|
| |
|
Николай Гаврилович Чернышевский (1828 – 1889)
ЧТО ДЕЛАТЬ?[ 1]
Из рассказов о новых людях |
Посвящается моему другу О. С. Ч.[ 2] |
III
– Ну, Вера, хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать говорит правду, а то все на дыбы подымалась, – Верочка сделала нетерпеливое движение, – ну, хорошо, не стану говорить, не расстраивайся. А я вчера так и заснула у тебя в комнате, может, наговорила чего лишнего. Я вчера не в своем виде была. Ты не верь тому, что я с пьяных-то глаз наговорила, – слышишь? не
верь.
Верочка опять видела прежнюю Марью Алексевну. Вчера ей казалось, что из-под зверской оболочки проглядывают человеческие черты, теперь опять зверь, и только. Верочка усиливалась победить в себе отвращение, но не могла. Прежде она только ненавидела мать, вчера думалось ей, что она перестает ее ненавидеть, будет только жалеть, – теперь опять она чувствовала
ненависть, но и жалость осталась в ней.
– Одевайся, Верочка! чать, скоро придет. – Она очень заботливо осмотрела наряд дочери. – Если ловко поведешь себя, подарю серьги с большими-то изумрудами, – они старого фасона, но если переделать, выйдет хорошая брошка. В залоге остались за 150 р., с процентами 250, а стоят больше 400. Слышишь, подарю.
Явился Сторешников. Он вчера долго не знал, как ему справиться с задачею, которую накликал на себя; он шел пешком из ресторана домой и все думал. Но пришел домой уже спокойный – придумал, пока шел, – и теперь был доволен собой.
Он справился о здоровье Веры Павловны – "я здорова"; он сказал, что очень рад, и навел речь на то, что здоровьем надобно пользоваться, – "конечно, надобно", а по мнению Марьи Алексевны, "и молодостью также"; он совершенно с этим согласен, и думает, что хорошо было бы воспользоваться нынешним вечером для поездки за город: день морозный, дорога чудесная. – С
кем же он думает ехать? "Только втроем: вы, Марья Алексевна, Вера Павловна и я". В таком случае Марья Алексевна совершенно согласна; но теперь она пойдет готовить кофе и закуску, а Верочка споет что-нибудь. "Верочка, ты споешь что-нибудь?" прибавляет она тоном, не допускающим возражений. – "Спою".
Верочка села к фортепьяно и запела "Тройку" – тогда эта песня была только что положена на музыку,[3] – по мнению, питаемому Марьей Алексевною за дверью, эта песня очень хороша: девушка засмотрелась на офицера, – Верка-то, когда захочет, ведь умная, шельма! – Скоро Верочка остановилась: и это все так.
Марья Алексевна так и велела: немножко пропой, а потом заговори. – Вот, Верочка и говорит, только, к досаде Марьи Алексевны, по-французски, – "экая дура я какая, забыла сказать, чтобы по-русски"; – но Вера говорит тихо... улыбнулась, – ну, значит, ничего, хорошо. Только что ж он-то выпучил глаза? впрочем, дурак, так дурак и есть, он только и умеет хлопать глазами. А нам
таких-то и надо. Вот, подала ему руку – умна стала Верка, хвалю.
– Мсье Сторешников, я должна говорить с вами серьезно. Вчера вы взяли ложу, чтобы выставить меня вашим приятелям, как вашу любовницу. Я не буду говорить вам, что это бесчестно: если бы вы были способны понять это, вы не сделали бы так. Но я предупреждаю вас: если вы осмелитесь подойти ко мне в театре, на улице, где-нибудь, – я даю вам пощечину. Мать замучит меня (вот тут-то Верочка улыбнулась), но пусть будет со мною, что будет, все равно! Нынче вечером вы получите от моей матери записку, что катанье наше расстроилось, потому что я больна.
Он стоял и хлопал глазами, как уже и заметила Марья Алексевна.
– Я говорю с вами, как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, – она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.
– Благодарю вас. Уйдите же. Скажите, что вам надобно торопиться приготовить лошадей для поездки.
Он опять похлопал глазами. Она уже обернулась к нотам и продолжала "Тройку". Жаль, что не было знатоков: любопытно было послушать: верно, не часто им случалось слушать пение с таким чувством; даже уж слишком много было чувства, не артистично.
Через минуту Марья Алексевна вошла, и кухарка втащила поднос с кофе и закускою. Михаил Иваныч, вместо того чтобы сесть за кофе, пятился к дверям.
– Куда же вы, Михаил Иваныч?
– Я тороплюсь, Марья Алексевна, распорядиться лошадьми.
– Да еще успеете, Михаил Иваныч. – Но Михаил Иваныч был уже за дверями.
Марья Алексевна бросилась из передней в зал с поднятыми кулаками.
– Что ты сделала, Верка проклятая? А? – но проклятой Верки уже не было в зале; мать бросилась к ней в комнату, но дверь Верочкиной комнаты была заперта: мать надвинула всем корпусом на дверь, чтобы выломать ее, но дверь не подавалась, а проклятая Верка сказала:
– Если вы будете выламывать дверь, я разобью окно и стану звать на помощь. А вам не дамся в руки живая.
Марья Алексевна долго бесновалась, но двери не ломала; наконец устала кричать. Тогда Верочка сказала:
– Маменька, прежде я только не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас и жалко. У вас было много горя, и оттого вы стали такая. Я прежде не говорила с вами, а теперь хочу говорить, только когда вы не будете сердиться. Поговорим тогда хорошенько, как прежде не говорили.
Конечно, не очень-то приняла к сердцу эти слова Марья Алексевна; но утомленные нервы просят отдыха, и у Марьи Алексевны стало рождаться раздумье: не лучше ли вступить в переговоры с дочерью, когда она, мерзавка, уж совсем отбивается от рук? Ведь без нее ничего нельзя сделать, ведь не женишь же без ней на ней Мишку дурака! Да ведь еще и неизвестно, что она ему
сказала, – ведь они руки пожали друг другу, – что ж это значит?
Так и сидела усталая Марья Алексевна, раздумывая между свирепством и хитростью, когда раздался звонок. Это были Жюли с Сержем.
IV
– Серж, говорит по-французски ее мать? – было первое слово Жюли, когда она проснулась.
– Не знаю; а ты еще не выкинула из головы этой мысли?
Нет, не выкинула. И когда, сообразивши все приметы в театре, решили, что, должно быть, мать этой девушки не говорит по-французски, Жюли взяла с собою Сержа переводчиком. Впрочем, уж такая была его судьба, что пришлось бы ему ехать, хотя бы матерью Верочки был кардинал Меццофанти[4]; и он не роптал на судьбу, а ездил повсюду, при Жюли, вроде наперсницы корнелевской героини[5]. Жюли проснулась поздно, по дороге заезжала к Вихман[6], потом, уж не по дороге, а по надобности, еще в четыре магазина. Таким о6разом Михаил Иваныч успел объясниться, Марья Алексевна успела набеситься и насидеться, пока Жюли и Серж доехали с Литейной[7] на Гороховую.
– А под каким же предлогом мы приехали? фи, какая гадкая лестница! Таких я и в Париже не знала.
– Все равно, что вздумается. Мать дает деньги в залог, сними брошку. Или вот, еще лучше: она дает уроки на фортепьяно. Скажем, что у тебя есть племянница.
