Петербург в творчестве О.Э.Мандельштама
 
Главная
 
Петербург Пушкина
 
Петербург Гоголя
 
Петербург Достоевского
 
Петербург Ахматовой
 
Петербург Мандельштама
 
Петербург А.Белого
 
О. Э. Мандельштам.
Фотография, 1908 г.
 
Содержание
Петербургские строфы
Адмиралтейство
На площадь выбежав, свободен...
Мне холодно. Прозрачная весна...
В Петрополе прозрачном мы умрём...
Дворцовая площадь
На страшной высоте блуждающий огонь...
В Петербурге мы сойдёмся снова...
Вы, с квадратными окошками...
Ленинград
На мёртвых ресницах Исакий замёрз...
 
Обложка сборника стихов О.Мандельштама "Камень", 1913 г.
Обложка первой книги О.Мандельштама. Изд. "Акмэ", С.-Петербург, 1913 г.[12]
Обложка сборника стихов О.Мандельштама "Тристиа", 1921 г.
Обложка сб. "Tristia". Изд. "Petropolis", Берлин[13]
 
 
 
 
 
 
ПЕТЕРБУРГ МАНДЕЛЬШТАМА
 

ПЕТЕРБУРГСКИЕ СТРОФЫ[1]

Над желтизной правительственных зданий
Кружилась долго мутная метель,
И правовед опять садился в сани,
Широким жестом запахнув шинель.

Зимуют пароходы. На припёке
Зажглось каюты толстое стекло,
Чудовищна, как броненосец в доке,
Россия отдыхает тяжело.

А над Невой – посольства полумира,
Адмиралтейство, солнце, тишина!
И государства жёсткая порфира,
Как власяница грубая, бедна.

Тяжка обуза северного сноба –
Онегина старинная тоска;
На площади Сената – вал сугроба,
Дымок костра и холодок штыка...

Черпали воду ялики и чайки
Морские посещали склад пеньки,
Где, продавая сбитень или сайки,
Лишь оперные бродят мужики.

Летит в туман моторов вереница;
Самолюбивый, скромный пешеход –
Чудак Евгений бедности – стыдится ,
Бензин вдыхает и судьбу клянёт! 

1913

АДМИРАЛТЕЙСТВО[2]

В столице северной томится пыльный тополь,
Запутался в листве прозрачный циферблат,
И в тёмной зелени фрегат или акрополь
Сияет издали, воде и небу брат.

Ладья воздушная и мачта-недотрога,
Служа линейкою преемникам Петра,
Он учит: красота не прихоть полубога,
А хищный глазомер простого столяра.

Нам четырёх стихий приязненно господство,
Но создал пятую свободный человек.
Не отрицает ли пространства превосходство
Сей целомудренно построенный ковчег?

Сердито лепятся капризные Медузы,
Как плуги брошены, ржавеют якоря –
И вот разорваны трёх измерений узы
И открываются всемирные моря.

1913

***

На площадь выбежав, свободен[3]
Стал колоннады полукруг, –
И распластался храм Господень,
Как лёгкий крестовик-паук.

А зодчий не был итальянец,
Но русский в Риме, – ну так что ж!
Ты каждый раз, как иностранец,
Сквозь рощу портиков идёшь;

И храма маленькое тело
Одушевлённее стократ
Гиганта, что скалою целой
К земле беспомощно прижат!

1914

***

Мне холодно. Прозрачная весна[4]
В зелёный пух Петрополь одевает,
Но, как медуза, невская волна
Мне отвращенье лёгкое внушает.
По набережной северной реки
Автомобилей мчатся светляки,
Летят стрекозы и жуки стальные,
Мерцают звёзд булавки золотые,
Но никакие звёзды не убьют
Морской воды тяжёлый изумруд.

1916



***

В Петрополе прозрачном мы умрем,[5]
Где властвует над нами Прозерпина.
Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,
И каждый час нам смертная година.

Богиня моря, грозная Афина,
Сними могучий каменный шелом.
В Петрополе прозрачном мы умрем -
Здесь царствуешь не ты, а Прозерпина.

