Петербург Мандельштама

    Петербургские строфы

Над желтизной правительственных зданий
Кружилась долго мутная метель,
И правовед опять садился в сани,
Широким жестом запахнув шинель.

Зимуют пароходы. На припёке
Зажглось каюты толстое стекло,
Чудовищна, как броненосец в доке,
Россия отдыхает тяжело.

А над Невой – посольства полумира,
Адмиралтейство, солнце, тишина!
И государства жёсткая порфира,
Как власяница грубая, бедна.

Тяжка обуза северного сноба –
Онегина старинная тоска;
На площади Сената – вал сугроба,
Дымок костра и холодок штыка...

Черпали воду ялики и чайки
Морские посещали склад пеньки,
Где, продавая сбитень или сайки,
Лишь оперные бродят мужики.

Летит в туман моторов вереница;
Самолюбивый, скромный пешеход –
Чудак Евгений бедности – стыдится ,
Бензин вдыхает и судьбу клянёт!   *

1913

         Адмиралтейство

В столице северной томится пыльный тополь,
Запутался в листве прозрачный циферблат,
И в тёмной зелени фрегат или акрополь
Сияет издали, воде и небу брат.

Ладья воздушная и мачта-недотрога,
Служа линейкою преемникам Петра,
Он учит: красота не прихоть полубога,
А хищный глазомер простого столяра.

Нам четырёх стихий приязненно господство,
Но создал пятую свободный человек.
Не отрицает ли пространства превосходство
Сей целомудренно построенный ковчег?

Сердито лепятся капризные Медузы,
Как плуги брошены, ржавеют якоря –
И вот разорваны трёх измерений узы
И открываются всемирные моря.   *  

1913

***

На площадь выбежав, свободен
Стал колоннады полукруг, –
И распластался храм Господень*,
Как лёгкий крестовик-паук.

А зодчий не был итальянец,
Но русский в Риме, – ну так что ж!
Ты каждый раз, как иностранец,
Сквозь рощу портиков идёшь;

И храма маленькое тело
Одушевлённее стократ
Гиганта, что скалою целой
К земле беспомощно прижат!

1914

***

Мне холодно. Прозрачная весна
В зелёный пух Петрополь одевает,
Но, как медуза, невская волна
Мне отвращенье лёгкое внушает.
По набережной северной реки
Автомобилей мчатся светляки,
Летят стрекозы и жуки стальные,
Мерцают звёзд булавки золотые,
Но никакие звёзды не убьют
Морской воды тяжёлый изумруд.

1916

***

В Петрополе прозрачном мы умрём,
Где властвует над нами Прозерпина.
Мы в каждом вздохе смертный воздух пьём,
И каждый час нам смертная година.
Богиня моря, грозная Афина,
В Петрополе прозрачном мы умрём, –
Здесь царствуешь не ты, а Прозерпина. *  

1916

      Дворцовая площадь

Императорский виссон
И моторов колесницы, –
В чёрном омуте столицы
Столпник-ангел вознесён.
В тёмной арке, как пловцы,
Исчезают пешеходы,
И на площади, как воды,
Глухо плещутся торцы.
Только там, где твердь светла,
Чёрно-жёлтый лоскут злится,
Словно в воздухе струится
Желчь двуглавого орла.

1917

***

На страшной высоте блуждающий огонь,
Но разве так звезда мерцает?
Прозрачная звезда, блуждающий огонь, –
Твой брат, Петрополь, умирает!

На страшной высоте земные сны горят,
Зелёная звезда мерцает.
О, если ты, звезда, – воды и неба брат,
Твой брат, Петрополь, умирает!

Чудовищный корабль на страшной высоте
Несётся, крылья расправляет –
Зелёная звезда, в прекрасной нищете
Твой брат, Петрополь, умирает.

Прозрачная весна над чёрною Невой
Сломалась, воск бессмертья тает...
О, если ты, звезда, – Петрополь, город твой,
Твой брат, Петрополь, умирает!

1918

***

В Петербурге мы сойдёмся снова,
Словно солнце мы похоронили в нём,
И блаженное, бессмысленное слово
В первый раз произнесём.
В чёрном бархате советской ночи,
В бархате всемирной пустоты,
Всё поют блаженных  жён родные очи,
Всё цветут бессмертные цветы.