Матрена в первый раз в жизни устыдилась своей разбитой скулы, узрев мундир Сержа и в особенности великолепие Жюли: такой важной дамы она еще никогда не видывала лицом к лицу. В такое же благоговение и неописанное изумление пришла Марья Алексевна, когда Матрена объявила, что изволили пожаловать полковник NN с супругой. Особенно это: "с супругой!" – Тот круг,
сплетни о котором спускались до Марьи Алексевны, возвышался лишь до действительно статского слоя общества, а сплетни об настоящих аристократах уже замирали в пространстве на половине пути до Марьи Алексевны; потому она так и поняла в полном законном смысле имена "муж и жена", которые давали друг другу Серж и Жюли по парижскому обычаю. Марья Алексевна оправилась
наскоро и выбежала.
Серж сказал, что очень рад вчерашнему случаю и проч., что у его жены есть племянница и проч., что его жена не говорит по-русски и потому он переводчик.
– Да, могу благодарить моего создателя, – сказала Марья Алексевна: – у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, – Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в
гостей: – не знаю, в силах ли будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. - Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
Какие-то посторонние люди, – сцены не будет, – почему ж не выйти? Верочка отперла дверь, взглянула на Сержа и вспыхнула от стыда и гнева.
Этого не могли бы не заметить и плохие глаза, а у Жюли были глаза чуть ли не позорче, чем у самой Марьи Алексевны. Француженка начала прямо:
– Милое дитя мое, вы удивляетесь и смущаетесь, видя человека, при котором были вчера так оскорбляемы, который, вероятно, и сам участвовал в оскорблениях. Мой муж легкомыслен, но он все-таки лучше других повес. Вы его извините для меня, я приехала к вам с добрыми намерениями. Уроки моей племяннице – только предлог; но надобно поддержать его. Вы сыграете
что-нибудь, – покороче, – мы пойдем в вашу комнату и переговорим. Слушайте меня, дитя мое.
Та ли это Жюли, которую знает вся аристократическая молодежь Петербурга? Та ли это Жюли, которая отпускает штуки, заставляющие краснеть иных повес? Нет, это княгиня, до ушей которой никогда не доносилось ни одно грубоватое слово.
Верочка села делать свою пробу на фортепьяно. Жюли стала подле нее, Серж занимался разговором с Марьей Алексевною, чтобы выведать, каковы именно ее дела с Сторешниковым. Через несколько минут Жюли остановила Верочку, взяла ее за талью, прошлась с нею по залу, потом увела ее в ее комнату. Серж пояснил, что его жена довольна игрою Верочки, но хочет потолковать с нею,
потому что нужно знать и характер учительницы и т. д., и продолжал наводить разговор на Сторешникова. Все это было прекрасно, но Марья Алексевна смотрела все зорче и подозрительнее.
– Милое дитя мое, – сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: – ваша мать очень дурная женщина. Но что6ы мне знать, как говорить с вами, прошу вас, расскажите, как и зачем вы были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер. Не опасайтесь меня. – Выслушавши Верочку, она сказала: – Да, с вами можно говорить, вы имеете
характер, – и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
– Что ж, он хотел обмануть вашу мать, или они оба были в заговоре против вас? – Верочка горячо стала говорить, что ее мать уж не такая же дурная женщина, чтобы быть в заговоре. – Я сейчас это увижу, – сказала Жюли. – Вы оставайтесь здесь, – вы там лишняя. – Жюли вернулась в залу.
– Серж, он уже звал эту женщину и ее дочь кататься нынче вечером. Расскажи ей о вчерашнем ужине.
– Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно только условиться в цене и, вероятно, мы не разойдемся из-за этого. Но позвольте мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом. Вы его очень хвалите. А известно ли вам, что он говорит о своих отношениях к вашему семейству, – например, с какою целью он приглашал нас вчера в вашу ложу?
В глазах Марьи Алексевны, вместо выпытывающего взгляда, блеснул смысл: "так и есть".
– Я не сплетница, – отвечала она с неудовольствием: – сама не разношу вестей и мало их слушаю. – Это было сказано не без колкости, при всем ее благоговении к посетителю. – Мало ли что болтают молодые люди между собою; этим нечего заниматься.
– Хорошо-с; ну, а вот это вы назовете сплетнями. – Он стал рассказывать историю ужина. Марья Алексевна не дала ему докончить: как только произнес он первое слово о пари, она вскочила и с бешенством закричала, совершенно
забывши важность гостей:
– Так вот они, штуки-то какие! Ах он, разбойник. Ах он, мерзавец. Так вот зачем он кататься-то звал! он хотел меня за городом-то на тот свет отправить, чтобы беззащитную девушку обесчестить! Ах он, сквернавец! – и так далее. Потом она стала благодарить гостя за спасение жизни ее и чести ее дочери. – То-то, батюшка, я уж и сначала догадывалась, что вы что-нибудь
неспросту приехали, что уроки-то уроками, а цель у вас другая, да я не то полагала; я думала, у вас ему другая невеста приготовлена, вы его у нас отбить хотите, – погрешила на вас, окаянная, простите великодушно. Вот, можно сказать, по гроб жизни облагодетельствовали, - и т. д. Ругательства, благодарности, извинения долго лились беспорядочным потоком.
Жюли недолго слушала эту бесконечную речь, смысл которой был ясен для нее из тона голоса и жестов; с первых слов Марьи Алексевны француженка встала и вернулась в комнату Верочки.
– Да, ваша мать не была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам говорю, что
это будет не надолго. Что вам теперь делать? Есть у вас родные в Петербурге?
– Нет.
– Это жаль. У вас есть любовник? – Верочка не знала, как и отвечать на это, она только странно раскрыла глаза. – Простите, простите, это видно, но тем хуже. Значит, у вас нет приюта. Как же быть? Ну, слушайте. Я не то, чем вам показалась. Я не жена ему, я у него на содержаньи. Я известна всему Петербургу как самая дурная женщина. Но я честная женщина. Прийти ко мне –
для вас значит потерять репутацию; довольно опасно для вас и то, что я уже один раз была в этой квартире, а приехать к вам во второй раз было бы, наверное, губить вас. Между тем надобно увидеться еще с вами, быть может, и не раз, – то есть, если вы доверяете мне, Да? – Так когда вы завтра можете располагать собою?
– Часов в двенадцать, – сказала Верочка. Это для Жюли немного рано, но все равно, она велит разбудить себя и встретится с Верочкою в той линии Гостиного двора, которая противоположна Невскому[8]; она короче всех, там легко найти друг друга, и там никто не знает Жюли.
– Да, вот еще счастливая мысль: дайте мне бумаги, я напишу этому негодяю письмо, чтобы взять его в руки. – Жюли написала: "Мсье Сторешников, вы теперь, вероятно, в большом затруднении; если хотите избавиться от него,
будьте у меня в 7 часов. М. Ле-Теллье"[9]. – Теперь прощайте!
Жюли протянула руку, но Верочка бросилась к ней на шею, и целовала, и плакала, и опять целовала, А Жюли и подавно не выдержала, – ведь она не была так воздержана на слезы, как Верочка, да и очень ей трогательна была радость и гордость, что она делает благородное дело; она пришла в экстаз, говорила, говорила, все со слезами и поцелуями, и заключила восклицанием:
– Друг мой, милое мое дитя! о, не дай тебе бог никогда узнать, что чувствую я теперь, когда после многих лет в первый раз прикасаются к моим губам чистые губы. Умри, но не давай поцелуя без любви!
V
План Сторешникова был не так человекоубийствен, как предположила Марья Алексевна: она, по своей манере, дала делу слишком грубую форму, но сущность дела отгадала, Сторешников думал попозже вечером завезти своих дам в ресторан, где собирался ужин; разумеется, они все замерзли и проголодались, надобно погреться и выпить чаю; он всыплет опиуму в чашку или рюмку Марье
Алексевне; Верочка растеряется, увидев мать без чувств; он заведет Верочку в комнату, где ужин, – вот уже пари и выиграно; что дальше – как случится. Может быть, Верочка в своем смятении ничего не поймет и согласится посидеть в незнакомой компании, а если и сейчас уйдет, – ничего, это извинят, потому что она только вступила на поприще авантюристки и, натурально, совестится на
первых порах. Потом он уладится деньгами с Марьей Алексевною, – ведь ей уж нечего будет делать.