1916

ДВОРЦОВАЯ ПЛОЩАДЬ[6]

Императорский виссон
И моторов колесницы, –
В чёрном омуте столицы
Столпник-ангел вознесён.

В тёмной арке, как пловцы,
Исчезают пешеходы,
И на площади, как воды,
Глухо плещутся торцы.

Только там, где твердь светла,
Чёрно-жёлтый лоскут злится,
Словно в воздухе струится
Желчь двуглавого орла.

1916

***

На страшной высоте блуждающий огонь,[7]
Но разве так звезда мерцает?
Прозрачная звезда, блуждающий огонь, –
Твой брат, Петрополь, умирает!

На страшной высоте земные сны горят,
Зелёная звезда мерцает.
О, если ты, звезда, – воды и неба брат,
Твой брат, Петрополь, умирает!

Чудовищный корабль на страшной высоте
Несётся, крылья расправляет –
Зелёная звезда, в прекрасной нищете
Твой брат, Петрополь, умирает.

Прозрачная весна над чёрною Невой
Сломалась, воск бессмертья тает...
О, если ты, звезда, – Петрополь, город твой,
Твой брат, Петрополь, умирает!

1918

***

В Петербурге мы сойдёмся снова,[8]
Словно солнце мы похоронили в нём,
И блаженное, бессмысленное слово
В первый раз произнесём.
В чёрном бархате советской ночи,
В бархате всемирной пустоты,
Всё поют блаженных  жён родные очи,
Всё цветут бессмертные цветы.

Дикой кошкой горбится столица,
На мосту патруль стоит,
Только злой мотор во мгле промчится
И кукушкой прокричит.
Мне не надо пропуска ночного,
Часовых я не боюсь:
За блаженное, бессмысленное слово
Я в ночи советской помолюсь.

Слышу лёгкий театральный шорох
И девическое "ах" –
И бессмертных роз огромный ворох
У Киприды на руках.
У костра мы греемся от скуки,
Может быть века пройдут,
И блаженных жён родные руки
Лёгкий пепел соберут.

Где-то грядки красные партера,
Пышно взбиты шифоньерки лож,
Заводная кукла офицера –
Не для чёрных душ и низменных святош...
Что ж, гаси, пожалуй, наши свечи
В чёрном бархате всемирной пустоты.
Всё поют блаженных жён крутые плечи,
А ночного солнца не заметишь ты.

1920

***

Вы, с квадратными окошками невысокие дома, –[9]
Здравствуй, здравствуй, петербургская нескучная зима.

И торчат, как щуки, рёбрами незамёрзшие катки,
И ещё в прихожих слепеньких валяются коньки.

А давно ли по каналу плыл с красным обжигом гончар,
Продавал с гранитной лесенки добросовестный товар?

Ходят боты, ходят серые у Гостиного двора,
И сама собой сдирается с мандаринов кожура;

И в мешочке кофий жареный, прямо с холоду – домой:
Электрическою мельницей смолот мокко золотой.

Шоколадные, кирпичные невысокие дома, –
Здравствуй, здравствуй, петербургская несуровая зима!

И приёмные с роялями, где, по креслам рассадив,
Доктора кого-то потчуют ворохами старых "Нив".

После бани, после оперы, всё равно, куда ни шло,
Бестолковое, последнее трамвайное тепло...

1925

ЛЕНИНГРАД[10]

Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухлых желёз.

Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,

Узнавай же скорее декабрьский денёк,
Где к зловещему дёгтю подмешан желток.

Петербург! я ещё не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня ещё есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице чёрной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.

1930

***

На мёртвых ресницах Исакий замёрз[11]
И барские улицы сини –
Шарманщика смерть, и медведицы ворс,
И чужие поленья в камине...

Уже выгоняет выжлятник товар –
Линеек раскидистых стайку, –
Несётся земля – меблированный шар, –
И зеркало корчит всезнайку.

Площадками лестниц разлад и туман –
Дыханье, дыханье и пенье –
И Шуберта в шубе застыл талисман –
Движенье, движенье, движенье...

