|
| |
|
Николай Гаврилович Чернышевский (1828 – 1889)
ЧТО ДЕЛАТЬ?[ 1]
Из рассказов о новых людях |
Посвящается моему другу О. С. Ч.[ 2] |
Глава вторая
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ И ЗАКОННЫЙ БРАК
VIII
Гамлетовское испытание
Однажды Марья Алексевна сказала за чаем, что у нее разболелась голова; разлив чай и заперев сахарницу, ушла и улеглась. Вера и Лопухов остались сидеть в чайной комнате, подле спальной, куда ушла Марья Алексевна. Через несколько минут больная кликнула Федю. "Скажи сестре, что их разговор не дает мне уснуть; пусть уйдут куда подальше, чтоб не мешали. Да скажи
хорошенько, чтобы не обидеть Дмитрия Сергеича: видишь, он какой заботливый о тебе". Федя пошел и сказал, что маменька просит вот о чем. - Пойдемте в мою комнату, Дмитрий Сергеич, - она далеко от спальной, там не будем мешать". Этого, разумеется, и ждала Марья Алексевна. Через четверть часа, она в одних чулках, без башмаков, подкралась к двери Верочкиной комнаты. Дверь была
полуотворена; между дверью и косяком была такая славная щель, - Марья Алексевна приложила к ней глаз и навострила уши.
Увидела она следующее:
В Верочкиной комнате было два окна, между окон стоял письменный стол. У одного окна, с одного конца стола, сидела Верочка и вязала шерстяной нагрудник отцу, свято исполняя заказ Марьи Алексевны; у другого окна, с другого конца стола, сидел Лопухов; локтем одной руки оперся на стол, и в этой руке была сигара, а другая рука у него была засунута в карман;
расстояние между ним и Верочкою было аршина два, если не больше. Верочка больше смотрела на свое вязанье; Лопухов больше смотрел на сигару.
Диспозиция успокоительная.
Услышала она следующее:
- .....Надобно так смотреть на жизнь?[3] - с этих слов начала слышать Марья Алексевна.
- Да, Вера Павловна, так надобно.
- Стало быть, правду говорят холодные практические люди, что человеком управляет только расчет выгоды?
- Они говорят правду. То, что называют возвышенными чувствами, идеальными стремлениями, - все это в общем ходе жизни совершенно ничтожно перед стремлением каждого к своей пользе, и в корне само состоит из того же стремления к пользе.
- Да вы, например, разве вы таков?
- А каков же, Вера Павловна? Вы послушайте, в чем существенная пружина
всей моей жизни. Сущность моей жизни состояла до сих пор в том, что я
учился, я готовился быть медиком. Прекрасно. Зачем отдал меня отец в
гимназию? Он твердил мне: "учись, Митя: выучишься - чиновник будешь, нас с
матерью кормить будешь, да и самому будет хорошо". Вот почему я учился; без
этого расчета отец не отдал бы меня учиться: ведь семейству нужен был
работник. Да и я сам, хотя полюбил ученье, стал ли бы тратить время на него,
если бы не думал, что трата вознаградится с процентами? Я стал оканчивать
курс в гимназии; убедил отца отпустить меня в Медицинскую академию, вместо
того чтобы определять в чиновники. Как это произошло? Мы с отцом видели, что
медики живут гораздо лучше канцелярских чиновников и столоначальников, выше
которых не подняться бы мне. Вот вам причина, по которой я очутился и
оставался в Академии - хороший кусок хлеба. Без этого расчета я не поступил
бы в Академию и не оставался бы в ней.
- Но ведь вы любили учиться в гимназии, ведь вы полюбили потом медицинские науки?
- Да. Это украшение; оно и полезно для успеха дела; но дело обыкновенно бывает и без этого украшения, а без расчета не бывает. Любовь к науке была только результатом, возникавшим из дела, а не причиною его, причина была одна - выгода.
- Положим, вы правы, - да, вы правы. Все поступки, которые я могу разобрать, объясняются выгодою. Но ведь эта теория холодна.
- Теория должна быть сама по себе холодна. Ум должен судить о вещах холодно.
- Но она беспощадна.
- К фантазиям, которые пусты и вредны.
- Но она прозаична.
- Для науки не годится стихотворная форма.
- Итак, эта теория, которой я не могу не допустить, обрекает людей на жизнь холодную, безжалостную, прозаичную?..
- Нет, Вера Павловна: эта теория холодна, но учит человека добывать тепло. Спичка холодна, стена коробочки, о которую трется она, - холодна, дрова - холодны, но от них огонь, который готовит теплую пищу человеку и греет его самого. Эта теория безжалостна, но, следуя ей, люди не будут жалким предметом праздного сострадания. Ланцет не должен гнуться - иначе надобно будет жалеть о пациенте, которому не будет легче от нашего сожаления. Эта теория прозаична, но она раскрывает истинные мотивы жизни, а поэзия в правде жизни. Почему Шекспир[4] величайший поэт? Потому, что в нем больше правды жизни, меньше обольщения, чем у других поэтов.
- Так буду и я беспощадна, Дмитрий Сергеич, - сказала Верочка, улыбаясь: - вы не обольщайтесь мыслью, что имели во мне упорную противницу вашей теории расчета выгод и приобрели ей новую последовательницу. Я сама давно думала в том роде, как прочла в вашей книге и услышала от вас. Но я думала, что это мои личные мысли, что умные и ученые люди думают иначе,
оттого и было колебанье. Все, что читаешь, бывало, - все написано в противоположном духе, наполнено порицаниями, сарказмами против того, что замечаешь в себе и других. Природа, жизнь, рассудок ведут в одну сторону, книги тянут в другую, говорят: это дурно, низко. Знаете. мне самой были отчасти смешны те возражения, которые я вам делала!
- Да, они смешны, Вера Павловна.
- Однако, - сказала она, смеясь: - мы делаем друг другу удивительные комплименты. Я вам: вы, Дмитрий Сергеич, пожалуйста, не слишком-то поднимайте нос; вы мне: вы смешны с вашими сомнениями, Вера Павловна!
- Что ж, - сказал он, тоже улыбнувшись, - нам нет расчета любезничать, потому мы любезничаем.
- Хорошо, Дмитрий Сергеич; люди - эгоисты, так ведь? Вот вы говорили о себе, - и я хочу поговорить о себе.
- Так и следует; каждый думает всего больше о себе.
- Хорошо. Посмотрим, не поймаю ли я вас на вопросах о себе.
- Посмотрим.
- У меня есть богатый жених. Он мне не нравится. Должна ли я принять его предложение?
- Рассчитывайте, что для вас полезнее.
- Что для меня полезнее! Вы знаете, я очень не богата. С одной стороны, нерасположение к человеку; с другой - господство над ним, завидное положение в обществе, деньги, толпа поклонников.
- Взвесьте все; что полезнее для вас, то и выбирайте.
- И если я выберу - богатство мужа и толпу поклонников?
- Я скажу, что вы выбрали то, что вам казалось сообразнее с вашим интересом.
- И что надобно будет сказать обо мне?
- Если вы поступили хладнокровно, рассудительно обдумав, то надобно будет сказать, что вы поступили обдуманно и, вероятно, не будете жалеть о том.
- Но будет мой выбор заслуживать порицания?
- Люди, говорящие разные пустяки, могут говорить о нем, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что вы поступили так, как следовало вам поступить; если вы так сделали, значит, такова была ваша личность, что нельзя вам было поступить иначе при таких обстоятельствах, они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно говоря, вам
и не было другого выбора.
- И никакого порицания моему поступку?
- Кто имеет право порицать выводы из факта, когда существует факт? Ваша личность в данной обстановке - факт; ваши поступки - необходимые выводы из этого факта, делаемые природою вещей. Вы за них не отвечаете, а порицать их - глупо.
- Однако вы не отступаете от своей теории. Так я не заслужу ваше порицание, если приму предложение моего жениха?
- Я был бы глуп, если бы стал порицать.
- Итак, разрешение, - быть может, даже одобрение, - быть может, даже прямой совет поступить так, как я говорю?
- Совет всегда один: рассчитывайте, что для вас полезно; как скоро вы следуете этому совету - одобрение.
- Благодарю вас. Теперь мое личное дело разрешено. Вернемся к первому, общему вопросу. Мы начали с того, что человек действует по необходимости, его действия определяются влияниями, под которыми происходят; более сильные влияния берут верх над другими; тут мы и оставили рассуждение, что когда поступок имеет житейскую важность, эти побуждения называются выгодами, игра
их в человеке - соображением выгод, что поэтому человек всегда действует по расчету выгод. Так я передаю связь мыслей?