Но теперь как ему быть? он проклинал свою хвастливость перед приятелями, свою ненаходчивость при внезапном крутом сопротивлении Верочки, желал себе провалиться сквозь землю. И в этаком-то расстройстве и сокрушении духа – письмо от Жюли, целительный бальзам на рану, луч спасения в непроглядном мраке, столбовая дорога под ногою тонувшего в бездонном болоте.
О, она поможет, она умнейшая женщина, она может все придумать! благороднейшая женщина! – Минут за десять до 7 часов, он был уже перед ее дверью, – "Изволят ждать и приказали принять".
Как величественно сидит она, как строго смотрит! едва наклонила голову в ответ на его поклон. "Очень рада вас видеть, прошу садиться". – Ни один мускул не пошевелился в ее лице. Будет сильная головомойка, – ничего, ругай, только спаси.
– Мсье СторешнИк, – начала она холодным, медленным тоном: – вам известно мое мнение о деле, по которому мы видимся теперь и которое, стало быть, мне не нужно вновь характеризовать. Я видела ту молодую особу, о которой был вчера разговор, слышала о вашем нынешнем визите к ним, следовательно, знаю все, и очень рада, что это избавляет меня от тяжелой необходимости расспрашивать вас о чем-либо. Ваше положение с одинаковою определенностью ясно и мне и вам ("господи, лучше бы ругалась!" думает подсудимый). Мне кажется, что вы не можете выйти из него без посторонней помощи, и не можете ждать успешной помощи ни от кого, кроме меня. Если вы имеете возразить что-нибудь, я жду. – Итак (после паузы), вы подобно мне полагаете, что никто другой не в состоянии помочь вам, - выслушайте же, что я могу и хочу сделать для вас; если предлагаемое мною пособие покажется вам достаточно, я выскажу условия, на которых согласна оказать его.
И тем же длинным, длинным манером официального изложения она сказала, что может послать Жану письмо, в котором скажет, что после вчерашней вспышки передумала, хочет участвовать в ужине, но что нынешний вечер у нее уже занят, что поэтому она просит Жана уговорить Сторешникова отложить ужин – о времени его она после условится с Жаном. Она прочла это письмо, – в письме
слышалась уверенность, что Сторешников выиграет пари, что ему досадно будет отсрочивать свое торжество. Достаточно ли будет этого письма? – конечно. В таком случае, – продолжает Жюли все тем же длинным, длинным тоном официальных записок, – она отправит письмо на двух условиях – "вы можете принять или не принять их, – вы принимаете их, – я отправляю письмо; вы
отвергаете их, – я жгу письмо", и т. д., все в этой же бесконечной манере, вытягивающей душу из спасаемого. Наконец и условия. Их два: – "Первое: вы прекращаете всякие преследования молодой особы, о которой мы говорим; второе: вы перестаете упоминать ее имя в ваших разговорах". – "Только-то – думает спасаемый: – я думал, уж она черт знает чего потребует, и уж чёрт
знает на что ни был бы готов". Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет... "первое – нужно для нее, второе – также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю, и дело забудется; но вы поймете, что другие забудут его только в том случае, когда вы не будете
напоминать о нем каким бы то ни было словом о молодой особе, о которой" и т. д. И все объясняется, все доказывается, даже то, что письмо будет получено Жаном еще во-время. – "Я справлялась, он обедает у Берты" и т. д., – "он поедет к вам, когда докурит свою сигару" и т. д., и все в таком роде и, например, в таком: "Итак, письмо отправляется, я очень рада. Потрудитесь
перечесть его, – я не имею и не требую доверия. Вы прочли, – потрудитесь сам запечатать его, – вот конверт. – Я звоню. – Полина, вы потрудитесь передать это письмо", и т. д. – "Полина, я не виделась нынче с мсье Сторешником, он не был здесь, – вы понимаете?" – Около часа тянулось это мучительное спасание. Наконец, письмо отправлено, и спасенный дышит свободнее, но пот льет с него градом, и Жюли продолжает:
– Через четверть часа вы должны будете спешить домой, чтобы Жан застал вас. Но четвертью часа вы еще можете располагать, и я воспользуюсь ею, чтобы сказать вам несколько слов; вы последуете или не последуете совету, в них заключающемуся, но вы зрело обдумаете его. Я не буду говорить об обязанностях честного человека относительно девушки, имя которой он
компрометировал: я слишком хорошо знаю нашу светскую молодежь, чтобы ждать пользы от рассмотрения этой стороны вопроса. Но я нахожу, что женитьба на молодой особе, о которой мы говорим, была бы выгодна для вас. Как женщина прямая, я изложу вам основания такого моего мнения с полною ясностью, хотя некоторые из них и щекотливы для вашего слуха, – впрочем, малейшего вашего слова будет достаточно, чтобы я остановилась. Вы человек слабого характера и рискуете попасться в руки дурной женщины, которая будет мучить вас и играть вами. Она добра и благородна, потому не стала бы обижать вас. Женитьба на ней несмотря на низкость ее происхождения и, сравнительно с вами, бедность, очень много двинула бы вперед вашу карьеру: она, будучи введена в большой свет, при ваших денежных средствах, при своей красоте, уме и силе характера, заняла бы в нем блестящее место; выгоды от этого для всякого мужа понятны. Но, кроме тех выгод, которых получил бы всякий другой муж от такой жены, вы, по особенностям вашей натуры, более, чем кто-либо, нуждаетесь в содействии, – скажу прямее: в руководстве. Каждое мое слово было взвешено; каждое – основано на наблюдении над нею. Я не требую доверия, но рекомендую вам обдумать мой совет. Я сильно сомневаюсь, чтобы она приняла вашу руку; но если бы она приняла ее, это было бы очень выгодно для вас. Я не удерживаю вас более, вам надобно спешить домой.
VI
Марья Алексевна, конечно, уже не претендовала на отказ Верочки от катанья, когда увидела, что Мишка-дурак вовсе не такой дурак, а чуть было даже не поддел ее. Верочка была оставлена в покое и на другое утро без всякой помехи отправилась в Гостиный двор.
– Здесь морозно, я не люблю холода, – сказала Жюли: – надобно куда-нибудь отправиться. Куда бы? погодите, я сейчас вернусь из этого магазина. – Она купила густой вуаль для Верочки. – Наденьте, тогда можете ехать ко мне безопасно. Только не подымайте вуаля, пока мы не останемся одни. Полина очень скромна, но я не хочу, чтоб и она вас видела. Я слишком
берегу вас, дитя мое! – Действительно, она сама была в салопе и шляпе своей горничной и под густым вуалем. Когда Жюли отогрелась, выслушала все, что имела нового Верочка, она рассказала про свое свиданье с Сторешниковым.
– Теперь, милое дитя мое, нет никакого coмнения, что он сделает вам предложение. Эти люди влюбляются по уши, когда их волокитство отвергается. Знаете ли вы, дитя мое, что вы поступили с ним, как опытная кокетка? Кокетство, – я говорю про настоящее кокетство, а не про глупые, бездарные подделки под него: они отвратительны, как всякая плохая подделка под хорошую
вещь, – кокетство – это ум и такт в применении к делам женщины с мужчиною. Потому совершенно наивные девушки без намерения действуют как опытные кокетки, если имеют ум и такт. Может быть, и мои доводы отчасти подействуют на него, но главное – ваша твердость. – Как бы то ни было, он сделает вам предложение, я советую вам принять его.