1935

 


1. "Петербургские строфы" – опубл.: Гиперборей, 1913, № 5 (февраль), без посвящения. Из книги "Камень".
Над желтизной правительственных зданий... – желтый – излюбленный цвет Николая I; предпочитался в эпоху его правления при окраске зданий в Петербурге. Для Мандельштама этот цвет маркирован как символичный иудаизму (Tarahousky, р. 54–66).
В литературе сложилась традиция, по которой Петербург связан с жёлтым цветом, но у Мандельштама он – чёрно-жёлтый – это цвета императорского штандарта; желтизна города – это "желтизна правительственных зданий", "желчь двуглавого орла". Возникает мотив тяжести, жестокости ( "Россия отдыхает тяжело", "тяжка обуза северного сноба", "государства жёсткая порфира", "дымок костра и холодок штыка"). Столкновение двух Петербургов – имперского и человеческого – освещается почти по-пушкински.
И правовед опять садится в сани... – присутствие в этом стихе «отсылочного индикатора» – слова «опять» (см. РСП, с. 73) – позволяет предполагать здесь нераскрытую цитату.
...склад пеньки... – Пеньковый (Тучков) буян.
...моторов... – мотор в современном стихотворению словоупотреблении – автомобиль. Мандельштам ввел это слово в свой поэтический словарь вслед за Блоком («Шаги командора»).
См. подробнее о Петербурге О. Э. Мандельштама в книге Н. П. Анциферова "Непостижимый город...". (вернуться)

2. "Адмиралтейство" – впервые опубликовано: Аполлон. 1914. № 10. С. 8.
Архитектура классицистического Петербурга в восприятии Мандельштама противостоит хаосу, который он всегда смутно ощущает и которого страшится. Адмиралтейство становится воплощением Петербурга и – через него – России. Этот образ насквозь проникнут реминисценциями. Пётр у Мандельштама не просто историческое лицо, а герой пушкинских "Стансов" ( "то мореплаватель, то плотник"). Отсюда соединение мотивов зодчества и кораблестроения, "вещественности" (точного, обыденного слова) и "ассоциативности" (возвышенного словесного строя, открывающего выход в вечность).
Анализируя идеи образа Петербурга в произведениях русской литературы, начиная от Петербурга — «нового Рима» и до Петербурга — «города трагического империализма», Н. П. Анциферов писал: «Вполне чистый образ города, свободный от всяких идей, настроений, фантазий передает один О. Мандельштам. В его чеканных строфах, посвященных Адмиралтейству, мы находим отклик на увлечение архитектурой (цитируется строфа 3 ст-ния). Спокойно торжество человеческого гения. Империалистический облик Петербурга выступает вновь, введенный без пафоса, но со спокойным приятием (цитируются ст. 15—16 ст-ния). В „Петербургских строфах" развитие этой темы» (Анциферов Н. П. Душа Петербурга. Пб., 1922. С. 208). (вернуться)