Дикой кошкой горбится столица,
На мосту патруль стоит,
Только злой мотор во мгле промчится *
И кукушкой прокричит.
Мне не надо пропуска ночного,
Часовых я не боюсь:
За блаженное, бессмысленное слово
Я в ночи советской помолюсь.

Слышу лёгкий театральный шорох
И девическое "ах" –
И бессмертных роз огромный ворох
У Киприды на руках.
У костра мы греемся от скуки,
Может быть века пройдут,
И блаженных жён родные руки
Лёгкий пепел соберут.

Где-то грядки красные партера,
Пышно взбиты шифоньерки лож,
Заводная кукла офицера –
Не для чёрных душ и низменных святош...
Что ж, гаси, пожалуй, наши свечи
В чёрном бархате всемирной пустоты.
Всё поют блаженных жён крутые плечи,
А ночного солнца не заметишь ты.

1920

***

Вы, с квадратными окошками невысокие дома, –
Здравствуй, здравствуй, петербургская нескучная зима.

И торчат, как щуки, рёбрами незамёрзшие катки,
И ещё в прихожих слепеньких валяются коньки.

А давно ли по каналу плыл с красным обжигом гончар,
Продавал с гранитной лесенки добросовестный товар?

Ходят боты, ходят серые у Гостиного двора,
И сама собой сдирается с мандаринов кожура;

И в мешочке кофий жареный, прямо с холоду – домой:
Электрическою мельницей смолот мокко золотой.

Шоколадные, кирпичные невысокие дома, –
Здравствуй, здравствуй, петербургская несуровая зима!

И приёмные с роялями, где, по креслам рассадив,
Доктора кого-то потчуют ворохами старых "Нив".

После бани, после оперы, всё равно, куда ни шло,
Бестолковое, последнее трамвайное тепло...  *  

1925

             Ленинград

Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухлых желёз.

Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,

Узнавай же скорее декабрьский денёк,
Где к зловещему дёгтю подмешан желток.

Петербург! я ещё не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня ещё есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице чёрной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,  * 

И всю ночь напролёт жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.

1930

***

На мёртвых ресницах Исакий замёрз
И барские улицы сини –
Шарманщика смерть, и медведицы ворс,
И чужие поленья в камине...

Уже выгоняет выжлятник товар –
Линеек раскидистых стайку, –
Несётся земля – меблированный шар, –
И зеркало корчит всезнайку.

Площадками лестниц разлад и туман –
Дыханье, дыханье и пенье –
И Шуберта в шубе застыл талисман –
Движенье, движенье, движенье...

1935

            Примечания

         "Петербургские строфы"
      В литературе сложилась традиция, по которой Петербург связан с жёлтым цветом, но у Мандельштама он – чёрно-жёлтый – это цвета императорского штандарта; желтизна города – это "желтизна правительственных зданий", "желчь двуглавого орла". Возникает мотив тяжести, жестокости ( "Россия отдыхает тяжело", "тяжка обуза северного сноба", "государства жёсткая порфира", "дымок костра и холодок штыка"). Столкновение двух Петербургов – имперского и человеческого – освещается почти по-пушкински. (вернуться)

         "Адмиралтейство"
       Архитектура классицистического Петербурга в восприятии Мандельштама противостоит хаосу, который он всегда смутно ощущает и которого страшится. Адмиралтейство становится воплощением Петербурга и – через него – России. Этот образ насквозь проникнут реминисценциями. Пётр у Мандельштама не просто историческое лицо, а герой пушкинских "Стансов" ( "то мореплаватель, то плотник"). Отсюда соединение мотивов зодчества и кораблестроения, "вещественности" (точного, обыденного слова) и "ассоциативности" (возвышенного словесного строя, открывающего выход в вечность). (вернуться)

         "На площадь выбежав, свободен..."
     В сборнике "Камень", наряду с образами петербургской архитектуры, силён образ Рима, не античного, но католического. Это противовес хаосу. Ключевым словом в образе Рима становится слово "свободный". Образы Рима и Петербурга смыкаются. Казанский собор напоминает поэту собор Св. Петра в Риме. Соприкасаясь с собором, его "рощей портиков", поэт чувствует себя "иностранцем", "русским в Риме". Лёгкость, свобода "римского" собора влекут Мандельштама больше, чем тяжёлый блеск Исаакия – духовного центра Петербурга, тесно соединяющегося с центром российской государственности – площадью Сената и Медным всадником. (вернуться)