- Вы, которая вчера сказали мне: лучше умереть, чем дать поцелуй без любви?
- Милое дитя мое, это было сказано в увлечении; в минуты увлечения оно верно и хорошо! Но жизнь - проза и расчет.
- Нет, никогда, никогда! Он гадок, это отвратительно! Я не увижусь,
пусть меня съедят, я брошусь из окна, я пойду собирать милостыню... но
отдать руку гадкому, низкому человеку - нет, лучше умереть.
Жюли стала объяснять выгоды: вы избавитесь от преследований матери, вам
грозит опасность быть проданной, он не зол, а только недалек, недалекий и
незлой муж лучше всякого другого для умной женщины с характером, вы будете
госпожою в доме. Она в ярких красках описывала положение актрис, танцовщиц,
которые не подчиняются мужчинам в любви, а господствуют над ними: "это самое
лучшее положение в свете для женщины, кроме того положения, когда к такой же
независимости и власти еще присоединяется со стороны общества формальное
признание законности такого положения, то есть, когда муж относится к жене
как поклонник актрисы к актрисе". Она говорила много, Верочка говорила
много, обе разгорячились, Верочка, наконец, дошла до пафоса.
- Вы называете меня фантазеркою, спрашиваете, чего же я хочу от жизни?
Я не хочу ни властвовать, ни подчиняться, я не хочу ни обманывать, ни
притворяться, я не хочу смотреть на мнение других, добиваться того, что
рекомендуют мне другие, когда мне самой этого не нужно. Я не привыкла к
богатству - мне самой оно не нужно, - зачем же я стану искать его только
потому, что другие думают, что оно всякому приятно и, стало быть, должно
быть приятно мне? Я не была в обществе, не испытывала, что значит блистать,
и у меня еще нет влечения к этому, - зачем же я стану жертвовать чем-нибудь
для блестящего положения только потому, что, по мнению других, оно приятно?
Для того, что не нужно мне самой, - я не пожертвую ничем, - не только собой,
даже малейшим капризом не пожертвую. Я хочу быть независима и жить
по-своему; что нужно мне самой, на то я готова; чего мне не нужно, того не
хочу и не хочу. Что нужно мне будет, я не знаю; вы говорите: я молода,
неопытна, со временем переменюсь, - ну, что ж, когда переменюсь, тогда и
переменюсь, а теперь не хочу, не хочу, не хочу ничего, чего не хочу! А чего
я хочу теперь, вы спрашиваете? - ну да, я этого не знаю. Хочу ли я любить
мужчину? - Я не знаю, - ведь я вчера поутру, когда вставала, не знала, что
мне захочется полюбить вас; за несколько часов до того, как полюбила вас, не
знала, что полюблю, и не знала, как это я буду чувствовать, когда полюблю
вас. Так теперь я не знаю, что я буду чувствовать, если я полюблю мужчину, я
знаю только то, что не хочу никому поддаваться, хочу быть свободна, не хочу
никому быть обязана ничем, чтобы никто не смел сказать мне: ты обязана
делать для меня что-нибудь! Я хочу делать только то, чего буду хотеть, и
пусть другие делают так же; я не хочу ни от кого требовать ничего, я хочу не
стеснять ничьей свободы и сама хочу быть свободна.
Жюли слушала и задумывалась, задумывалась и краснела и - ведь она не
могла не вспыхивать, когда подле был огонь - вскочила и прерывающимся
голосом заговорила:
- Так, дитя мое, так! Я и сама бы так чувствовала, если б не была
развращена. Не тем я развращена, за что называют женщину погибшей, не тем,
что было со мною, что я терпела, от чего страдала, не тем я развращена, что
тело мое было предано поруганью, а тем, что я привыкла к праздности, к
роскоши, не в силах жить сама собою, нуждаюсь в других, угождаю, делаю то,
чего не хочу - вот это разврат! Не слушай того, что я тебе говорила, дитя
мое: я развращала тебя - вот мученье! Я не могу прикасаться к чистому, не
оскверняя; беги меня, дитя мое, я гадкая женщина, - не думай о свете! Там
все гадкие, хуже меня; где праздность, там гнусность, где роскошь, там
гнусность! - беги, беги!
VII
Сторешников чаще и чаще начал думать: а что, как я в самом деле возьму
да женюсь на yей? С ним произошел случай, очень обыкновенный в жизни не
только людей несамостоятельных в его роде, а даже и людей с независимым
характером. Даже в истории народов: этими случаями наполнены томы Юма и
Гиббона, Ранке и Тьерри[10]; люди толкаются, толкаются в одну сторону
только потому, что не слышат слова: "а попробуйте-ко, братцы, толкнуться в
другую", - услышат и начнут поворачиваться направо кругом, и пошли толкаться
в другую сторону. Сторешников слышал и видел, что богатые молодые люди
приобретают себе хорошеньких небогатых девушек в любовницы, - ну, он и
добивался сделать Верочку своею любовницею: другого слова не приходило ему в
голову; услышал он другое слово: "можно жениться", - ну, и стал думать на
тему "жена", как прежде думал на тему "любовница".
Это общая черта, по которой Сторешников очень удовлетворительно
изображал в своей особе девять десятых долей истории рода человеческого. Но
историки и психологи говорят, что в каждом частном факте общая причина
"индивидуализируется" (по их выражению) местными, временными, племенными и
личными элементами, и будто бы они-то, особенные-то элементы, и важны, - то
есть, что все ложки хотя и ложки, но каждый хлебает суп или щи тою ложкою,
которая у него, именно вот у него в руке, и что именно вот эту-то ложку
надобно рассматривать. Почему не рассмотреть.
Главное уже сказала Жюли (точно читала она русские романы, которые все
об этом упоминают!): сопротивление разжигает охоту. Сторешников привык
мечтать, как он будет "обладать" Верочкою. Подобно Жюли, я люблю называть
грубые вещи прямыми именами грубого и пошлого языка, на котором почти все мы
почти постоянно думаем и говорим. Сторешников уже несколько недель занимался
тем, что воображал себе Верочку в разных позах, и хотелось ему, чтобы эти
картины осуществились. Оказалось, что она не осуществит их в звания
любовницы, - ну, пусть осуществляет в звании жены; это все равно, главное
дело не звание, а позы, то есть обладание. О, грязь! о, грязь! - "обладать"
- кто смеет обладать человеком? Обладают халатом, туфлями. - Пустяки: почти
каждый из нас, мужчин, обладает кем-нибудь из вас, наши сестры; опять
пустяки: какие вы нам сестры? - вы наши лакейки! Иные из вас, - многие -
господствуют над нами - это ничего: ведь и многие лакеи властвуют над своими
барами.
Мысли о позах разыгрались в Сторешникове после театра с такою силою,
как еще никогда. Показавши приятелям любовницу своей фантазии, он увидел,
что любовница гораздо лучше, что всякое другое достоинство, большинство
людей оценивает с точностью только по общему отзыву. Всякий видит, что
красивое лицо красиво, а до какой именно степени оно красиво, как это
разберешь, пока ранг не определен дипломом? Верочку в галерее или в
последних рядах кресел, конечно, не замечали; но когда она явилась в ложе
2-го яруса, на нее было наведено очень много биноклей; а сколько похвал ей
слышал Сторешников, когда, проводив ее, отправился в фойе! а Серж? о, это
человек с самым тонким вкусом! - а Жюли? - ну, нет, когда наклевывается
такое счастье, тут нечего разбирать, под каким званием "обладать" им.
Самолюбие было раздражено вместе с сладострастием. Но оно было
затронуто и с другой стороны: "она едва ли пойдет за вас" - как? не пойдет
за него, при таком мундире и доме? нет, врешь, француженка, пойдет! вот
пойдет же, пойдет!
