Пушкин Александр Сергеевич (1799–1837)

        МЕДНЫЙ ВСАДНИК

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПОВЕСТЬ[1]
 

Предисловие


Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом.
[2]
Пушкин А.С. Рисунок и гравюра
Т.Райта, 1836 - 1837 гг.
 
Медный всадник
 
А.Н. Бенуа. Фронтиспис к поэме А. С. Пушкина «Медный всадник»
 

    Произведения А.С.Пушкина
          в библиотеке сайта
Сонет
Стансы
Утопленник
Чаадаеву ("В стране, где я забыл тревоги прежних лет...")
Чаадаеву (" К чему холодные сомненья?..")
 

Вступление

         На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;[3]
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.

         И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу.
Здесь будет город заложен
Назло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно[4],
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.

Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво;
Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхий невод, ныне там
По оживленным берегам
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;
Темно-зелеными садами
Ее покрылись острова,
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная[5] вдова.

Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса[6].
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица ярче роз,
И блеск, и шум, и говор балов,
А в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей[7],
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных[8],
Насквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром[9],
Когда полнощная царица
Дарует сына в царский дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет
И, чуя вешни дни, ликует.

Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия,
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия;
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны финские забудут
И тщетной злобою не будут
Тревожить вечный сон Петра!

Была ужасная пора,
Об ней свежо воспоминанье...
Об ней, друзья мои, для вас
Начну свое повествованье.
Печален будет мой рассказ.


Часть первая

Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной.
Уж было поздно и темно;
Сердито бился дождь в окно,
И ветер дул, печально воя.
В то время из гостей домой
Пришел Евгений молодой...
Мы будем нашего героя
Звать этим именем. Оно
Звучит приятно; с ним давно
Мое перо к тому же дружно.
Прозванья нам его не нужно.
Хотя в минувши времена
Оно, быть может, и блистало
И под пером Карамзина[10]
В родных преданьях прозвучало;
Но ныне светом и молвой
Оно забыто. Наш герой
Живет в Коломне[11]; где-то служит,
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине.

Итак, домой пришед, Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лег.
Но долго он заснуть не мог
В волненье разных размышлений.
О чем же думал он? о том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость и честь;
Что мог бы Бог ему прибавить
Ума и денег. Что ведь есть
Такие праздные счастливцы,
Ума недальнего, ленивцы,
Которым жизнь куда легка!
Что служит он всего два года;
Он также думал, что погода
Не унималась; что река
Все прибывала; что едва ли
С Невы мостов уже не сняли[12]
И что с Парашей будет он
Дни на два, на три разлучен.
Евгений тут вздохнул сердечно
И размечтался, как поэт:

«Жениться? Ну... зачем же нет?
Оно и тяжело, конечно,
Но что ж, он молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Он кое-как себе устроит
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокоит.
Пройдет, быть может, год-другой –
Местечко получу – Параше
Препоручу хозяйство наше
И воспитание ребят...
И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят...»

Так он мечтал. И грустно было
Ему в ту ночь, и он желал,
Чтоб ветер выл не так уныло
И чтобы дождь в окно стучал
Не так сердито...
         Сонны очи
Он наконец закрыл. И вот
Редеет мгла ненастной ночи
И бледный день уж настает...[13]
Ужасный день!
         Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури...
И спорить стало ей невмочь...
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова,
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Все побежало, все вокруг
Вдруг опустело – воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь, как тритон[14],
По пояс в воду погружен.

Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. Челны
С разбега стекла бьют кормой.
Лотки под мокрой пеленой.
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!
         Народ
Зрит Божий гнев и казни ждет.
Увы! все гибнет: кров и пища!
Где будет взять?
         В тот грозный год
Покойный царь[15] еще Россией
Со славой правил. На балкон,
Печален, смутен, вышел он
И молвил: «С Божией стихией
Царям не совладеть». Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.
Стояли стогны озерами,
И в них широкими реками
Вливались улицы. Дворец
Казался островом печальным.
Царь молвил – из конца в конец,
По ближним улицам и дальным,
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы[16]
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.

Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый[17],
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений. Он страшился, бедный,
Не за себя. Он не слыхал,
Как подымался жадный вал,
Ему подошвы подмывая,
Как дождь ему в лицо хлестал,
Как ветер, буйно завывая,
С него и шляпу вдруг сорвал.
Его отчаянные взоры
На край один наведены
Недвижно были. Словно горы,
Из возмущенной глубины
Вставали волны там и злились,
Там буря выла, там носились
Обломки... Боже, Боже! там –
Увы! близехонько к волнам,
Почти у самого залива –
Забор некрашеный да ива
И ветхий домик: там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта... Или во сне
Он это видит? иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?
И он, как будто околдован,
Как будто к мрамору прикован,
Сойти не может! Вкруг него
Вода и больше ничего!
И, обращен к нему спиною,
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.


