает взгляд наружным спокойствием. Но то внешнее впечатление: под зеркальной гладью продолжают бурлить прихотливые и непокорные воды. И вот уже за ближним поворотом они снова вырвались на поверхность и бьют в берега мятежными и звонкими волнами.

Целая эпоха отделяет историческую песню от былины, и это сказалось и на ее характере и содержании. Река одна и та же, но резко изменилось ее течение, переменились и ее берега.»[19]

IV. Чтение произведения и беседа о прочитанном.

Чтение исторической песни о Ермаке (по выбору учителя и учащихся).

V. Домашнее задание.
Для всего класса:
— читать исторические песни об Емельяне Пугачеве по учебнику (с. 10—11);
— письменно ответить на вопрос: «Каким предстает предводитель восстания Емельян Пугачев в исторических песнях русского народа?»

Следующий урок >>>