Была и еще одна причина в том же роде: мать Сторешникова, конечно,
станет противиться женитьбе - мать в этом случае представительница света, -
а Сторешников до сих пор трусил матери и, конечно, тяготился своею
зависимостью от нее. Для людей бесхарактерных очень завлекательна мысль: "я
не боюсь; у меня есть характер".
Конечно, было и желание подвинуться в своей светской карьере через жену.
А ко всему этому прибавлялось, что ведь Сторешников не смел показаться к Верочке в прежней роли, а между тем так и тянет посмотреть на нее.
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться, и через
неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни,
сидела и обдумывала, как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка
не выходила из своей комнаты, он мог говорить только с Марьею Алексевною.
Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает себе за
большую честь, но, как любящая мать, должна узнать мнение дочери и просит
пожаловать за ответом завтра поутру.
- Ну, молодец девка моя Вера, - говорила мужу Марья Алексевна,
удивленная таким быстрым оборотом дела: - гляди-ко, как она забрала
молодца-то в руки! А я думала, думала, не знала, как и ум приложить! думала,
много хлопот мне будет опять его заманить, думала, испорчено все дело, а
она, моя голубушка, не портила, а к доброму концу вела, - знала, как надо
поступать. Ну, хитра, нечего сказать.
- Господь умудряет младенцы, - произнес Павел Константиныч.
Он редко играл роль в домашней жизни. Но Марья Алексевна была строгая
хранительница добрых преданий, и в таком парадном случае, как объявление
дочери о предложении, она назначила мужу ту почетную роль, какая по праву
принадлежит главе семейства и владыке. Павел Константиныч и Марья Алексевна
уселись на диване, как на торжественнейшем месте, и послали Матрену просить
барышню пожаловать к ним.
- Вера, - начал Павел Константиныч, - Михаил Иваныч делает нам честь,
просит твоей руки. Мы отвечали, как любящие тебя родители, что принуждать
тебя не будем, но что с одной стороны рады. Ты как добрая послушная дочь,
какою мы тебя всегда видели, положишься на нашу опытность, что мы не смели
от бога молить такого жениха. Согласна, Вера?
- Нет, - сказала Верочка.
- Что ты говоришь, Вера? - закричал Павел Константиныч; дело было так ясно, что и он мог кричать, не осведомившись у жены, как ему поступать.
- С ума ты сошла, дура? Смей повторить, мерзавка-ослушница! - закричала Марья Алексевна, подымаясь с кулаками на дочь.
- Позвольте, маменька, - сказала Вера, вставая: - если вы до меня
дотронетесь, я уйду из дому, запрете, - брошусь из окна. Я знала, как вы
примете мой отказ, и обдумала, что мне делать. Сядьте и сидите, или я уйду.
Марья Алексевна опять уселась. "Экая глупость сделана, передняя-то
дверь не заперта на ключ! задвижку-то в одну секунду отодвинет - не
поймаешь, уйдет! ведь бешеная!"
- Я не пойду за него. Без моего согласия не станут венчать.
- Вера, ты с ума сошла, - говорила Марья Алексевна задыхающимся голосом.
- Как же это можно? Что же мы ему скажем завтра? - говорил отец.
- Вы не виноваты перед ним, что я несогласна.
Часа два продолжалась сцена. Марья Алексевна бесилась, двадцать раз
начинала кричать и сжимала кулаки, но Верочка говорила: "не вставайте, или я
уйду". Бились, бились, ничего не могли сделать. Покончилось тем, что вошла
Матрена и спросила, подавать ли обед - пирог уже перестоялся.
- Подумай до вечера, Вера, одумайся, дура! - сказала Марья Алексевна и шепнула что-то Матрене.
- Маменька, вы что-то хотите сделать надо мною, вынуть ключ из двери
моей комнаты, или что-нибудь такое. Не делайте ничего: хуже будет.
Марья Алексевна сказала кухарке: "не надо". - "Экой зверь какой,
Верка-то! Как бы не за рожу ее он ее брал, в кровь бы ее всю избить, а
теперь как тронуть? Изуродует себя. проклятая!".
Пошли обедать. Обедали молча. После обеда Верочка ушла в свою комнату.
Павел Константиныч прилег, по обыкновению, соснуть. Но это не удалось ему:
только что стал он дремать, вошла Матрена и сказала, что хозяйский человек
пришел; хозяйка просит Павла Константиныча сейчас же пожаловать к ней.
Матрена вся дрожала, как осиновый лист; ей-то какое дело дрожать?
VIII
А как же прикажете ей не дрожать, когда через нее сочинилась вся эта
беда? Как только она позвала Верочку к папеньке и маменьке, тотчас же
побежала сказать жене хозяйкина повара, что "ваш барин сосватал нашу
барышню"; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она не
по-приятельски себя ведет, ничего им до сих пор не сказала; младшая
горничная не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее - она
никогда ничего не скрывала; ей сказали - "я сама ничего не слышала", - перед
нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала
сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: "значит, это
он сделал потихоньку от матери, коли я ничего не слыхала, уж я все то должна
знать, что Анна Петровна знает", и пошла сообщить барыне. Вот какую историю
наделала Матрена! "Язычок мой проклятый, много он меня губил!" - думала она.
Ведь доследует Марья Алексевна, через кого вышло наружу. Но дело пошло так,
что Марья Алексевна забыла доследовать, через кого оно вышло.
Анна Петровна ахала, охала, два раза упала в обморок, - наедине со старшею горничною; значит, сильно была огорчена, и послала за сыном. Сын явился.
- Мишель, справедливо ли то, что я слышу? (тоном гневного страдания.)
- Что вы слышали, maman?
- То, что ты сделал предложение этой... этой... этой... дочери нашего управляющего?
- Сделал, maman.
- Не спросив мнения матери?
- Я хотел спросить вашего согласия, когда получу ее.
- Я полагаю, что в ее согласии ты мог быть более уверен, чем в моем.
- Maman, так нынче принято, что прежде узнают о согласии девушки, потом уже говорят родственникам.
- Это по-твоему принято? быть может, по-твоему также принято: сыновьям хороших фамилий жениться бог знает на ком, а матерям соглашаться на это?
- Она, maman, не бог знает кто; когда вы узнаете ее, вы одобрите мой выбор.
- "Когда я узнаю ee!" - я никогда не узнаю ee! "одобрю твой выбор!" - я запрещаю тебе всякую мысль об этом выборе! слышишь, запрещаю!
- Maman, это не принято нынче; я не маленький мальчик, чтоб вам нужно было водить меня за руку. Я сам знаю, куда иду.
- Ах! - Анна Петровна закрыла глаза.
Перед Марьею Алексевною, Жюли, Верочкою Михаил Иваныч пасовал, но ведь
они были женщины с умом и характером; а тут по части ума бой был равный, и
если по характеру был небольшой перевес на стороне матери, то у сына была
под ногами надежная почва; он до сих пор боялся матери по привычке, но они
оба твердо помнили, что ведь по настоящему-то, хозяйка-то не хозяйка, а
хозяинова мать, не больше, что хозяйкин сын не хозяйкин сын, а хозяин.
Потому-то хозяйка и медлила решительным словом "запрещаю", тянула разговор,
надеясь сбить и утомить сына прежде, чем дойдет до настоящей схватки. Но сын
зашел уже так далеко, что нельзя было вернуться, и он по необходимости
должен был держаться.
- Maman, уверяю вас, что лучшей дочери вы не могли бы иметь.
- Изверг! Убийца матери!