- Так.
- Видите, какая я хорошая ученица. Теперь этот частный вопрос о поступках, имеющих житейскую важность, кончен. Но в общем вопросе остаются затруднения. Ваша книга говорит: человек действует по необходимости. Но ведь есть случаи, когда кажется, что от моего произвола зависит поступить так или иначе. Например: я играю и перевертываю страницы нот; я перевертываю их
иногда левою рукою, иногда правою. Положим, теперь я перевернула правою: разве я не могла перевернуть левою? не зависит ли это от моего произвола?
- Нет, Вера Павловна; если вы перевертываете, не думая ничего о том, какою рукою перевернуть, вы перевертываете тою рукою, которою удобнее, произвола нет; если вы подумали: "дай переверну правою рукою" - вы перевернете под влиянием этой мысли, но эта мысль явилась не от вашего произвола; она необходимо родилась от других...
Но на этом слове Марья Алексевна уже прекратила свое слушание: "ну, теперь занялись ученостью, - не по моей части, да и не нужно. Какой умный, основательный, можно сказать, благородный молодой человек! Какие благоразумные правила внушает Верочке! И что значит ученый человек: ведь вот я то же самое стану говорить ей - не слушает, обижается: не могу на нее
потрафить, потому что не умею по-ученому говорить. А вот как он по-ученому-то говорит, она и слушает, и видит, что правда, и соглашается. Да, недаром говорится: ученье свет, неученье - тьма. Как бы я-то воспитанная женщина была, разве бы то было, что теперь? Мужа бы в генералы произвела, по провиантской бы части место ему достала или по другой по какой по такой же.
Ну, конечно, дела бы за него сама вела с подрядчиками-то: ему где - плох! Дом-то бы не такой состроила, как этот. Не одну бы тысячу душ купила. А теперь не могу. Тут надо прежде в генеральском обществе себя зарекомендовать, - а я как зарекомендую? - ни по-французски, ни по-каковски по-ихнему не умею. Скажут: манер не имеет, только на Сенной ругаться
годится. Вот и не гожусь. Неученье - тьма. Подлинно: ученье свет, неученье - тьма".
Вот именно этот подслушанный разговор и привел Марью Алексевну к убеждению, что беседы с Дмитрием Сергеичем не только не опасны для Верочки, - это она и прежде думала, - а даже принесут ей пользу, помогут ее заботам, чтобы Верочка бросила глупые неопытные девические мысли и поскорее покончила венчаньем дело с Михаилом Иванычем.
IX
Отношения Марьи Алексевны к Лопухову походят на фарс, сама Марья
Алексевна выставляется через них в смешном виде. То и другое решительно
против моей воли. Если бы я хотел заботиться о том, что называется у нас
художественностью, я скрыл бы отношения Марьи Алексевны к Лопухову, рассказ
о которых придает этой части романа водевильный характер. Скрыть их было бы
легко. Существенный ход дела мог быть объяснен и без них. Что удивительного
было бы, что учитель и без дружбы с Марьею Алексевною имел бы случаи
говорить иногда, хоть изредка, по нескольку слов с девушкою, в семействе
которой дает уроки? Разве много нужно слов, чтоб росла любовь? В содействии
Марьи Алексевны вовсе не было нужды для той развязки, какую получила встреча
Верочки с Лопуховым. Но я рассказываю дело не так, как нужно для доставления
мне художнической репутации, а как оно было. Я как романист очень огорчен
тем, что написал несколько страниц, унижающихся до водевильности.
Мое намерение выставлять дело, как оно было, а не так, как мне удобнее
было бы рассказывать его, делает мне и другую неприятность: я очень
недоволен тем, что Марья Алексевна представляется в смешном виде с
размышлениями своими о невесте, которую сочинила Лопухову, с такими же
фантастическими отгадываниями содержания книг, которые давал Лопухов
Верочке, с рассуждениями о том, не обращал ли людей в папскую веру Филипп
Эгалите и какие сочинения писал Людовик XIV. Ошибаться может каждый, ошибки
могут быть нелепы, если человек судит о вещах, чуждых его понятиям; но было
бы несправедливо выводить из нелепых промахов Марьи Алексевны, что ее
расположение к Лопухову основывалось лишь на этих вздорах: нет, никакие
фантазии о богатой невесте и благочестии Филиппа Эгалите ни на минуту не
затмили бы ее здравого смысла, если бы в действительных поступках и словах
Лопухова было заметно для нее хотя что-нибудь подозрительное. Но он
действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать
себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек,
не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по
следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что
"лучше я посижу с Верою Павловною", рассуждал о вещах в духе, который
казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что
все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут
приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы
соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и
надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, - не говоря уж
о том, что это невозможно, - было бы нелепо, просто сказать глупо с его
стороны. Да, Марья Алексевна была права, находя много родственного себе в
Лопухове.
Я понимаю, как сильно компрометируется Лопухов в глазах просвещенной
публики сочувствием Марьи Алексевны к его образу мыслей. Но я не хочу давать
потачки никому и не прячу этого обстоятельства, столь вредного для репутации
Лопухова, хоть и доказал, что мог утаить такую дурную сторону отношений
Лопухова в семействе Розальских; я делаю даже больше: я сам принимаюсь
объяснять, что он именно заслуживал благосклонность Марьи Алексевны.
Действительно, из разговора Лопухова с Верочкою обнаруживается, что
образ его мыслей гораздо легче мог показаться хорош людям вроде Марьи
Алексевны, чем красноречивым партизанам разных прекрасных идей[5]. Лопухов
видел вещи в тех самых чертах, в каких представляются они всей массе рода
человеческого, кроме партизанов прекрасных идей. Если Марья Алексевна могла
повторить с удовольствием от своего лица его внушения Верочке по вопросу о
предложении Сторешникова, то и он мог бы с удовольствием подписать "правда"
под ее пьяною исповедью Верочке. Сходство их понятий было так велико, что
просвещенные и благородные романисты, журналисты и другие поучатели нашей
публики давно провозгласили: "эти люди вроде Лопухова ничем не разнятся от
людей вроде Марьи Алексевны". Если столь просвещенные и благородные писатели
так поняли людей вроде Лопухова, то неужели мы будем осуждать Марью
Алексевну за то, что она не рассмотрела в Лопухове ничего, кроме того, что
поняли в людях его разряда лучшие наши писатели, мыслители и назидатели?
Конечно, если бы Марья Алексевна знала хотя половину того, что знают
эти писатели, у ней достало бы ума сообразить, что Лопухов плохая компания
для нее. Но, кроме того, что она была женщина неученая, она имеет и другое
извинение своей ошибке: Лопухов не договаривался с нею до конца. Он был
пропагандист, но не такой, как любители прекрасных идей, которые постоянно
хлопочут о внушении Марьям Алексевнам благородных понятий, какими восхищены
сами в себе. Он имел столько рассудительности, чтобы не выпрямлять
5О-летнего дерева. Он и она понимали факты одинаково и толковали о них. Как
человек, теоретически образованный, он мог делать из фактов выводы, которых
не умели делать люди, подобные Марье Алексевне, не знающие ничего, кроме
обыденных личных забот да ходячих афоризмов простонародной общечеловеческой
мудрости: пословиц, поговорок и тому подобных старых и старинных, древних и
ветхих изречений. Но до выводов у них дело не доходило. Если бы, например,
он стал объяснять, что такое "выгода", о которой он толкует с Верочкою, быть
может, Марья Алексевна поморщилась бы, увидев, что выгода этой выгоды не
совсем сходна с ее выгодою, но Лопухов не объяснял этого Марье Алексевне, а
в разговоре с Верочкою также не было такого объяснения, потому что Верочка
знала, каков смысл этого слова в тех книгах, по поводу которых они вели свой
разговор. Конечно, и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи
Алексевны "правда", Лопухов прибавил бы: "а так как, по вашему собственному
признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и не запрещаю
хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие;
что же касается до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению
новых порядков, то, действительно, она помеха делу; но вы сами не будете
спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают,
что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы
согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться уму-разуму,
а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею".
Но до этого он не договаривался с Марьею Алексевною, и даже не по
осторожности, хотя был осторожен, а просто по тому же внушению здравого
смысла и приличия, по которому не говорил с нею на латинском языке и не
утруждал ее слуха очень интересными для него самого рассуждениями о новейших
успехах медицины: он имел настолько рассудка и деликатности, чтобы не мучить
человека декламациями, непонятными для этого человека.