3. "На площадь выбежав, свободен..." – впервые опубликовано: Голос жизни. 1915. № 14, с подзаголовком "Памяти Воронихина" (вместе со стихотворениями «О временах простых и грубых...» и «Посох», под общим заглавием "Из цикла «Рим»").
В сборнике "Камень", наряду с образами петербургской архитектуры, силён образ Рима, не античного, но католического. Это противовес хаосу. Ключевым словом в образе Рима становится слово "свободный". Образы Рима и Петербурга смыкаются. Казанский собор напоминает поэту собор Св. Петра в Риме. Соприкасаясь с собором, его "рощей портиков", поэт чувствует себя "иностранцем", "русским в Риме". Лёгкость, свобода "римского" собора влекут Мандельштама больше, чем тяжёлый блеск Исаакия – духовного центра Петербурга, тесно соединяющегося с центром российской государственности – площадью Сената и Медным всадником.
Стихотворение имело заглавие "Казанский собор". Написано в связи со столетием со дня смерти А. Н. Воронихина (1759–1814), выдающегося архитектора, ученика Чарльза Камерона, утвердившего в России (вместе с Дж. Кваренги) классический стиль в архитектуре Петербурга; в связи с этим писали: «...они создали новый Рим, полный величественных храмов и торжественных колоннад...» (цит. по: Лукомский Г. Санкт-Петербург. Мюнхен, 1923. С. 14).
О лучшем творении Воронихина – Казанском соборе с его торжественной колоннадой, одной из главных архитектурных доминант Петербурга, и сложено стихотворение. Прототипом архитектурного решения был собор Св. Петра в Риме, отсюда сравнения в ст. 5-6. Гиганта, что скалою... прижат.
Смысловая кульминация — в строфе 3. Источник образа «Гиганта, что скалою целой / / К земле, беспомощный, прижат!» – стих Анненского «В темных лаврах гигант на скале...» (ст-ние «Петербург»), с нередкой у Мандельштама метафорической игрой на пространственном положении объектов. «Медный всадник», на скале, со змеей под копытом коня (ее символическое значение связано с «землей»), описан как «гигант, прижатый скалой к земле». Сходный прием (смысловая инверсия) — эпитет «маленький» при «теле храма». Сопоставление «гиганта» и «маленького тела храма» по признаку величины подчинено (этим отчасти и мотивированы инверсии) оценочному сопоставлению по признаку «одушевленности»; речь идет, должно быть, о противопоставлении двух типов произведений искусства: архитектурного («маленькое тело храма»), дающего способ «одушевлять» пространство (т. е. быть вместилищем Св. Духа), и скульптурного («Медный всадник»), носителя внешней, прямой образности. По-видимому, в этом образе коннотированы и мотивы пушкинского «Медного всадника», особенно в сопоставлении с появлением его героя Евгения в «Петербургских строфах» Мандельштама.
Как легкий крестовик-паук... – Источник этого образа — сравнение собора с «роскошным пауком» одним из персонажей романа Гюисманса «La Cathédrale» (Стейнер, с. 243).
...как иностранец... – Это сравнение вызвано представлением автора о «расстоянии», необходимом для понимания произведения искусства и раскрытом в статье «О собеседнике» на примерах стихов. Ср. у Ахматовой: «Но с любопытством иностранки...» («Тот город, мной любимый с детства...», 1929). (вернуться)

4. "Мне холодно. Прозрачная весна..." – впервые опубликовано: Ипокрена. 1918. № 2/3, как 1-я строфа ст-ния.
Написано в период встреч с Мариной Цветаевой – вероятно, ее имя дано иносказательно в стихе «Морской воды тяжелый изумруд». Петрополь – Переложение имени Петербурга на эллинистический лад, характерное для русской поэзии XIX в. (встречается у Державина, Пушкина).
В более поздней книге, "Tristia", Петербург, классический и имперский, превращается в Петрополь – тонущий, погибающий. Греческое имя приравнивает город к исчезнувшей уже цивилизации, он становится подобен Атлантиде. Имперская тяжесть, прочность уступают место призрачности, хрупкости, которые смыкаются с темой холода, смерти. Прозерпина (в древнеримской мифологии богиня подземного царства, соответствует древнегреческой Персефоне) приходит на место мудрой воительницы Афины. (вернуться)

5. "В Петрополе прозрачном мы умрём..." – впервые опубликовано: Ипокрена. 1918. № 2/3.
В Петрополе прозрачном – Эпитет «прозрачный» входит у Мандельштама в круг характеристик подземного царства (наблюдение Ю. Левина), ср. «прозрачная весна» в предшествующем ст-нии и др.
Прозерпина – владычица подземного царства у римлян (в греч. миф. - Персефона).
Афина... снижи... шелом. Афина(греч. миф.) – покровительница героев, защитница общественного порядка; изображалась в воинском шлеме. Статуя Афины (Минервы) в шлеме и с копьем венчает аттик Публичной библиотеки в Петербурге. (вернуться)