- Maman, будемте рассуждать хладнокровно. Раньше или позже жениться
надобно, а женатому человеку нужно больше расходов, чем холостому. Я бы мог,
пожалуй, жениться на такой, что все доходы с дома понадобились бы на мое
хозяйство. А она будет почтительною дочерью, и мы могли бы жить с вами, как
до сих пор.
- Изверг! Убийца мой! Уйди с моих глаз!
- Maman, не сердитесь: я ничем не виноват.
- Женится на какой-то дряни, и не виноват.
- Ну, теперь, maman, я сам уйду. Я не хочу, чтобы при мне называли ее такими именами.
- Убийца мой! - Анна Петровна упала в обморок, а Мишель ушел, довольный тем, что бодро выдержал первую сцену, которая важнее всего.
Видя, что сын ушел, Анна Петровна прекратила обморок. Сын решительно
отбивается от рук! В ответ на "запрещаю!" он объясняет, что дом принадлежит
ему! - Анна Петровна подумала, подумала, излила свою скорбь старшей
горничной, которая в этом случае совершенно разделяла чувства хозяйки по
презрению к дочери управляющего, посоветовалась с нею и послала за
управляющим.
- Я была до сих пор очень довольна вами, Павел Константиныч: но теперь интриги, в которых вы, может быть, и не участвовали, могут заставить меня поссориться с вами.
- Ваше превосходительство, я ни в чем тут не виноват, бог свидетель.
- Мне давно было известно, что Мишель волочится за вашей дочерью. Я не
мешала этому, потому что молодому человеку нельзя же жить без развлечений. Я
снисходительна к шалостям молодых людей. Но я не потерплю унижения своей
фамилии. Как ваша дочь осмелилась забрать себе в голову такие виды?
- Ваше превосходительство, она не осмеливалась иметь таких видов. Она почтительная девушка, мы ее воспитали в уважении.
- То есть, что это значит?
- Она, ваше превосходительство, против вашей воли никогда не посмеет.
Анна Петровна ушам своим не верила. Неужели, в самом деле, такое благополучие?
- Вам должна быть известна моя воля... Я не могу согласиться на такой странный, можно сказать, неприличный брак.
- Мы это чувствуем, ваше превосходительство, и Верочка чувствует. Она так к сказала: я не смею, говорит, прогневать их превосходительство.
- Как же это было?
- Так было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили свое
намерение моей жене, а жена сказала им, что я вам, Михаил Иванович, ничего
не скажу до завтрего утра, а мы с женою были намерены, ваше
превосходительство, явиться к вам и доложить обо всем, потому что как в
теперешнее позднее время не осмеливались тревожить ваше превосходительство.
А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке, и она говорит: я с вами,
папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать не следует.
- Так она благоразумная и честная девушка?
- Как же, ваше превосходительство, почтительная девушка!
- Ну, я этому очень рада, что мы можем остаться с вами в дружбе. Я награжу вас за это. Теперь же готова наградить. По парадной лестнице, где живет портной, квартира во 2-м этаже ведь свободна?
- Через три дня освободится, ваше превосходительство.
- Возьмите ее себе. Можете израсходовать до 100 рублей на отделку. Прибавляю вам и жалованья 240 р. в год.
- Позвольте попросить ручку у вашего превосходительства!
- Хорошо, хорошо. Татьяна! - Вошла старшая горничная. - Найди мое синее
бархатное пальто. Это я дарю вашей жене. Оно стоит 150 р. (85 р.), я его
только 2 раза (гораздо более 20) надевала. Это я дарю вашей дочери,Анна
Петровна подала управляющему очень маленькие дамские часы, - я за них
заплатила 300 р. (120 р.). Я умею награждать, и вперед не забуду. Я
снисходительна к шалостям молодых людей.
Отпустив управляющего, Анна Петровна опять кликнула Татьяну.
- Попросить ко мне Михаила Ивановича, - или нет, лучше я сама пойду к
нему. - Она побоялась, что посланница передаст лакею сына, а лакей сыну
содержание известий, сообщенных управляющим, и букет выдохнется, не так
шибнет сыну в нос от ее слов.
Михаил Иваныч лежал, и не без некоторого довольства покручивал усы. -
"Это еще зачем пожаловала сюда-то? Ведь у меня нет нюхательных спиртов от
обмороков", думал он, вставая при появлении матери. Но он увидел на ее лице
презрительное торжество.
Она села, сказала:
- Садитесь, Михаил Иваныч, и мы поговорим, - и долго смотрела за него с улыбкою; наконец, произнесла: - Я очень довольна, Михаил Иваныч; отгадайте, чем я довольна?
- Я не знаю, что и подумать, maman; вы так странно...
- Вы увидите, что нисколько не странно; подумайте, может быть, и отгадаете.
Опять долгое молчание. Он теряется в недоумениях, она наслаждается торжеством.
- Вы не можете отгадать, - я вам скажу. Это очень просто и натурально;
если бы в вас была искра благородного чувства, вы отгадали бы. Ваша
любовница, - в прежнем разговоре Анна Петровна лавировала, теперь уж нечего
было лавировать: у неприятеля отнято средство победить ее, - ваша любовница,
- не возражайте, Михаил Иваныч, вы сами повсюду разглашали, что она ваша
любовница, - это существо низкого происхождения, низкого воспитания, низкого
поведения, - даже это презренное существо...
- Maman, я не хочу слушать таких выражений о девушке, которая будет моею женою.
- Я и не употребляла б их, если бы полагала, что она будет вашею женою.
Но я и начала с тою целью, чтобы объяснить вам, что этого не будет и почему
не будет. Дайте же мне докончить. Тогда вы можете свободно порицать меня за
те выражения, которые тогда останутся неуместны по вашему мнению, но теперь
дайте мне докончить. Я хочу сказать, что ваша любовница, это существо без
имени, без воспитания, без поведения, без чувства, - даже она пристыдила
вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения...
- Что? Что такое, maman? говорите же!
- Вы сами задерживаете меня. Я хотела сказать, что даже она, -
понимаете ли, даже она! - умела понять и оценить мои чувства, даже она,
узнавши от матери о вашем предложении, прислала своего отца сказать мне, что
не восстанет против моей воли и не обесчестит нашей фамилии своим замаранным
именем.
- Maman, вы обманываете?
- К моему и вашему счастью, нет. Она говорит, что...
Но Михаила Иваныча уже не было в комнате, он уже накидывал шинель.
- Держи его, Петр, держи его! - закричала Анна Петровна, Петр разинул рот от такого чрезвычайного распоряжения, а Михаил Иваныч уже сбегал по лестнице.
IX
- Ну, что? - спросила Марья Алексевна входящего мужа.
- Отлично, матушка; она уж узнала и говорит: как вы осмеливаетесь? а я говорю: мы не осмеливаемся, ваше превосходительство, и Верочка уж отказала.
- Что? что? Ты так с дуру-то и бухнул, осел?
- Марья Алексевна...
- Осел! подлец! убил! зарезал! Вот же тебе! - муж получил пощечину. -
Вот же тебе! - другая пощечина. - Вот как тебя надобно учить, дурака! - Она
схватила его за волоса и начала таскать. Урок продолжался немало времени,
потому что Сторешников, после длинных пауз и назиданий матери, вбежавший в
комнату, застал Марью Алексевну еще в полном жару преподавания.
- Осел, и дверь-то не запер, - в каком виде чужие люди застают!
стыдился бы, свинья ты этакая! - только и нашлась сказать Марья Алексевна.
- Где Вера Павловна? Мне нужно видеть Веру Павловну, сейчас же! Неужели она отказывает?
Обстоятельства были так трудны, что Марья Алексевна только махнула
рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда
маршал Груши оказался глуп, как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить[11], как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, -
и остался не при чем, и мог только махнуть рукой и сказать: отрекаюсь от
всего, делай, кто хочет, что хочет и с собою, и со мною.