Но все это я говорю только в оправдание недосмотра Марьи Алексевны, не
успевшей вовремя раскусить, что за человек Лопухов, а никак не в оправдание
самому Лопухову. Лопухова оправдывать было бы нехорошо, а почему нехорошо,
узришь ниже. Люди, которые, не оправдывая его, захотели бы, по человеколюбию
своему, извинить его, не могли бы извинить. Например, они сказали бы в
извинение ему, что он был медик и занимался естественными науками, а это
располагает к материалистическому взгляду. Но такое извинение очень плохо.
Мало ли какие науки располагают к такому же взгляду? - и математические, и
исторические, и общественные, да и всякие другие. Но разве все геометры,
астрономы, все историки, политико-экономы, юристы, публицисты и всякие
другие ученые так уж и материалисты? Далеко нет. Стало быть, Лопухов не
избавляется от своей вины. Сострадательные люди, не оправдывающие его, могли
бы также сказать ему в извинение, что он не совершенно лишен некоторых
похвальных признаков: сознательно и твердо решился отказаться от всяких
житейских выгод и почетов для работы на пользу другим, находя, что
наслаждение такою работою - лучшая выгода для него; на девушку, которая была
так хороша, что он влюбился в нее, он смотрел таким чистым взглядом, каким
не всякий брат глядит на сестру; но против этого извинения его материализму
надобно сказать, что ведь и вообще нет ни одного человека, который был бы
совершенно без всяких признаков чего-нибудь хорошего, и что материалисты,
каковы бы там они ни были, все-таки материалисты, а этим самым уже решено и
доказано, что они люди низкие и безнравственные, которых извинять нельзя,
потому что извинять их значило бы потворствовать материализму. Итак, не
оправдывая Лопухова, извинить его нельзя. А оправдать его тоже не годится,
потому что любители прекрасных идей и защитники возвышенных стремлений,
объявившие материалистов людьми низкими и безнравственными, в последнее
время так отлично зарекомендовали себя со стороны ума, да и со стороны
характера, в глазах всех порядочных людей, материалистов ли, или не
материалистов, что защищать кого-нибудь от их порицаний стало делом
излишним, а обращать внимание на их слова стало делом неприличным.
X
Разумеется, главным содержанием разговоров Верочки с Лопуховым было не
то, какой образ мыслей надобно считать справедливым, но вообще они говорили
между собою довольно мало, и длинные разговоры у них, бывавшие редко, шли
только о предметах посторонних, вроде образа мыслей и тому подобных сюжетов.
Ведь они знали, что за ними следят два очень зоркие глаза. Потому о главном
предмете, их занимавшем, они обменивались лишь несколькими словами -
обыкновенно в то время, как перебирали ноты для игры и пения. А этот главный
предмет, занимавший так мало места в их не слишком частых длинных
разговорах, и даже в коротких разговорах занимавший тоже лишь незаметное
место, этот предмет был не их чувство друг к другу, - нет, о чувстве они не
говорили ни слова после первых неопределенных слов в первом их разговоре на
праздничном вечере: им некогда было об этом толковать; в две-три минуты,
которые выбирались на обмен мыслями без боязни подслушивания, едва успевали
они переговорить о другом предмете, который не оставлял им ни времени, ни
охоты для объяснений в чувствах, - это были хлопоты и раздумья о том, когда
и как удастся Верочке избавиться от ее страшного положения.
На следующее же утро после первого разговора с нею Лопухов уже
разузнавал о том, как надобно приняться за дело о ее поступлении в актрисы.
Он знал, что девушке представляется много неприятных опасностей на пути к
сцене, но полагал, что при твердом характере может она пробиться прямою
дорогою. Оказалось не так. Пришедши через два дня на урок, он должен был
сказать Верочке: "советую вам оставить мысль о том, чтобы сделаться
актрисою". - "Почему?" - "Потому, что уж лучше было бы вам идти за вашего
жениха". На том разговор и прекратился. Это было сказано, когда он и Верочка
брали ноты, он - чтобы играть, она - чтобы петь. Верочка повесила было
голову и несколько раз сбивалась с такта, хотя пела пьесу очень знакомую.
Когда пьеса кончилась и они стали говорить о том, какую выбрать теперь
другую, Верочка уже сказала: "А это мне казалось самое лучшее. Тяжело было
услышать, что это невозможно. Ну - труднее будет жить, а все-таки можно
будет жить. Пойду в гувернантки".
Когда он опять был через два дня у них, она сказала:
- Я не могла найти, через кого бы мне искать места гувернантки. Похлопочите, Дмитрий Сергеич: кроме вас некому.
- Жаль, у меня мало знакомых, которые могли бы тут быть полезны. Семейства, в которых я даю или давал уроки, все люди небогатые, и их знакомые почти все такие же, но попробуем.
- Друг мой, я отнимаю у вас время, но как же быть.
- Вера Павловна, нечего говорить о моем времени, когда я ваш друг.
Верочка и улыбнулась, и покраснела: она сама не заметила, как имя "Дмитрий Сергеич" заменилось у ней именем "друга".
Лопухов тоже улыбнулся.
- Вы не хотели этого сказать, Вера Павловна, - отнимите у меня это имя, если жалеете, что дали его.
Верочка улыбнулась:
- Поздно, - и покраснела, - и не жалею, - и покраснела еще больше.
- Если будет надобно, то увидите, что верный друг.
Они пожали друг другу руки.
Вот вам и все первые два разговора после того вечера.
Через два дня в "Полицейских ведомостях" было напечатано объявление, что "благородная девица, говорящая по-французски и по-немецки и проч., ищет места гувернантки и что спросить о ней можно у чиновника такого-то, в Коломне, в NN улице, в доме NN".
Теперь Лопухову пришлось, действительно, тратить много времени по делу
Верочки. Каждое утро он отправлялся, большею частью пешком, с Выборгской
стороны в Коломну[6] к своему знакомому, адрес которого был выставлен в
объявлении. Путешествие было далекое; но другого такого знакомого, поближе к
Выборгской стороне, не нашлось; ведь надобно было, чтобы в знакомом
соединялось много условий: порядочная квартира, хорошие семейные
обстоятельства, почтенный вид. Бедная квартира поведет к предложению
невыгодных условий гувернантке; без почтенности и видимой хорошей семейной
жизни рекомендующего лица не будут иметь выгодного мнения о рекомендуемой
девушке. А своего адреса уж, конечно, никак не мог Лопухов выставить в
объявлении: что подумали бы о девушке, о которой некому позаботиться, кроме
как студенту! Таким образом Лопухов и делал порядочный моцион. Забрав у
чиновника адресы являющихся искать гувернантку, он пускался продолжать
путешествие: чиновник говорил, что он дальний родственник девушки, и только
посредник, а есть у ней племянник, который завтра сам приедет переговорить
пообстоятельнее. Племянник, вместо того чтобы приезжать, приходил,
всматривался в людей и, разумеется, большею частию оставался недоволен
обстановкою: в одном семействе слишком надменны; в другом - мать семейства
хороша, отец дурак, в третьем наоборот, и т. д., в иных и можно бы жить, да
условия невозможные для Верочки; или надобно говорить по-английски, - она не
говорит; или хотят иметь собственно не гувернантку, а няньку, или люди всем
хороши, кроме того, что сами бедны, и в квартире нет помещения для
гувернантки, кроме детской, с двумя большими детьми, двумя малютками,
нянькою и кормилицею. Но объявления продолжали являться в "Полицейских
ведомостях", продолжали являться и ищущие гувернантки, и Лопухов не терял
надежды.
В этих поисках прошло недели две. На пятый день поисков, когда Лопухов, возвратившись из хождений по Петербургу, лежал на своей кушетке, Кирсанов сказал:
- Дмитрий, ты стал плохим товарищем мне в работе. Пропадаешь каждый день на целое утро, и на половину дней пропадаешь по вечерам. Нахватался уроков, что ли? Так время ли теперь набирать их? Я хочу бросить и те, которые у меня есть. У меня есть рублей 40 - достанет на три месяца до окончания курса. А у тебя было больше денег в запасе, кажется, рублей до
сотни?
- Больше, до полутораста. Да у меня не уроки: я их бросил все, кроме одного. У меня дело. Кончу его - не будешь на меня жаловаться, что отстаю от тебя в работе.
- Какое же?