6. "Дворцовая площадь (Императорский виссон...)" – впервые опубликовано: Аргус. 1917. № 4, под загл. "Дворцовая площадь". Беловой автограф альб. А. И. Ходасевич (РГАЛИ), под загл. "Зимний дворец", с датой записи и пометой "Москва. 30 янв. 1916".
Написано в первой половине года: цитируется в летних записях А. Цветаевой в ее книге «Дым, дым и дым» (М., 1916. С. 236).
Виссон – дорогая белая или пурпурная ткань, из которой шили облачение императоров.
Столпник-ангел – ангел, венчающий Александровскую колонну на Дворцовой площади в Петербурге.
В темной арке. – Имеется в виду арка здания Главного штаба на Дворцовой площади.
 Чёрно-жёлтый лоскут – штандарт, императорское знамя (жёлтое, с чёрным двуглавым орлом). (вернуться)

7. "На страшной высоте блуждающий огонь!.." – впервые опубликовано: Вечерняя звезда, Пг., 1918, 6 марта, с датой: «март 1918 г.».
Написано в дни немецкого наступления на Петроград, развивает намеченные в цикле «Мне холодно. Прозрачная весна...» (1916) взаимосвязанные мотивы «смерти» и «холодной весны» (зима и весна 1918 г. были особенно холодными и долгими — в том числе из-за перевода календаря 25 января на 13 дней вперед), при этом мотив «смерти» преобразуется в мотив «страшной небесной угрозы» и неизбежной «гибели» Петрограда, а точнее — олицетворяемой им «европейской» России (см.: Сегал, с. 178 — 193). Как и гимн «Сумерки свободы», это ст-ние тесно связано с апокалиптической образностью — ср. Откровение св. Иоанна Богослова, 8, 10 — 11.
Воды и неба брат. – Ср. ст. 3 — 4 в ст-нии «Адмиралтейство».
Чудовищный корабль. – Незадолго до подписания мирного договора с Германией в Брест-Литовске, 3 марта 1918 г. немецкие цеппелины совершили несколько налетов на Петроград (см., напр.: Блок А. Записные книжки. М., 1965, с. 392 — 393). Ср. также «Воздушный корабль» Лермонтова с его мотивом призрака свергнутого императора. (вернуться)

8. "В Петербурге мы сойдемся снова..." – впервые опубликовано: книга стихов «Tristia», с. 46, с датой «25 ноября 1920 г.». По сообщ. О. Н. Арбениной-Гильденбрандт, обращено к ней (БП). Это утверждение оспаривается Н. Я. Мандельштам: на вопрос, к кому обращено это ст-ние, Мандельштам «ответил вопросом, не кажется ли мне, что эти стихи обращены не к женщинам, а к мужчинам» (НМ-II, с. 68).
Только злой мотор во тьме промчится. – Ср. ст. 21 — 22 ст-ния Блока «Шаги командора», которое Мандельштам считал «вершиной исторической поэтики Блока» (см. II, 190).
Киприда (от о. Кипр) – одно из имен Афродиты (на Кипре был распространен ее культ).
Легкий пепел соберут. – Ср. у Пушкина в ст-нии «Кривцову»: «...И подруги шалунов // Соберут их легкий пепел// В урны праздные пиров» (1817). (вернуться)

9. "Вы, с квадратными окошками..." – впервые опубликовано: Ленинград, 1925, № 21 (13 июня), с. 6., с вытянутыми в двустишия строфами и с датой «1925».
В стихах 1921 – 1925 годов Петербург поворачивается уже не имперским, а бытовым ликом. Это не соборы и правительственные здания, а "шоколадные, кирпичные, / Невысокие дома", Гостиный двор, каток... Осколки старой жизни, её былого уюта. (вернуться)