- Вера Павловна! Вы отказываете мне?
- Судите сами, могу ли не отказать вам!
- Вера Павловна! я жестоко оскорбил вас, я виноват, достоин казни, но не могу перенести вашего отказа... - и так дальше, и так дальше.
Верочка слушала его несколько минут, наконец пора же прекратить - это тяжело.
- Нет, Михаил Иваныч, довольно; перестаньте. Я не могу согласиться.
- Но если так, я прошу у вас одной пощады: вы теперь еще слишком живо
чувствуете, как я оскорбил вас... не давайте мне теперь ответа, оставьте мне
время заслужить ваше прощение! Я кажусь вам низок, подл, но посмотрите, быть
может, я исправлюсь, я употреблю все силы на то, чтоб исправиться! Помогите
мне, не отталкивайте меня теперь, дайте мне время, я буду во всем слушаться
вас! Вы увидите, как я покорен; быть может, вы увидите во мне и что-нибудь
хорошее, дайте мне время.
- Мне жаль вас, - сказала Верочка: - я вижу искренность вашей любви
(Верочка, это еще вовсе не любовь, это смесь разной гадости с разной дрянью,
- любовь не то; не всякий тот любит женщину, кому неприятно получить от нее
отказ, - любовь вовсе не то, - но Верочка еще не знает этого, и растрогана),
- вы хотите, чтобы я не давала вам ответа - извольте. Но предупреждаю вас,
что отсрочка ни к чему не поведет: я никогда не дам вам другого ответа,
кроме того, какой дала нынче.
- Я заслужу, заслужу другой ответ, вы спасаете меня! - он схватил ее руку и стал целовать.
Марья Алексевна вошла в комнату и в порыве чувства хотела благословить
милых детей без формальности, то есть без Павла Константиныча, потом позвать
его и благословить парадно. Сторешников разбил половину ее радости, объяснив
ей с поцелуями, что Вера Павловна, хотя и не согласилась, но и не отказала,
а отложила ответ. Плохо, но все-таки хорошо сравнительно с тем, что было.
Сторешников возвратился домой с победою. Опять явился на сцену дом, и опять Анне Петровне приходилось только падать в обмороки.
Марья Алексевна решительно не знала, что и думать о Верочке. Дочь и
говорила, и как будто бы поступала решительно против ее намерений. Но
выходило то, что дочь победила все трудности, с которыми не могла сладить
Марья Алексевна. Если судить по ходу дела, то оказывалось: Верочка хочет
того же, чего и она, Марья Алексевна, только, как ученая и тонкая штука,
обрабатывает свою материю другим манером. Но если так, зачем же она не
скажет Марье Алексевне: матушка, я хочу одного с вами, будьте спокойны! Или
уж она так озлоблена на мать, что и то самое дело, в котором обе должны бы
действовать заодно, она хочет вести без матери? Что она медлит ответом, это
понятно для Марьи Алексевны: она хочет совершенно вышколить жениха, так чтоб
он без нее дохнуть не смел, и вынудить покорность у Анны Петровны. Очевидно,
она хитрее самой Марьи Алексевны. Когда Марья Алексевна размышляла,
размышления приводили ее именно к такому взгляду. Но глаза и уши постоянно
свидетельствовали против него. А между тем как же быть, если он и ошибочен,
если дочь действительно не хочет идти за Сторешникова? Она такой зверь, что
неизвестно, как ее укротить. По всей вероятности, негодная Верка не хочет
выходить замуж, - это даже несомненно, - здравый смысл был слишком силен в
Марье Алексевне, чтобы обольститься хитрыми ее же собственными раздумьями о
Верочке, как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все так, что
если выйдет (а чёрт ее знает, что у ней на уме, может быть, и это!), то
действительно уже будет полной госпожой и над мужем, и над его матерью, и
над домом, - что ж остается? Ждать и смотреть, - больше ничего нельзя.
Теперь Верка еще не хочет, а попривыкнет, шутя и захочет, - ну, и припугнуть
можно будет... только во-время! а теперь надо только ждать, когда придет это
время. Марья Алексевна и ждала. Но соблазнительна была для нее мысль,
осуждаемая ее здравым смыслом, что Верка ведет дело к свадьбе. Все, кроме
слов и поступков Верочки, подтверждало эту мысль: жених был шелковый. Мать
жениха боролась недели три, но сын побивал ее домом, и она стала смиряться.
Выразила желание познакомиться с Верочкой, - Верочка не отправилась к ней. В
первую минуту Марья Алексевна подумала, что, если б она была на месте
Верочки, она поступила бы умнее, отправилась бы, но, подумав, поняла, что не
отправляться - гораздо умнее. О, это хитрая штука! - и точно: недели через
две Анна Петровна зашла сама, под предлогом посмотреть новую отделку новой
квартиры, была холодна, язвительно любезна; Верочка после двух-трех ее
колких фраз ушла в свою комнату; пока они не ушла, Марья Алексевна не
думала, что нужно уйти, думала, что нужно отвечать колкостями на колкости,
но, когда Верочка ушла, Марья Алексевна сейчас поняла: да, уйти лучше всего,
- пусть ее допекает сын, это лучше! Недели через две Анна Петровна опять
зашла, и уже не выставляла предлогов для посещения, сказала просто, что
зашла навестить, и при Верочке не говорила колкостей.
Так шло время. Жених делал подарки Верочке: они делались через Марью
Алексевну и, конечно, оставались у ней, подобно часам Анны Петровны,
впрочем, не все; иные, которые подешевле, Марья Алексевна отдавала Верочке
под именем вещей, оставшихся невыкупленными в залоге: надобно же было, чтобы
жених видел хоть некоторые из своих вещей на невесте. Он видал и убеждался,
что Верочка решилась согласиться - иначе не принимала бы его подарков;
почему ж она медлит? он сам понимал, и Марья Алексевна указывала, почему:
она ждет, пока совершенно объездится Анна Петровна... И он с удвоенным
усердием гонял на корде свою родительницу, - занятие, доставлявшее ему
немало удовольствия.
Таким образом Верочку оставляли в покое, смотрели ей в глаза. Эта
собачья угодливость была ей гадка, она старалась как можно меньше быть с
матерью. Мать перестала осмеливаться входить в ее комнату, и когда Верочка
сидела там, то есть почти круглый день, ее не тревожили. Михаилу Иванычу
дозволяла она иногда заходить и в ее комнату. Он был с нею послушен, как
ребенок: она велела ему читать, - он читал усердно, будто готовился к
экзамену; толку из чтения извлекал мало, но все-таки кое-какой толк
извлекал; она старалась помогать ему разговорами, - разговоры были ему
понятнее книг, и он делал кое-какие успехи, медленные, очень маленькие, но
все-таки делал. Он уж начал несколько приличнее прежнего обращаться с
матерью, стал предпочитать гонянью на корде простое держанье в узде.
Так прошло три-четыре месяца. Было перемирие, было спокойствие, но с каждым днем могла разразиться гроза, и у Верочки замирало сердце от тяжелого ожидания - не нынче, так завтра или Михаил Иваныч, или Марья Алексевна приступят с требованием согласия, - ведь не век же они будут терпеть. Если бы я хотел сочинять эффектные столкновения, я б и дал этому положению
трескучую развязку: но ее не было на деле; если б я хотел заманивать неизвестностью, я бы не стал говорить теперь же, что ничего подобного не произошло; но я пишу без уловок, и потому вперед говорю: трескучего столкновения не будет, положение развяжется без бурь, без громов и молний.
|
|
Источник: Николай Гаврилович Чернышевский. Что делать? Серия "Литературные памятники". – Л.: Наука, 1975.
|
|
| |
| |
| |
| |
| |
|
Н. Г. Чернышевский. Фотография В. Я. Лауфферта. 1859.