- Видишь, на том уроке, которого я не бросил, семейство дрянное, а в нем есть порядочная девушка. Хочет быть гувернанткой, чтоб уйти от семейства. Вот я ищу для нее места.
- Хорошая девушка?
- Хорошая.
- Ну, это хорошо. Ищи. - Тем разговор и кончился.
Эх, господа Кирсанов и Лопухов, ученые вы люди, а не догадались, что особенно-то хорошо! Положим, и то хорошо, о чем вы говорили. Кирсанов и не подумал спросить, хороша ли собою девушка, Лопухов и не подумал упомянуть об этом. Кирсанов и не подумал сказать: "да ты, брат, не влюбился ли, что больно усердно хлопочешь". Лопухов и не подумал сказать: "а я, брат, очень
ею заинтересовался", или, если не хотел говорить этого, то и не подумал заметить в предотвращение такой догадки: "ты не подумай, Александр, что я влюбился". Им, видите ли, обоим думалось, что когда дело идет об избавлении человека от дурного положения, то нимало не относится к делу, красиво ли лицо у этого человека, хотя бы он даже был и молодая девушка, а о влюбленности или невлюбленности тут нет и речи. Они даже и не подумали того, что думают это; а вот это-то и есть самое лучшее, что они и не замечали, что думают это.
А впрочем, не показывает ли это проницательному сорту читателей (большинству записных литературных людей показывает - ведь оно состоит из проницательнейших господ), не показывает ли это, говорю я, что Кирсанов и Лопухов были люди сухие, без эстетической жилки? Это было еще недавно модным выражением у эстетических литераторов[7] с возвышенными стремлениями: "эстетическая жилка", может быть, и теперь остается модным у них движением -
не знаю, я давно их не видал. Натурально ли, чтобы молодые люди, если в них есть капля вкуса и хоть маленький кусочек сердца, не поинтересовались вопросом о лице, говоря про девушку? Конечно, это люди без художественного чувства (эстетической жилки). А по мнению других, изучавших натуру человека в кругах, еще более богатых эстетическим чувством, чем компания наших
эстетических литераторов, молодые люди в таких случаях непременно потолкуют о женщине даже с самой пластической стороны. Оно так и было, да не теперь, господа; оно и теперь так бывает, да не в той части молодежи, которая одна и называется нынешней молодежью. Это, господа, странная молодежь.
XI
- Что, мой друг, все еще нет места?
- Нет еще, Вера Павловна; но не унывайте, найдется. Каждый день я бываю в двух, в трех семействах. Нельзя же, чтобы не нашлось, наконец, порядочное, в котором можно жить.
- Ах, но если бы вы знали, мой друг, как тяжело, тяжело мне оставаться здесь. Когда мне не представлялось близко возможности избавиться от этого унижения, этой гадости, я насильно держала себя в каком-то мертвом бесчувствии. Но теперь, мой друг, слишком душно в этом гнилом, гадком воздухе.
- Терпение, терпение, Вера Павловна, найдем!
В этом роде были разговоры с неделю. - Вторник:
- Терпение, терпение, Вера Павловна, найдем.
- Друг мой, сколько хлопот вам, сколько потери времени! Чем я вознагражу вас?
- Вы вознаградите меня, мой друг, если не рассердитесь.
Лопухов сказал и смутился. Верочка посмотрела на него - нет, он не то что не договорил, он не думал продолжать, он ждет от нее ответа.
- Да за что же, мой друг, что вы сделали?
Лопухов еще больше смутился и как будто опечалился.
- Что с вами, мой друг?
- Да, вы и не заметили, - он сказал это так грустно, и потом засмеялся так весело. - Ах, боже мой, как я глуп, как я глуп! Простите меня, мой друг!
- Ну, что такое?
- Ничего. Вы уж наградили меня.
- Ах, вот что! Какой же вы чудак!
- Ну, хорошо, зовите так.
В четверг было Гамлетовское испытание по Саксону Грамматику. После того на несколько дней Марья Алексевна дает себе некоторый (небольшой) отдых в надзоре.
Суббота. После чаю Марья Алексевна уходит считать белье, принесенное прачкою.
- Мой друг, дело, кажется, устроится.
- Да? - Если так... ах, боже мой... ах, боже мой, скорее! Я, кажется, умру, если это еще продлится. Когда же и как?
- Решится завтра. Почти, почти несомненная надежда.
- Что же, как же?
- Держите себя смирно, мой друг: заметят! Вы чуть не прыгаете от радости. Ведь Марья Алексевна может сейчас войти за чем-нибудь.
- А сам хорош! Вошел, сияет, так что маменька долго смотрела на вас.
- Что ж, я ей сказал, отчего я весел, я заметил, что надобно было ей сказать, я так и сказал: "я нашел отличное место".
- Несносный, несносный! Вы занимаетесь предостережениями мне и до сих пор ничего не сказали. Что же, говорите, наконец.
- Нынче поутру Кирсанов, - вы знаете, мой друг, фамилия моего товарища Кирсанов...
- Знаю, несносный, несносный, знаю! Говорите же скорее, без этих глупостей.
- Сами мешаете, мой друг!
- Ах, боже мой! И все замечания, вместо того чтобы говорить дело. Я не знаю, что я с вами сделала бы - я вас на колени поставлю: здесь нельзя, - велю вам стать на колени на вашей квартире, когда вы вернетесь домой, и чтобы ваш Кирсанов смотрел и прислал мне записку, что вы стояли на коленях, - слышите, что я с вами сделаю?
- Хорошо, я буду стоять на коленях. А теперь молчу. Когда исполню наказание, буду прощен, тогда и буду говорить.
- Прощаю, только говорите, несносный.
- Благодарю вас. Вы прощаете, Вера Павловна, когда сами виноваты. Сами все перебивали.
- Вера Павловна? Это что? А ваш друг где же?
- Да, это был выговор, мой друг. Я человек обидчивый и суровый.
- Выговоры? Вы смеете давать мне выговоры? Я не хочу вас слушать.
- Не хотите?
- Конечно, не хочу! Что мне еще слушать? Ведь вы уж все сказали; что дело почти кончено, что завтра оно решится, - видите, мой друг, ведь вы сами еще ничего не знаете нынче. Что же слушать? До свиданья, мой друг!
- Да послушайте, мой друг... Друг мой, послушайте же?
- Не слушаю и ухожу. - Вернулась. - Говорите скорее, не буду перебивать. Ах, боже мой, если б вы знали, как вы меня обрадовали! Дайте вашу руку. Видите, как крепко, крепко жму.
- А слезы на глазах зачем?
- Благодарю вас, благодарю вас.
- Нынче поутру Кирсанов дал мне адрес дамы, которая назначила мне завтра быть у нее. Я лично незнаком с нею, но очень много слышал о ней от нашего общего знакомого, который и был посредником. Мужа ее знаю я сам, - мы виделись у этого моего знакомого много раз. Судя по всему этому, я уверен, что в ее семействе можно жить. А она, когда давала адрес моему знакомому,
для передачи мне, сказала, что уверена, что сойдется со мною в условиях. Стало быть, мой друг, дело можно считать почти совершенно конченным.
- Ах, как это будет хорошо! Какая радость! - твердила Верочка. - Но я хочу знать это скорее, как можно скорее. Вы от нее проедете прямо к нам?
- Нет, мой друг, это возбудит подозрения. Ведь я бываю у вас только для уроков. Мы сделаем вот что. Я пришлю по городской почте письмо к Марье Алексевне, что не могу быть на уроке во вторник и переношу его на среду. Если будет написано: на среду утро - значит, дело состоялось; на среду вечер - неудача. Но почти несомненно "на утро". Марья Алексевна это расскажет и
Феде, и вам, и Павлу Константинычу.
- Когда же придет письмо?
- Вечером.
- Как долго! Нет, у меня не достанет терпенья. И что ж я узнаю из письма? Только "да" - и потом ждать до среды! Это мученье! Если "да", я как можно скорее уеду к этой даме. Я хочу знать тотчас же. Как же это сделать? Я сделаю вот что: я буду ждать вас на улице, когда вы пойдете от этой дамы.
- Друг мой, да это было бы еще неосторожнее, чем мне приехать к вам. Нет, уже лучше я приеду.
- Нет, здесь, может быть, нельзя было б и говорить. И, во всяком случае, маменька стала бы подозревать. Нет, лучше так, как я вздумала. У меня есть такой густой вуаль, что никто не узнает.
- А что же, и в самом деле, кажется, это можно. Дайте подумать.
