Любезнейший Князь, на мою Комедию не надейтесь, ей нет пропуску; хорошо, что я к этому готов был, и, следовательно, судьба лишнего ропота от меня не услышит, впрочем, любопытство многих увидеть её на сцене или в печати, или услышать в чтеньи – послужило мне в пользу, я несколько дней сряду оживился новою отеческою заботливостию, переделал развязку, и теперь кажется вся вещь совершеннее, потом уж пустил её в ход, вы её на днях получите.
     Как у вас там на Серпуховских полях? А здесь мёртвая скука, да что? Не вы ли во всей Руси почуяли тлетворный, кладбищенский воздух? А поветрие отсюдова.
    Я ещё дней на седмь буду в Москве и конечно загляну вам в Остафьево, где на свободе потолкуем. Благодарю вас за письмо к Н.М.Карамзину, стыдно было бы уехать из России, не видавши человека, который ей наиболее чести приносит своими трудами, я посвятил ему целый день в Царск[ом] С[еле] и на днях ещё раз поеду на поклон, только далеко и пыльно. Тургеневу переслал ваше письмо, а не видал: потому что лицо у меня несколько времени вспухло и не допускало выходить из дому, он тоже на даче и далеко живёт; однако перемена в Министерстве, кажется, не повредила его службе, по крайней мере так относятся те, которым до этого никакого дела нет, в Английском клубе здесь как в Москве ремесло одно и то же, знать обо всех, кроме того, что дома делается.
     Шаховской занят перекройкой Бахчисарайского фонтана в 3 действиях с хор[ами] и бал[етом]: он сохранил множество стихов Пушкина, и всё вместе представляется в виде какого-то чудного поэтического салада.
    Гнедича я видел, несмотря что у него и галстук повязан экзаметром, в мыслях, и словах, и поступи что-то надутое, но кажется, что он гораздо толковее многих здесь.
   Крылов (с которым я много беседовал и читал ему) слушал всё выпуча глаза, похваливал и вряд ли что понял. Спит и ест непомерно. О, наши Поэты! Из таких тучных тел родятся такие мелкие мысли! Н[а]пр[имер]: <...>что к голове прекрасной женщины не можно приставить птичьего туловища и пр. – Нет! можно, почтенный Иван Андреевич, из этого может выйти прекрасная идеальная Природа гораздо выше нами видимой, слыхали ли Вы о Грифоне Индо-бастрианского происхождения, посмотрите на него в обломках Персеполя, в поэме Фердусия – А!
    Я ещё не был вместе с Севериным и, может быть, не встречусь. Мой паспорт давно отправлен к Ермолову.
    Погода пасмурная, сыро, холодно, я на всех зол, все глупы, один Греч умен, принес мне Домбровского Ins. Ling. Slav. и Клапротову Азию Полиглотту, я от сплина из поэтов перешёл в лингвисты, на время разумеется, покудова отсюдова вырвусь.

Прощайте, любезный сподвижник, не хочу долее пугать вас угрюмым слогом. Мочи нет тошно.

С. Петербург.                                                                                                                                Ваш слуга Г.
21-го июня 1824 г.

Примечания:

Оригинал письма хранится в Центральном государственном литературном архиве (Москва). Сохранена орфография того времени.

Сближение Грибоедова с Вяземским относится к зиме 1823-1824 гг., особенно значительной для автора "Горя от ума": в это время он был занят переработкой первоначальной редакции комедии и созданием её окончательного текста. Одному из первых читал Грибоедов Вяземскому свою комедию.

*Грибоедов Александр Сергеевич – (4 (15) января 1795 года, Москва – 30 января (11 февраля) 1829 года, Тегеран) – русский драматург, поэт и дипломат, композитор (сохранилось два "Грибоедовских вальса").
Грибоедов известен как писатель одной книги, пьесы "Горе от ума", которая до сих пор является одной из наиболее популярных театральных постановок в России, а также источником многочисленных крылатых фраз.

*Вяземский Петр Андреевич – (1792–1878) – князь, русский поэт, литературный критик, академик Петербургской АН (1841). В ранней лирике – сочетание гражданских традиций 18 в. и "легкой поэзии". С 1840-х гг. – поэзия воспоминаний, трагические мотивы; придерживался консервативных общественных взглядов. Мемуары ("Старая записная книжка").