Источник: Н. Г. Чернышевский в портретах, иллюстрациях, документах Сост. О. А. Пини, А. П. Холина. –
Л.: Просвещение, 1978 г. – С. 216. |
| |
| |
|
| |
|
|
|
1."Что делать?" – роман был написан в стенах Петропавловской крепости в декабре 1862 – апреле 1863 г. Вскоре напечатанный в "Современнике", он сыграл колоссальную роль не только в художественной литературе, но и в истории русской общественно-политической борьбы.
Номера "Современника" за 1863 г., содержавшие текст романа, были изъяты, и русский читатель в течение более чем сорока лет вынужден был пользоваться либо пятью зарубежными переизданиями (1867–1898 гг.), либо же нелегальными рукописными копиями.
Только революция 1905 г. сняла цензурный запрет с романа. До 1917 г. вышло в свет четыре издания, подготовленных сыном писателя – М. Н. Чернышевским. (вернуться)
2. О. С. Ч. – Ольга Сократовна Чернышевская (рожд. Васильева, 1833–1918)
– жена Н. Г. Чернышевского с апреля 1853 г.
Некоторыми чертами живого, самостоятельного и непосредственного характера, вкусами и привычками образ Веры Павловны восходит к Ольге Сократовне. В то же время черты серьезности, возвышенности жизненных идеалов, планы трудового переустройства общества,
стремление к образованию не находят себе соответствия в реальном облике жены Чернышевского. Ее душевные качества и стремления Чернышевский постоянно преувеличивал и в сильно идеализированном виде вложил в образ своей героини.
В романе Ольга Сократовна выведена в заключении также под именем "дамы в трауре" (глава V, 23, см. прим. на стр. 857). Преувеличены и плохо обоснованы попытки некоторых современных исследователей представить Ольгу Сократовну в качестве сподвижницы революционной работы ее мужа. Важнейший материал см.: М. Н. Чернышевский. Жена Н. Г. Чернышевского. – Современник,
1925, э 1, стр. 113–126; Марианна Чернышевская. Мои воспоминания об Ольге Сократовне Чернышевской. – В кн.: Н. Г. Чернышевский. Неизданные тексты, статьи, материалы, воспоминания. Саратов, 1926, стр. 206–214; А. П. Скафтымов. Роман "Что делать?" (Его идеологический состав и общественное воздействие). Там же, стр. 92–140; В. А. Пыпина. Любовь в жизни Чернышевского. Размышления и воспоминания. (По материалам семейного архива). Пгр., 1923; Т. А. Богданович. Любовь людей шестидесятых годов. Л., 1929; В.Н. Шульгин. 1) Ольга Сократовна – жена и друг Чернышевского. – Октябрь, 1950, э 8, стр. 170–187; 2) Очерки жизни и творчества Н. Г. Чернышевского. М., 1956, стр. 67–168. (вернуться)
3. ...запела "Тройку" – тогда эта песня была только что положена на
музыку. – первое переложение "Тройки" Некрасова на музыку относится 1852 г. ("Сельская красавица", композитор О. Бернард). В романе, написанном в начале 1860-х годов, Чернышевский мог иметь в виду и переложения 1857 г. (А. И. Дюбук, Н. Леонтьев), 1858 г. (С. А. Зыбина), 1859 г. (И. Ф. Вителяро). См.: Г. К. Иванов. Русская поэзия в отечественной музыке (до 1917 года). Справочник. Вып. 1. М., 1966, стр. 246. (вернуться)
4. кардинал Меццофанти – профессор Болонского университета Джушпе
Меццофанти (1774–1849), знаменитый полиглот своего времени, знавший около 50 языков. Вероятно, Чернышевский помнил статью о нем: А. Пишо. Кардинал Меццофанти. – Библиотека для чтения, 1856, э 2, стр. 144-156; э 3, гр. 31–53. (вернуться)
5. ...ездил повсюду при Жюли, вроде наперсницы корнелевской героини. – типичная ситуация в пьесах французского драматурга П. Корнеля 1606–1684) – наперсники и наперсницы основных действующих лиц. (вернуться)
6. ... Вихман... – модный магазин Вихман помещался на Невском проспекте
(тогда № 69, теперь № 66). См.: Всеобщая адресная книга С.-Петерурга... СПб., 1867–1868, стр. 91; Городской указатель или Адресная книга... СПб., 1849, стр. 299. (вернуться)
7. Литейная – Литейной частью Санкт-Петербурга именовалась в XVIII – начале XX в. местность за Фонтанкой, границы которой неоднократно менялись. Главная улица этой части города – Литейный проспект, проходит от Литейного моста до Невского проспекта. (вернуться)
8. ...в той линии Гостиного двора, которая противоположна Невскому... – т. е. на бывшей Малой Суровской линии (ныне Ломоносовская, выходит на улицу Ломоносова, бывший Чернышёв переулок). (вернуться)
9. Ж. Ле-Теллье. – Н. А. Добролюбов в Париже был в течение некоорого
времени близок с Эмилией Теллье (Tellier) – пятнадцать ее неизданных писем к Добролюбову за период октябрь 1860-май 1861 г. хранятся в Пушкинском доме Академии наук СССР. Имя Теллье Чернышевский, конечно, слышал от Добролюбова, делившегося со своим другом решительно всеми деталями своей личной жизни. Во всяком случае Чернышевский прочитал ее письма, когда разбирал бумаги Добролюбова после его смерти. Не отсюда ли и фамилия героини, весьма вероятно, чем-то близкой к реальной парижанке? (вернуться)
10. ... томы Юма и Гиббона, Ранке и Тьерри. – Д. Юм (Hume, 1711–1776) –
английский философ и историк, автор "Истории Англии от завоевания Юлия Цезаря до революции 1688 года"; Э. Гиббон (Gibbon, 1737–1794) – английский историк, автор "Истории и разрушения Римской империи"; Л. Ранке (Ranke, 1795–1886) – немецкий реакционный историк; О. Тьерри (Thierry, 1795–1856) – французский историк, автор многих работ: "История завоевания Англии
норманами", "Рассказы о временах меровингов", "История происхождения и успехов третьего сословия" и др. О. Тьерри признавал деление общества на исторически сложившиеся классы, но отрицал антагонизм между буржуазией и пролетариатом. См.: Н. Г. Сладкевич. Исторические взгляды Чернышевского и Добролюбова. – Вопросы истории, 1949, э 2, стр. 26–51; И. И. Лягушенко.
Критика буржуазной историографии Н. Г. Чернышевским и его взгляд на историю и задачи историка. – Уч. зап. Мордовского гос. пед. ин-та им. Полежаева, 1956, вып. 4, стр. 99–118; I. К. Dodonov. N. G. Cernysevskij als Historiker. - In: Beitrage zur mssischen, polnischen und deutschen Geschichte. Halle, 1956, S. 171–213 (Jahrbuch fur Geschichte der deutsch-slawischen Beziehungen
und Geschichte Ost und Mitteleuropas, Bd. I); В. Б. Иллерицкий. Исторические взгляды русских революционных демократов. Работы Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова и их соратников. - В кн.: Очерки истории исторической науки в СССР, т. II. М., 1960, стр. 7–66.(вернуться)
11. ...после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, [...]
а Лафайет стал буянить... – в битве 18 июня 1815 г. под Ватерлоо (Бельгия) завершилась карьера Наполеона I. Э. Груши (1766–1847) не успел соединиться с основными силами французской армии; знаменитый французский политический деятель М.-Ж. Лафайет (1757-1834) усердно ратовал за призвание на трон ЛуиФилиппа Орлеанского.(вернуться)
|
|