- Некогда думать. Маменька может войти каждую минуту. Где живет эта дама?
- В Галерной[8], подле моста.
- Во сколько часов вы будете у нее?
- Она назначила в двенадцать.
- С двенадцати я буду сидеть на Конногвардейском бульваре[9], на последней скамье того конца, который ближе к мосту. Я сказала, что на мне будет густой вуаль. Но вот вам примета: я буду держать в руке сверток нот. Если меня еще
не будет, значит, меня задержали... Но вы садитесь на эту скамью и ждите. Я могу опоздать, но буду непременно. Как я хорошо придумала! Как я вам благодарна! Как я буду счастлива! Что ваша невеста,/Дмитрий Сергеич? Вы уж разжалованы из друзей в Дмитрия Сергеича. Как я рада, как я рада! - Верочка побежала к фортепьяно и начала играть.
- Друг мой, какое унижение искусства! Какая порча вашего вкуса! Оперы брошены для галопов!
- Брошены, брошены!
Через несколько минут вошла Марья Алексевна. Дмитрий Сергеич поиграл с нею в преферанс вдвоем, сначала выигрывал, потом дал отыграться, даже проиграл 35 копеек, - это в первый раз снабдил он ее торжеством и, уходя, оставил ее очень довольною, - не деньгами, а собственно торжеством: есть чисто идеальные радости у самых погрязших в материализме сердец, чем и
доказывается, что материалистическое объяснение жизни неудовлетворительно.
XII.
Первый сон Верочки
B снится Верочке сон.
Снится ей, что она заперта в сыром, темном подвале. И вдруг дверь растворилась, и Верочка очутилась в поле, бегает, резвится и думает: "как же
это я могла не умереть в подвале?" - "это потому, что я не видала поля; если бы я видала его, я бы умерла в подвале", - и опять бегает, резвится. Снится
ей, что она разбита параличом, и она думает: "как же это я разбита
параличом? Это бывают разбиты старики, старухи, а молодые девушки не
бывают". - "бывают, часто бывают, - говорит чей-то незнакомый голос, - а ты
теперь будешь здорова, вот только я коснусь твоей руки, - видишь, ты уж и
здорова, вставай же". - Кто ж это говорит? - А как стало легко! - вся
болезнь прошла, - и Верочка встала, идет, бежит, и опять на поле, и опять
резвится, бегает, и опять думает: "как же это я могла переносить паралич?" -
"это потому, что я родилась в параличе, не знала, как ходят и бегают; а если
б знала, не перенесла бы", - и бегает, резвится. А вот идет по полю девушка,
- как странно! - и лицо, и походка, все меняется, беспрестанно меняется в
ней; вот она англичанка, француженка, вот она уж немка, полячка, вот стала и
русская, опять англичанка, опять немка, опять русская, - как же это у ней
все одно лицо? Ведь англичанка не похожа на француженку, немка на русскую, а
у ней и меняется лицо, и все одно лицо, - какая странная! И выражение лица
беспрестанно меняется: какая кроткая! какая сердитая! вот печальная, вот
веселая, - все меняется! а все добрая, - как же это, и когда сердитая, все
добрая? но только, какая же она красавица! как ни меняется лицо, с каждою
переменою все лучше, все лучше. Подходит к Верочке. -"Ты кто?" - "Он прежде
звал меня: Вера Павловна, а теперь зовет: мой друг". - "А, так это ты, та
Верочка, которая меня полюбила?" - "Да, я вас очень люблю. Только кто же
вы?" - "Я невеста твоего жениха". - "Какого жениха?" - "Я не знаю. Я не знаю
своих женихов. Они меня знают, а мне нельзя их знать: у меня их много. Ты
кого-нибудь из них выбери себе в женихи, только из них, из моих женихов". -
"Я выбрала..." - "Имени мне не нужно, я их не знаю. Но только выбирай из
них, из моих женихов. Я хочу, чтоб мои сестры и женихи выбирали только друг
друга. Ты была заперта в подвале? Была разбита параличом?" - "Была". -
"Теперь избавилась?" - "Да". - "Это я тебя выпустила, я тебя вылечила. Помни
же, что еще много невыпущенных, много невылеченных. Выпускай, лечи. Будешь?"
- "Буду. Только как же вас зовут? мне так хочется знать". - "У меня много
имен. У меня разные имена. Кому как надобно меня звать, такое имя я ему и
сказываю. Ты меня зови любовью к людям. Это и есть мое настоящее имя. Меня
немногие так зовут. А ты зови так". - И Верочка идет по городу: вот подвал,
- в подвале заперты девушки. Верочка притронулась к замку, - замок слетел:
"идите" - они выходят. Вот комната, - в комнате лежат девушки, разбиты
параличом: "вставайте" - они встают, идут, и все они опять на поле, бегают,
резвятся, - ах, как весело! с ними вместе гораздо веселее, чем одной! Ах,
как весело!
XIII
В последнее время Лопухову некогда было видеться с своими академическими знакомыми. Кирсанов, продолжавший видеться с ними, на вопросы о Лопухове отвечал, что у него, между прочим, вот какая забота, и один из их общих приятелей, как мы знаем, дал ему адрес дамы, к которой теперь отправлялся Лопухов.
"Как отлично устроится, если это будет так, - думал Лопухов по дороге к ней: - через два, много через два с половиною года, я буду иметь кафедру. Тогда можно будет жить. А пока она проживет спокойно у Б., - если только Б. действительно хорошая женщина, - да в этом нельзя и сомневаться".
Действительно, Лопухов нашел в г-же Б. женщину умную, добрую, без претензий, хотя по службе мужа, по своему состоянию, родству она бы иметь большие претензия. Ее условия были хороши, семейная обстановка для Верочки очень покойна, - все оказалось отлично, как и ждал Лопухов. Г-жа Б. также находила удовлетворительными ответы Лопухова о характере Верочки; дело
быстро шло на лад, и, потолковав полчаса, г-жа Б. сказала, что "если ваша молоденькая тетушка будет согласна на мои условия, прошу ее переселяться ко мне, и чем скорее, тем приятнее для меня".
- Она согласна; она уполномочила меня согласиться за нее. Но теперь, когда мы решили, я должен сказать вам то, о чем напрасно было бы говорить прежде, чем сошлись мы. Эта девушка мне не родственница. Она дочь чиновника, у которого я даю уроки. Кроме меня, она не имела человека, которому могла бы поручить хлопоты. Но я совершенно посторонний человек ей.
- Я это знала, мсье Лопухов. Вы, профессор N (она назвала фамилию знакомого, через которого получен был адрес) и ваш товарищ, говоривший с ним о вашем деле, знаете друг друга за людей достаточно чистых, чтобы вам можно было говорить между собою о дружбе одного из вас с молодою девушкою, не компрометируя эту девушку во мнении других двух. А N такого же мнения обо
мне, и, зная, что я ищу гувернантку, он почел себя вправе сказать мне, что эта девушка не родственница вам. Не порицайте его за нескромность, - он очень хорошо знает меня. Я тоже честный человек, мсье Лопухов, и поверьте, я понимаю, кого можно уважать. Я верю N столько же, как сама себе, а N вам столько же, как сам себе. Но N не знал ее имени, теперь, кажется, я могу уже
спросить его, ведь мы кончили, и нынче-завтра она войдет в наше семейство.
- Ее зовут Вера Павловна Розальская.
- Теперь еще объяснение с моей стороны. Вам может казаться странным, что я, при своей заботливости о детях, решилась кончить дело с вами, не видев ту, которая будет иметь такое близкое отношение к моим детям. Но я очень, очень хорошо знаю, из каких людей состоит ваш кружок. Я знаю, что, если один из вас принимает такое дружеское участие в человеке, то этот
человек должен быть редкой находкой для матери, желающей видеть свою дочь действительно хорошим человеком. Потому осмотр мне казался совершенно излишнею неделикатностью. Я говорю комплимент не вам, а себе.
- Я очень рад теперь за m-lle Розальскую. Ее домашняя жизнь была так тяжела, что она чувствовала бы себя очень счастливою во всяком сносном семействе. Но я не мечтал, чтобы нашлась для нее такая действительно хорошая жизнь, какую она будет иметь у вас.
- Да, N говорил мне, что ей было дурно жить в семействе.