Часть вторая

Но вот, насытясь разрушеньем
И наглым буйством утомясь,
Нева обратно повлеклась,
Своим любуясь возмущеньем
И покидая с небреженьем
Свою добычу. Так злодей,
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,
Крушит и грабит; вопли, скрежет,
Насилье, брань, тревога, вой!..
И, грабежом отягощенны,
Боясь погони, утомленны,
Спешат разбойники домой,
Добычу на пути роняя.

Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и тоске
К едва смирившейся реке.
Но, торжеством победы полны,
Еще кипели злобно волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит, как на находку;
Он перевозчика зовет –
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник[18] охотно
Чрез волны страшные везет.

И долго с бурными волнами
Боролся опытный гребец,
И скрыться вглубь меж их рядами
Всечасно с дерзкими пловцами
Готов был челн – и наконец
Достиг он берега.
         Несчастный
Знакомой улицей бежит
В места знакомые. Глядит,
Узнать не может. Вид ужасный!
Все перед ним завалено;
Что сброшено, что снесено;
Скривились домики, другие
Совсем обрушились, иные
Волнами сдвинуты; кругом,
Как будто в поле боевом,
Тела валяются. Евгений
Стремглав, не помня ничего,
Изнемогая от мучений,
Бежит туда, где ждет его
Судьба с неведомым известьем,
Как с запечатанным письмом.
И вот бежит уж он предместьем,
И вот залив, и близок дом...
Что ж это?..
         Он остановился.
Пошел назад и воротился.
Глядит... идет... еще глядит.
Вот место, где их дом стоит;
Вот ива. Были здесь вороты –
Снесло их, видно. Где же дом?
И, полон сумрачной заботы,
Все ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою –
И вдруг, ударя в лоб рукою,
Захохотал.
         Ночная мгла
На город трепетный сошла;
Но долго жители не спали
И меж собою толковали
О дне минувшем.
         Утра луч
Из-за усталых, бледных туч
Блеснул над тихою столицей
И не нашел уже следов
Беды вчерашней; багряницей
Уже прикрыто было зло.
В порядок прежний все вошло.
Уже по улицам свободным
С своим бесчувствием холодным
Ходил народ. Чиновный люд,
Покинув свой ночной приют,
На службу шел. Торгаш отважный,
Не унывая, открывал
Невой ограбленный подвал,
Сбираясь свой убыток важный
На ближнем выместить. С дворов
Свозили лодки.
         Граф Хвостов[19],
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье невских берегов.

Но бедный, бедный мой Евгений...
Увы! его смятенный ум
Против ужасных потрясений
Не устоял. Мятежный шум
Невы и ветров раздавался
В его ушах. Ужасных дум
Безмолвно полон, он скитался.
Его терзал какой-то сон.
Прошла неделя, месяц – он
К себе домой не возвращался.
Его пустынный уголок
Отдал внаймы, как вышел срок,
Хозяин бедному поэту.
Евгений за своим добром
Не приходил. Он скоро свету
Стал чужд. Весь день бродил пешком,
А спал на пристани; питался
В окошко поданным куском.
Одежда ветхая на нем
Рвалась и тлела. Злые дети
Бросали камни вслед ему.
Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги
Уж никогда; казалось – он
Не примечал. Он оглушен
Был шумом внутренней тревоги.
И так он свой несчастный век
Влачил, ни зверь, ни человек,
Ни то ни сё, ни житель света,
Ни призрак мертвый...
         Раз он спал
У невской пристани. Дни лета
Клонились к осени. Дышал
Ненастный ветер. Мрачный вал
Плескал на пристань, ропща пени[20]
И бьясь об гладкие ступени,
Как челобитчик у дверей
Ему не внемлющих судей.
Бедняк проснулся. Мрачно было:
Дождь капал, ветер выл уныло,
И с ним вдали во тьме ночной
Перекликался часовой...
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился, и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.

Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался...
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?[21]

Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! –
Шепнул он, злобно задрожав, –
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось...
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой –
Как будто грома грохотанье –
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.

И с той поры, когда случалось
Идти той площадью ему,
В его лице изображалось
Смятенье. К сердцу своему
Он прижимал поспешно руку,
Как бы его смиряя муку,
Картуз изношенный сымал,
Смущенных глаз не подымал
И шел сторонкой.

         Остров малый
На взморье[22] виден. Иногда
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
И бедный ужин свой варит,
Или чиновник посетит,
Гуляя в лодке в воскресенье,
Пустынный остров. Не взросло
Там ни былинки. Наводненье
Туда, играя, занесло
Домишко ветхий. Над водою
Остался он, как черный куст.
Его прошедшею весною
Свезли на барке. Был он пуст
И весь разрушен. У порога
Нашли безумца моего,
И тут же хладный труп его
Похоронили ради Бога.[23]

Источник: Пушкин А. С. Медный всадник: Петербургская повесть, 1833 // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. – Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977–1979. Т. 4. Поэмы. Сказки. 1977. – С. 273–288.