      "В Петрополе прозрачном мы умрём..."
      В более поздней книге, "Tristia", Петербург, классический и имперский, превращается в Петрополь – тонущий, погибающий. Греческое имя приравнивает город к исчезнувшей уже цивилизации, он становится подобен Атлантиде. Имперская тяжесть, прочность уступают место призрачности, хрупкости, которые смыкаются с темой холода, смерти. Прозерпина (в древнеримской мифологии богиня подземного царства, соответствует древнегреческой Персефоне) приходит на место мудрой воительницы Афины. (вернуться)

          "Дворцовая площадь"
        Виссон – драгоценная ткань, от [<гр. byssos тонкий лён] – дорогая белая или пурпурная материя, употреблявшаяся в древней Греции и Риме.
       Столпник-ангел – статуя ангела, увенчивающая Александровскую колонну на Дворцовой площади в Петрограде (Санкт-Петербурге).
       Чёрно-жёлтый лоскут – штандарт, императорское знамя (жёлтое, с чёрным двуглавым орлом). (вернуться)

         "В Петербурге мы сойдёмся снова..."
        Только злой мотор во мгле промчится – смысловая перекличка со стихотворением А.Блока "Шаги командора", которое О.Мандельштам считал "вершиной исторической поэтики Блока".
       Киприда (греч.миф.) – одно из имён Афродиты, по острову Кипру, где был распространён её культ. (вернуться)

          "Вы, с квадратными окошками..."
       В стихах 1921 – 1925 годов Петербург поворачивается уже не имперским, а бытовым ликом. Это не соборы и правительственные здания, а "шоколадные, кирпичные, / Невысокие дома", Гостиный двор, каток... Осколки старой жизни, её былого уюта. (вернуться)

              "Ленинград"
        Цветовая гамма Ленинграда – всё то же сочетание чёрного и жёлтого, разрушительной имперской сущности.
        Образы последних четырёх строк стихотворения вызывают в памяти ассоциации с "Преступлением и наказанием" Достоевского, когда Раскольников стоит возле непрочно запертой двери в квартире только что убитой им старухи и слушает настойчивый, упорный звонок неожиданного гостя... Очевидно сходство деталей и самой архитектурно-бытовой среды у Достоевского и позднего Мандельштама (мотив бездомности, незащищённости, обреченности). (вернуться)

«Камень» – первая книга поэта, вышла в конце марта или в апреле 1913 года в издательстве «Акмэ» (СПб.) на средства автора, тираж 300 экземпляров. В книгу включено 23 стихотворения 1909–1913 годов. Первоначальный вариант названия – «Раковина». Есть свидетельства, что название «Камень» подсказано лидером акмеистов Н. Гумилевым. Второе издание «Камня» вышло в декабре 1915 года (на титуле: Пг., 1916) в издательстве «Гиперборей» тиражом 1000 экземпляров. В сборнике 67 стихотворений, датированных 1908–1915 годами. Третье издание «Камня» появилось в Москве в 1923 году в серии «Библиотека современной русской литературы» (Госиздат), тираж 3000 экземпляров, художник А. М. Родченко. В издание было включено 76 стихотворений.

«Tristia». В 1920 году Мандельштам заключил договор с владельцем издательства «Petropolis» Я. Н. Блохом на издание книги стихов «Новый камень». Книга вышла в Берлине в 1921 году под названием «Tristia», предложенным поэтом М. Кузминым. Название «Скорбные песни» вызывает ассоциации с Овидием. В нее вошло 43 стихотворения, датированных 1915–1921 годами. Мандельштам был согласен с композицией сборника, но находил в нем много искажений и пропусков текста. Во многих письмах того времени поэт отмечал, что книга вышла против его воли. Свой вариант книги под названием «Вторая книга» поэт отдает в издательство «Круг». «Вторая книга» вышла тиражом 3000 экземпляров в 1923 году. В книге есть посвящение «Н. Х.» – Надежде Яковлевне Хазиной, жене поэта.

(вернуться в начало страницы)