- Очень дурно. - Лопухов стал рассказывать то, что нужно было знать г-же Б., чтобы в разговорах с Верою избегать предметов, которые напоминали бы девушке ее прошлые неприятности. Г-жа Б. слушала с участием, наконец, пожала руку Лопухову:
- Нет, довольно, мсье Лопухов, или я расчувствуюсь, а в мои лета, - ведь мне под 40, - было бы смешно показать, что я до сих пор не могу равнодушно слушать о семейном тиранстве, от которого сама терпела в молодости.
- Позвольте же сказать еще только одно; это так неважно для вас, что, может быть, и не было бы надобности говорить. Но все-таки лучше предупредить. Теперь она бежит от жениха, которого ей навязывает мать.
Г-жа Б. задумалась. Лопухов смотрел, смотрел на нее и тоже задумался.
- Если не ошибаюсь, это обстоятельство не кажется для вас таким маловажным, каким представлялось мне?
Г-жа Б. казалась совершенно расстроенною.
- Простите меня, - продолжал он, видя, что она совершенно растерялась: - простите меня, но я вижу, что это вас затрудняет.
- Да, это дело очень серьезное, мсье Лопухов. Уехать из дома против воли родных, - это, конечно, уже значит вызывать сильную ссору. Но это, как я вам говорила, было бы еще ничего. Если бы она бежала только от грубости и тиранства их, с ними было бы можно уладить так или иначе, - в крайнем случае, несколько лишних денег, и они удовлетворены. Это ничего. Но... такая
мать навязывает ей жениха; значит, жених богатый, очень выгодный.
- Конечно, - сказал Лопухов совершенно унылым тоном.
- Конечно, мсье Лопухов, конечно, богатый; вот это-то меня и смутило. Ведь в таком случае мать не может быть примирена ничем. А вы знаете права родителей! В этом случае они воспользуются ими вполне. Они начнут процесс[10] и поведут его до конца.
Лопухов встал.
- Итак, мне остается просить вас, чтобы то, что было говорено мною, было забыто вами.
- Нет, останьтесь. Дайте же мне хоть сколько-нибудь оправдаться перед вами. Боже мой, как дурна должна я казаться в ваших глазах? То, что должно заставлять каждого порядочного человека сочувствовать, защищать, - это самое останавливает меня. О, какие мы жалкие люди!
На нее в самом деле было жалко смотреть: она не прикидывалась. Ей было в самом деле больно. Довольно долго ее слова были бессвязны, - так она была сконфужена за себя; потом мысли ее пришли в порядок, но и бессвязные, и в порядке, они уже не говорили Лопухову ничего нового. Да и сам он был также расстроен. Он был так занят открытием, которое она сделала ему, что не мог заниматься ее объяснениями по случаю этого открытия. Давши ей наговориться вволю, он сказал:
- Все, что вы говорили в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить вас подумать, что я виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я не слушал вас. О, если бы я не знал, что вы правы! Да, как это было бы хорошо, если б вы не были правы. Я сказал бы ей, что мы не сошлись в условиях или что вы не понравились мне! - и только, и мы
с нею стали бы надеяться встретить другой случай избавления. А теперь, что я ей скажу?
Г-жа Б. плакала.
- Что я ей скажу? - повторял Лопухов, сходя с лестницы. - Как же это ей быть? Как же это ей быть? - думал он, выходя из Галерной в улицу, которая ведет на Конногвардейский бульвар[11].
-----
Разумеется, г-жа Б. не была права в том безусловном смысле, в каком правы люди, доказывающие ребятишкам, что месяца нельзя достать рукою. При ее положении в обществе, при довольно важных должностных связях ее мужа, очень вероятно, даже несомненно, что если бы она уж непременно захотела, чтобы Верочка жила у нее, то Марья Алексевна не могла бы ни вырвать Верочку из ее
рук, ни сделать серьезных неприятностей ни ей, ни ее мужу, который был бы официальным ответчиком по процессу и за которого она боялась. Но все-таки г-же Б. пришлось бы иметь довольно хлопот, быть может, и некоторые неприятные разговоры; надобно было бы одолжаться по чужому делу людьми, услуги которых лучше приберечь для своих дел. Кто обязан и какой
благоразумный человек захочет поступать не так, как г-жа Б.? Мы нисколько не вправе осуждать ее; да и Лопухов не был неправ, отчаявшись за избавление Верочки.
XIV
А Верочка давно, давно сидела на условленной скамье, и сколько раз начинало быстро, быстро биться ее сердце, когда из-за угла показывалась военная фуражка. - Наконец-то! он! друг! - Она вскочила, побежала навстречу.
Быть может, он и прибодрился бы, подходя к скамье, но, застигнутый врасплох, раньше чем ждал показать ей свою фигуру, он был застигнут с пасмурным лицом.
- Неудача?
- Неудача, мой друг.
- Да ведь это было так верно? Как же неудача? Отчего же, мой друг?
- Пойдемте домой, мой друг, я вас провожу. Поговорим. Я через несколько минут скажу, в чем неудача. А теперь дайте подумать. Я все еще не собрался с мыслями. Надобно придумать что-нибудь новое. Не будем унывать, придумаем. - Он уже прибодрился на последних словах, но очень плохо.
- Скажите сейчас, ведь ждать невыносимо. Вы говорите: придумать что-нибудь новое - значит то, что мы прежде придумали, вовсе не годится? Мне нельзя быть гувернанткою? Бедная я, несчастная я!
- Что вас обманывать? Да, нельзя. Я это хотел сказать вам. Но - терпение, терпение, мой друг! Будьте тверды! Кто тверд, добьется удачи.
- Ах, мой друг, я тверда, но как тяжело.
Они шли несколько минут молча.
- Что это? да, она что-то несет в руке под пальто.
- Друг мой, вы несете что-то, - дайте, я возьму.
- Нет, нет, не нужно. Это не тяжело. Ничего.
Опять идут молча. Долго идут.
- А ведь я до двух часов не спала от радости, мой друг. А когда я уснула, какой сон видела! Будто я освобождаюсь ив душного подвала, будто я была в параличе и выздоровела, и выбежала в поле, и со мной выбежало много подруг, тоже, как я, вырвавшихся из подвалов, выздоровевших от паралича, и нам было так весело, так весело бегать по просторному полю! Не сбылся сон! А я думала, что уж не ворочусь домой.
- Друг мой, дайте же, я возьму ваш узелок, ведь теперь он уж не секрет.
Опять идут молча. Долго идут и молчат.
- Друг мой, видите, до чего мы договорились с этой дамой: вам нельзя уйти из дому без воли Марьи Алексевны. Это нельзя - нет, нет, пойдем под руку, а то я боюсь за вас.
- Нет, ничего, только мне душно под этим вуалем.
Она отбросила вуаль. - Теперь ничего, хорошо.
- ("Как бледна!") Нет, мой друг, вы не думайте того, что я сказал. Я не так сказал. Все устроим как-нибудь.
- Как устроим, мой милый? это вы говорите, чтобы утешить меня. Ничего нельзя сделать.
Он молчит. Опять идут молча.
- ("Как бледна! как бледна!") Мой друг, есть одно средство. - Какое, мой милый? - Я вам скажу, мой друг, но только, когда вы несколько успокоитесь. Об этом надобно будет вам рассудить хладнокровно.
- Говорите сейчас! Я не успокоюсь, пока не услышу.
- Нет; теперь вы слишком взволнованы, мой друг. Теперь вы не можете принимать важных решений. Через несколько времени. Скоро. Вот подъезд. До свиданья, мой друг. Как только увижу, что вы будете отвечать хладнокровно, я вам скажу.
- Когда же?
- Послезавтра на уроке.
- Слишком долго!
- Нарочно буду завтра.
- Нет, скорее!
- Нынче вечером.
- Нет, я вас не отпущу. Идите со мною. Я не спокойна, вы говорите; я не могу судить, вы говорите, - хорошо, обедайте у нас. Вы увидите, что я буду спокойна. После обеда маменька спит, и мы можем говорить.
- Но как же я войду к вам? Если мы войдем вместе, ваша маменька будет опять подозревать.
- Подозревать! - что мне! Нет, мой друг, и для этого вам лучше уж войти. Ведь я шла с поднятым вуалем, нас могли видеть.
- Ваша правда.
XV
Марья Алексевна очень удивилась, увидев дочь и Лопухова входящими вместе. Самыми пристальными глазами принялась она всматриваться в них.
- Я зашел к вам, Марья Алексевна, сказать, что послезавтра вечер у меня занят, и я вместо того приду па урок завтра. Позвольте мне сесть. Я очень устал и расстроен. Мне хочется отдохнуть.
- В самом деле, что с вами, Дмитрий Сергеич? Вы ужасно пасмурны.