 

1. "Медный всадник" – поэма (или, как ее назвал Пушкин, петербургская повесть) была написана в Болдине осенью 1833 г.: в рукописях ее начало помечено 6 октября, конец 31 октября. При жизни Пушкина было напечатано в журнале «Библиотека для Чтения» лишь начало (с пропуском стихов, где Петербург сравнивался с Москвой) под заглавием: «Петербург. Отрывок из поэмы». Пушкин пробовал изменить те места поэмы, которые вызвали недовольство Николая I, но оставил эту работу.
Соответствующие изменения внес в поэму после смерти Пушкина В. А. Жуковский, который и напечатал ее в 1837 г. в журнале «Современник».
Поэма явилась результатом размышлений Пушкина об историческом значении реформ Петра и развитии новой, послепетровской России. В выборе сюжета Пушкиным руководила мысль о трагизме того положения, что поступательное движение истории вызывает жертвы в лице таких людей, как Евгений, деклассированный дворянин, обреченный на гибель всем ходом вещей. Жестокое столкновение исторической необходимости с обреченностью частной личной жизни и натолкнуло Пушкина на разработку сюжета, намеченного уже в недоконченной поэме «Езерский». Возможно, что тема наводнения и памятника Петра вызвана произведениями Мицкевича, упоминаемыми в примечаниях: «Олешкевич» и, особенно, «Памятник Петра Великого».
В описании Петербурга очевидна полемика Пушкина с польским поэтом Адамом Мицкевичем (1798–1855), который в своих стихах не скрывал неприязни к городу и его основателю.
«Медный всадник» – памятник Петру I на Сенатской площади, открытый 7 августа 1782 г., в царствование Екатерины II. Памятник выполнен по проекту французского скульптора Э.-М. Фальконе (1716–1791); голова Петра – по проекту его ученицы художницы М.-А. Колло. Скала, служащая постаментом всаднику (Гром-камень), была найдена в 1768 г. близ Лахты (к северу от города) и с огромным трудом доставлена в Петербург. По праву считающийся самым лучшим памятником Петру Великому, «Медный всадник» стал художественным и идейным центром новой столицы, символом Санкт-Петербурга.
Пушкин не был свидетелем петербургского наводнения 7 ноября 1824 г., он находился тогда в Михайловском и узнал о трагедии из газет и писем. По просьбе поэта друзья, не упоминая его имени, передали пострадавшим от наводнения часть денег, полученных за издание его произведений. Работая над поэмой, он опирался на описания этих событий в журналах. (вернуться)

2. Берх Василий Николаевич (1781–1834) морской инженер и историк флота. В 1826 году опубликовал «Подробное историческое известие о всех наводнениях, бывших в Санкт-Петербурге». Пушкин воспользовался также статьей «Письмо к приятелю о наводнении, бывшем в С.-Петербурге 7 ноября 1824 года» (вернуться)

3. Чухонец – старинное прозвание прибалтийско-финских народов в новгородских землях (эсты, сету, ижора и прочие).
В дореволюц. время: пренебрежительное обозначение финна. В разговорной речи, напр. в старом Петербурге, могло употребляться и без пренебрежительного оттенка. (вернуться)

4. Альгаротти где-то сказал: «Pétersbourg est la fenêtre par laquelle la Russe regarde en Europe» (перевод с французского – «Петербург – окно, через которое Россия смотрит в Европу»). Прим. А.С.Пушкина. (вернуться)

5. Порфироносный – носящий порфиру, царственный. Порфира (греч.) – длинная, пурпурного цвета мантия, надеваемая монархами в торжественных случаях. (вернуться)

6. Смотри стихи кн. Вяземского к графине З***. Прим. А.С.Пушкина.
Указывая во втором примечании к «Медному Всаднику» на «стихи кн. Вяземского к графине З***», Пушкин ссылался на его стихотворение, напечатанное под заглавием «Разговор 7 апреля 1832 года (Графине Е. М. Завадовской)» в изданном А. Ф. Смирдиным сборнике «Новоселье» (СПб. , 1833). Пушкин имел здесь в виду прежде всего третью строфу стихотворения Вяземского:
Я Петербург люблю с его красою стройной,
С блестящим поясом роскошных островов,
С прозрачной ночью – дня соперницей беззнойной,
И свежей зеленью младых его садов... (вернуться)

7. Потешных Марсовых полей… – Марсово поле, раньше носившее название Потешное поле, – площадь в центре Петербурга, где происходили военные парады. (вернуться)