10. "Ленинград" – впервые опубликовано: «Литературная газета», 1932, № 53, 23 ноября, под загл. «Ленинград» (во всех прочих источниках – без загл.).
Стихотворение «...сильно распространилось в списках, и его, видимо, решили легализовать печатаньем. В дни, когда оно напечаталось, мы жили на Тверском бульваре, насквозь простукаченные и в совершенно безвыходном положении. Писались стихи в Ленинграде, куда мы поехали после Москвы — на месяц, в дом отдыха ЦЕКУБУ. Это тогда Тихонов объяснил О. М., чтобы мы поскорее убирались из Ленинграда – «как на фронте»... Какой-то дружелюбный человек, представитель «Известий», предупреждал О. М.: поменьше читайте эти стихи, а то они в самом деле придут за вами» (HM-III, с. 146, 148).
Цветовая гамма Ленинграда – всё то же сочетание чёрного и жёлтого, разрушительной имперской сущности.
Образы последних четырёх строк стихотворения вызывают в памяти ассоциации с "Преступлением и наказанием" Достоевского, когда Раскольников стоит возле непрочно запертой двери в квартире только что убитой им старухи и слушает настойчивый, упорный звонок неожиданного гостя... Очевидно сходство деталей и самой архитектурно-бытовой среды у Достоевского и позднего Мандельштама (мотив бездомности, незащищённости, обреченности).
Вырванный с мясом звонок – звонок в квартиру Е. Э. Мандельштама (8-я линия, д. 31, кв. 5) был действительно с корнем вырван. (вернуться)

11. "На мёртвых ресницах Исакий замёрз..." – впервые опубликовано: в СССР – Комсомольская искра, Одесса, 1966, 6 марта. БП, № 177, с неточной датой «3 апреля 1935».
Написано под впечатлением известия о смерти О. А. Ваксель, покончившей самоубийством в Христиании (Осло) в 1932 г. О смерти О. Ваксель Мандельштам узнал в Ленинграде от П. Сторицына, по-видимому, зимой 1933 г.: тот рассказал, что она умерла в Стокгольме, сразу же на вокзале, как только ступила на платформу (см.: НМ-III, с. 213). «К стихам о мертвой женщине я вижу два побудителя: первый – Марина <в ст-нии «За Паганини длиннопалым...»> приводит к личной теме, второй – женщины в жизни Гете напоминают о событии собственной жизни. Их портреты чем-то напомнили о типе красоты О. Ваксель» (там же, с. 215).
Стихотворение – узел поэтических мотивов «раннего» Мандельштама (Шуберт, Исаакий, шуба).

Выжлятник – старший псарь в псовой охоте (ср. «век-волкодав»). (вернуться)

12. «Камень» – первая книга поэта, вышла в конце марта или в апреле 1913 года в издательстве «Акмэ» (СПб.) на средства автора, тираж 300 экземпляров. В книгу включено 23 стихотворения 1909–1913 годов. Первоначальный вариант названия – «Раковина». Есть свидетельства, что название «Камень» подсказано лидером акмеистов Н. Гумилевым.
Второе издание «Камня» вышло в декабре 1915 года (на титуле: Пг., 1916) в издательстве «Гиперборей» тиражом 1000 экземпляров. В сборнике 67 стихотворений, датированных 1908–1915 годами.
Третье издание «Камня» появилось в Москве в 1923 году в серии «Библиотека современной русской литературы» (Госиздат), тираж 3000 экземпляров, художник А. М. Родченко. В издание было включено 76 стихотворений. (вернуться)

13. «Tristia» – в 1920 году Мандельштам заключил договор с владельцем издательства «Petropolis» Я. Н. Блохом на издание книги стихов «Новый камень». Книга вышла в Берлине в 1921 году под названием «Tristia», предложенным поэтом М. Кузминым. Название «Скорбные песни» вызывает ассоциации с Овидием. В нее вошло 43 стихотворения, датированных 1915–1921 годами.
Мандельштам был согласен с композицией сборника, но находил в нем много искажений и пропусков текста. Во многих письмах того времени поэт отмечал, что книга вышла против его воли. Свой вариант книги под названием «Вторая книга» поэт отдает в издательство «Круг».
«Вторая книга» вышла тиражом 3000 экземпляров в 1923 году. В книге есть посвящение «Н. Х.» – Надежде Яковлевне Хазиной, жене поэта. (вернуться)


 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Яндекс.Метрика
Используются технологии uCoz