С амурных дел они, или так встречались? Как бы с амурных дел, он бы был веселый. А ежели бы в амурных делах они поссорились, по ее несоответствию на его желание, тогда бы, точно, он был сердитый, только тогда они ведь поссорились бы, - не стал бы ее провожать. И опять она прошла прямо в свою комнату и на него не поглядела, а ссоры незаметно, - нет, видно, так
встретились. А черт их знает, надо глядеть в оба.
- Я-то ничего особенного, Марья Алексевна, а вот Вера Павловна как будто бледна, - или мне так показалось?
- Верочка-то? С ней бывает.
- А может быть, мне только так показалось. У меня, признаюсь вам, от всех мыслей голова кругом идет.
- Да что же такое, Дмитрий Сергеич? Уж не с невестой ли какая размолвка?
- Нет, Марья Алексевна, невестой я доволен. А вот с родными хочу ссориться.
- Что это вы, батюшка? Дмитрий Сергеич, как это можно с родными ссориться? Я об вас, батюшка, не так думала.
- Да нельзя, Марья Алексевна, такое семейство-то. Требуют от человека
бог знает чего, чего он не в силах сделать.
- Это другое дело, Дмитрий Сергеич, - всех не наградишь, надо меру
знать, это точно. Ежели так, то есть по деньгам ссора, не могу вас осуждать.
- Позвольте мне быть невежею, Марья Алексевна: я так расстроен, что
надобно мне отдохнуть в приятном и уважаемом мною обществе; а такого
общества я нигде не нахожу, кроме как в вашем доме. Позвольте мне
напроситься обедать у вас нынче и позвольте сделать некоторые поручения
вашей Матрене. Кажется, тут есть недалеко погреб Денкера[12], у него вино
не бог знает какое, но хорошее.
Лицо Марьи Алексевны, сильно разъярившееся при первом слове про обед, сложило с себя решительный гнев при упоминании о Матрене и приняло выжидающий вид: - "посмотрим, голубчик, что-то приложишь от себя к обеду? - у Денкера, - видно, что-нибудь хорошее!" Но голубчик, вовсе не смотря на ее лицо, уже вынул портсигар, оторвал клочок бумаги от завалявшегося в нем письма, вынул карандаш и писал.
- Если смею спросить, Марья Алексевна, вы какое вино кушаете?
- Я, батюшка Дмитрий Сергеич, признаться вам сказать, мало знаю толку в вине, почти что и не пью: не женское дело.
"Оно и по роже с первого взгляда было видно, что не пьешь".
- Конечно, так, Марья Алексевна, но мараскин пьют даже девицы. Мне позвольте написать?
- Это что такое, Дмитрий Сергеич?
- Просто, не вино даже, можно сказать, а сироп. - Он вынул красненькую бумажку[13]. - Кажется, будет довольно? - он повел глазами по записке - на всякий случай, дам еще 5 рублей.
Доход за три недели, содержание на месяц. Но нельзя иначе, надо хорошую взятку Марье Алексевне.
У Марьи Алексевны глаза покрылись влагою, и лицом неудержимо овладела сладостнейшая улыбка.
- У вас есть и кондитерская недалеко? Не знаю, найдется ли готовый пирог из грецких орехов, - на мой вкус, это самый лучший пирог, Марья Алексевна; но если нет такого, - какой есть, не взыщите.
Он отправился в кухню и послал Матрену делать покупки.
- Кутнем ныне, Марья Алексевна. Хочу пропить ссору с родными. Почему не кутнуть, Марья Алексевна? Дело с невестой на лад идет. Тогда не так заживем, - весело заживем, - правда, Марья Алексевна?
- Правда, батюшка Дмитрий Сергеич. То-то, я смотрю, что-то уж вы деньгами-то больно сорите, чего я от вас не ждала, как от человека основательного. Видно, от невесты задаточек получили?
- Задаточка не получил, Марья Алексевна, а если деньги завелись, то
кутнуть можно. Что задаточек? Тут не в задаточке дело. Что задаточками-то
пробавляться? Дело надо начистоту вести, а то еще подозренье будет. Да и
неблагородно, Марья Алексевна.
- Неблагородно, Дмитрий Сергеич, точно, неблагородно. По-моему, надо во
всем благородство соблюдать.
- Правда ваша, Марья Алексевна.
С полчаса или с три четверти часа, остававшиеся до обеда, шел самый любезный разговор в этом роде о всяких благородных предметах. Тут Дмитрий Сергеич, между прочим, высказал в порыве откровенности, что его женитьба сильно приблизилась в это время. - А как свадьба Веры Павловны? - Марья Алексевна ничего не может сказать, потому что не принуждает дочь. - Конечно;
но, по его замечанию, Вера Павловна скоро решится на замужество; она ему ничего не говорила, только ведь у него глаза-то есть. - Ведь мы с вами, Марья Алексевна, старые воробьи, нас на мякине не проведешь. Мне хоть лет немного, а я тоже старый воробей, тертый калач, так ли, Марья Алексевна?
- Так, батюшка, тертый калач, тертый калач!
Словом сказать, приятная беседа по душе с Марьею Алексевною так оживила Дмитрия Сергеича, что куда девалась его грусть! он был такой веселый, каким его Марья Алексевна еще никогда не видывала. - Тонкая бестия, шельма этакий! схапал у невесты уж не одну тысячу, - а родные-то проведали, что он карман-то понабил, да и приступили; а он им: нет, батюшка и матушка, как
сын, я вас готов уважать, а денег у меня для вас нет. Экая шельма-то какая! - Приятно беседовать с таким человеком, особенно, когда, услышав, что Матрена вернулась, сбегаешь на кухню, сказав, что идешь в свою спальную за носовым платком, и увидишь, что вина куплено на 12 р. 50 коп., - ведь только третью долю выпьем за обедом, - и кондитерский пирог в 1 р. 50 коп., - ну,
это, можно сказать, брошенные деньги, на пирог-то! но все же останется и пирог: можно будет кумам подать вместо варенья, все же не в убыток, а в сбереженье.
XVI
А Верочка сидит в своей комнате.
"Хорошо ли я сделала, что заставила его зайти? Маменька смотрела так пристально.
"И в какое трудное положение поставила я его! Как остаться обедать?
"Боже мой, что со мной, бедной, будет?
"Есть одно средство, - говорит он, - нет, мой милый, нет никакого средства!
"Нет, есть средство, - вот оно: окно. Когда будет уже слишком тяжело, брошусь из него.
"Какая я смешная: "когда будет слишком тяжело" - а теперь-то?
"А когда бросишься в окно, как быстро, быстро полетишь, - будто не падаешь, а в самом деле летишь, - это, должно быть, очень приятно. Только потом ударишься о тротуар - ах, как жестко! и больно? нет, я думаю, боли не успеешь почувствовать, - а только очень жестко!
Да ведь это один, самый коротенький миг; а зато перед этим - воздух будто самая мягкая перина, - расступается так легко, нежно... Нет, это хорошо...
"Да, а потом? Будут все смотреть - голова разбитая, лицо разбитое, в крови, в грязи... Нет, если бы можно было на это место посыпать чистого песку, - здесь и песок-то все грязный... нет, самого белого, самого чистого... вот бы хорошо было. И лицо бы осталось не разбитое, чистое, не пугало бы никого.
"А в Париже бедные девушки задушаются чадом. Вот это хорошо; это очень, очень хорошо. А бросаться из окна нехорошо. А это - хорошо.
"Как они громко там говорят. Что они говорят? - Нет, ничего не слышно.
"И я бы оставила ему записку, в которой бы все написала. Ведь я ему тогда сказала: "нынче день моего рождения". Какая смелая тогда я была. Как это я была такая? Да ведь я тогда была глупенькая, ведь я тогда не понимала.
"Да, какие умные в Париже бедные девушки! А что же, разве я не буду умной? Вот, как смешно будет: входят в комнату - ничего не видно, только угарно, и воздух зеленый; испугались: что такое? где Верочка? маменька кричит на папеньку: что ты стоишь, выбей окно! - выбили окно, и видят: я сижу у туалета и опустила голову на туалет, а лицо закрыла руками. -
"Верочка, ты угорела?" - а я молчу. - "Верочка, что ты молчишь?" -"Ах, да она удушилась" - Начинают кричать, плакать. Ах, как это будет смешно, что они будут плакать, и маменька станет рассказывать, как она меня любила.
"Да, а ведь он будет жалеть. - Что ж, я ему оставлю записку.