8. Медные шапки носили солдаты и офицеры лейб-гвардии Павловского полка; отверстия, пробитые в них неприятельскими пулями, считались почетным отличием. (вернуться)

9. Твоей твердыни дым и гром… – залпы праздничных салютов из орудий Петропавловской крепости. (вернуться)

10. Под пером Карамзина – т. е. в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. (вернуться)

11. Коломна – исторический район в западной части центра Санкт-Петербурга, между реками Б. Невой, Мойкой, Фонтанкой и Крюковым каналом. Название возникло в начале 18 в., вероятно, в связи с поселением на этой территории работных людей из г. Коломна под Москвой. Застройка Коломны началась в середине 18 в. В 1812 в центре Коломны (на современной пл. Тургенева) построена Покровская церковь (уничтожена в 1934). До середины 19 в. – окраинный район города, заселенный в основном мелкими чиновниками, мастеровыми и торговцами (см. А. С. Пушкин "Домик в Коломне", Н. В. Гоголь "Шинель", "Портрет"). См. подробнее.  (вернуться)

12. С Невы мостов уже не сняли… – оба моста через Большую Неву (Исаакиевский и Троицкий) были «наплавные», т. е. положенные на плашкоуты (понтоны). Во время ледоходов и подъемов воды в Неве оба моста отводились к берегу и сообщение между разными частями города прерывалось. (вернуться)

13. Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествовавший Петербургскому наводнению, в одном из лучших своих стихотворений – Oleszkiewicz («Олешкевич»). Жаль только, что описание его не точно. Снегу не было – Нева не была покрыта льдом. Наше описание вернее, хотя в нем и нет ярких красок польского поэта. Прим. А.С.Пушкина. (вернуться)

14. Тритон – в греческой мифологии: морское божество, получеловек-полузверь с дельфиньим хвостом вместо ног; часто он изображался погруженным по пояс в море. (вернуться)

15. Покойный царь – Александр I. Александр I Павлович (12 (23) декабря 1777, Санкт-Петербург – 19 ноября (1 декабря) 1825, Таганрог). (вернуться)

16. Граф Милорадович и генерал-адъютант Бенкендорф. Прим. А.С.Пушкина. (вернуться)

17. «Новый дом» на углу «площади Петровой» – дом на углу Адмиралтейского и Вознесенского проспектов, построенный в 1817–1819 гг. по проекту Монферрана. Парадное крыльцо украшено двумя мраморными «сторожевыми» львами работы скульптора П. Трискорни. В мемуарной литературе отмечен случай, когда во время наводнения человек спасся от гибели, взобравшись на одного из этих львов. (вернуться)

18. Гривенник – десятикопеечная русская монета. Первый гривенник, также называемый гривной, был выпущен в 1701 году. (вернуться)

19. Граф Д. И. Хвостов (1756–1835) – известный стихотворец-графоман, бывший объектом постоянных насмешек и пародий. Стихотворение Хвостова, посвященное наводнению, – «Послание к N. N. О наводнении Петрополя, бывшем 1824 года 7 ноября», было напечатано в «Невском альманахе на 1825 год». (вернуться)

20. Пени – (устар.) жалобы, упреки. (вернуться)

21. Прим. А.С.Пушкина: Смотри описание памятника в Мицкевиче. Оно заимствовано из Рубана – как замечает сам Мицкевич.
Речь идёт о стихотворении Мицкевича «Памятник Петра Великого». Оно включает изображение памятника –  коня, взлетевшего на пьедестал, и «прянувшего ввысь, над бездной вскинув ноги». Конь уподоблен водопаду, скованному морозом. Смысл сравнения раскрывается в заключающем стихотворение вопросе: «Но если солнце вольности блеснет / И с запада весна придет к России –/ Что станет с водопадом тирании?». Мицкевич как бы конкретизирует неопределенное «ужо тебе» пушкинского героя. Дело Петра  действительно было чуждо Мицкевичу. Развитие российской государственности представлялось ему противоречащим основным началам европейской цивилизации, принципам свободы и человечности".
"Олешкевич" и "Памятник Петра Великого" входили в цикл стихов Мицкевича, опубликованных им при третьей части его поэмы "Дзяды".
Поэт XVIII в. В.Г. Рубан написал следующие, пользовавшиеся большой известностью стихи о памятнике Петра:
"Нерукотворная здесь росская гора,
Вняв гласу божию из уст Екатерины,
Пришла во град Петров чрез невские пучины
И пала под стопы великого Петра". (вернуться)

22. Остров малый на взморье… – очевидно, один из безымянных островков, лежащих в устье Малой Невы, к западу от острова Голодая. Впоследствии они слились в пустынный болотистый остров, получивший название Вольный. (вернуться)

23. Похоронили ради Бога. – (устар. ) здесь: как следует, по всем правилам. (вернуться)


 
 
 
 


Яндекс.Метрика
Используются технологии uCoz