"Да, посмотрю, посмотрю, да и сделаю, как бедные парижские девушки. Ведь если я скажу, так сделаю. Я не боюсь.
"Да и чего тут бояться? ведь это так хорошо! Только вот подожду, какое это средство, про которое он говорит. Да нет, никакого нет. Это только так, он успокаивал меня.
"Зачем это люди успокаивают? Вовсе не нужно успокаивать. Разве можно успокаивать, когда нельзя помочь? Ведь вот он умный, а тоже так сделал. Зачем это он сделал? Это не нужно.
"Что ж это он так говорит? Будто ему весело, такой веселый голос!
"Неужели он в самом деле придумал средство?
"Да нет, средства никакого нет.
"А если б он не придумал, разве бы он был веселый? "Что ж это он придумал?"
|
|
Источник: Николай Гаврилович Чернышевский. Что делать? Серия "Литературные памятники". – Л.: Наука, 1975.
|
|
| |
| |
| |
| |
| |
|
Н. Г. Чернышевский. Фотография В. Я. Лауфферта. 1859.
Источник: Н. Г. Чернышевский в портретах, иллюстрациях, документах Сост. О. А. Пини, А. П. Холина. –
Л.: Просвещение, 1978 г. – С. 216. |
| |
| |
|
| |
|
|
|
1."Что делать?" – роман был написан в стенах Петропавловской крепости в декабре 1862 – апреле 1863 г. Вскоре напечатанный в "Современнике", он сыграл колоссальную роль не только в художественной литературе, но и в истории русской общественно-политической борьбы.
Номера "Современника" за 1863 г., содержавшие текст романа, были изъяты, и русский читатель в течение более чем сорока лет вынужден был пользоваться либо пятью зарубежными переизданиями (1867–1898 гг.), либо же нелегальными рукописными копиями.
Только революция 1905 г. сняла цензурный запрет с романа. До 1917 г. вышло в свет четыре издания, подготовленных сыном писателя – М. Н. Чернышевским. (вернуться)
2. О. С. Ч. – Ольга Сократовна Чернышевская (рожд. Васильева, 1833–1918)
– жена Н. Г. Чернышевского с апреля 1853 г.
Некоторыми чертами живого, самостоятельного и непосредственного характера, вкусами и привычками образ Веры Павловны восходит к Ольге Сократовне. В то же время черты серьезности, возвышенности жизненных идеалов, планы трудового переустройства общества,
стремление к образованию не находят себе соответствия в реальном облике жены Чернышевского. Ее душевные качества и стремления Чернышевский постоянно преувеличивал и в сильно идеализированном виде вложил в образ своей героини.
В романе Ольга Сократовна выведена в заключении также под именем "дамы в трауре" (глава V, 23, см. прим. на стр. 857). Преувеличены и плохо обоснованы попытки некоторых современных исследователей представить Ольгу Сократовну в качестве сподвижницы революционной работы ее мужа. Важнейший материал см.: М. Н. Чернышевский. Жена Н. Г. Чернышевского. – Современник,
1925, э 1, стр. 113–126; Марианна Чернышевская. Мои воспоминания об Ольге Сократовне Чернышевской. – В кн.: Н. Г. Чернышевский. Неизданные тексты, статьи, материалы, воспоминания. Саратов, 1926, стр. 206–214; А. П. Скафтымов. Роман "Что делать?" (Его идеологический состав и общественное воздействие). Там же, стр. 92–140; В. А. Пыпина. Любовь в жизни Чернышевского. Размышления и воспоминания. (По материалам семейного архива). Пгр., 1923; Т. А. Богданович. Любовь людей шестидесятых годов. Л., 1929; В.Н. Шульгин. 1) Ольга Сократовна – жена и друг Чернышевского. – Октябрь, 1950, э 8, стр. 170–187; 2) Очерки жизни и творчества Н. Г. Чернышевского. М., 1956, стр. 67–168. (вернуться)
3. ...Надобно так смотреть на жизнь? – Лопухов до конца главы излагает
Вере Павловне теорию разумного эгоизма.
Она была, вслед за Фейербахом, теоретически разработана Чернышевским в статье "Антропологический принцип в
философии" (Современник, 1860, э 4; Чернышевский, т. VII, стр. 222–295). В конспекте, составленном В. И. Лениным, книги Л. Фейербаха "Лекции о сущности религии" (между 1909 и 1911 гг.) он, приводя слова Фейербаха о том, что новая эпоха начинается там, "где против исключительного эгоизма нации или касты угнетенная масса или большинство выдвигает свой вполне законный
эгоизм", пишет на полях: "Ср. Чернышевский", – имея в виду, очевидно, именно теорию разумного эгоизма (Полн. собр. соч., т. XXIX, стр. 58). Ср.: А. А. Азнауров. Этическое учение Н. Г. Чернышевского. М., 1960. (вернуться)
4. Шекспир – Уи́льям Шекспи́р (англ. William Shakespeare; 1564 – 1616) – английский поэт и драматург. См. У. Шекспир. Основные даты жизни и творчества. (вернуться)
5. ...партизанам разных прекрасных идей. – по-видимому, выпад против
либералов, маскировавших словами свое подлинное отношение к народу. Чернышевский употребляет слово "партизан" (франц. partisan) в старинном значении – сторонник, приверженец. (вернуться)
6. ...в Коломну... – так назывался в старом Петербурге район Покровской
площади (ныне площади Тургенева) в конце Садовой улицы. Коломна считалась окраиной города (ср. "Домик в Коломне" Пушкина, 1830 г.). См. Коломна. (вернуться)
7. ...без эстетической жилки? Это было еще недавно модным выражением у
эстетических литераторов... – упоминаемое Чернышевским выражение часто встречается у критиков, примыкавших к группе "чистого искусства", - у В. П. Боткина, А. В. Дружинина и др. Чернышевский употребляет его здесь в ироническом контексте. Ср. еще в рецензии на "Сборник чудес..." Н. Готорна: "Люди без художественной жилки в душе (это техническое выражение "художественная жилка") очень нравятся людям, ею одаренным..." (Современник, I860, э 6; Чернышевский, т. VII, стр. 452). (вернуться)
8. Гале́рная улица – улица в Адмиралтейском районе Санкт-Петербурга. Проходит от Сенатской площади до набережной Ново-Адмиралтейского канала. В первой половине XVIII века именовалась 1-я Галерная улица, названная по Галерному двору, находившемуся в этом районе.
Возникла сразу после появления города в первой половине XVIII века в Галерном дворе, как тогда называли ряд домов по берегу реки Невы от современной площади Декабристов до Ново-Адмиралтейского канала, как дорога к Галерной верфи, находившейся за каналом. (вернуться)
9. Ко́нногварде́йский бульвар – бульвар в Адмиралтейском районе Санкт-Петербурга. Проходит от Сенатской и Исаакиевской площадей до площади Труда. (вернуться)
10. А вы знаете права родителей! [...] Они начнут процесс... – в
действовавшем тогда "Уложении о наказаниях уголовных и исправительных" сказано, что "кто похитит незамужнюю женщину для вступления с нею в брак [...] с согласия похищенной", приговариваются: "похититель" к тюремному заключению на срок от 6 месяцев до одного года, а "согласившаяся на похищение" к заключению на столько же времени в монастыре или к "уединенной
жизни в доме ее родителей или опекунов под их строгим надзором" (статья 2040). Священник, совершивший "противозаконный" брак, приговаривается к наказанию по церковным правилам и может быть "извержен из сана" (статья 2043). Свидетелям угрожало лишение прав и ссылка на житье в Томскую или Тобольскую губернии и заключение на срок от одного до двух лет (статья
2044). За "вступление в брак явно или тайно, против решительного запрещения родителей или без испрошения согласия их" - то же наказание, что за похищение, но сопряженное с лишением прав наследства (статья 2057; Свод законов Российской империи издания 1857 года. т. XV. СПб., 1857, стр. 537–542; сравнительный указатель статей Уложения 1845 и 1857 гг., стр. 51–52
3-й пагинации). Впрочем, очень практически рассуждавшая Марья Алексеевна хорошо знала, что все подобные дела тянутся долго, требуют, как правило, больших взяток и "кончаются совершенно ничем" (стр. 110). Обвенчанных суд почти никогда не разлучал. Зная это. Лопухов и говорит Вере Павловне: "Жену и мужа не могут разлучить" (стр. 92). Этим и объясняются многочисленные
фиктивные, но церковно оформленные браки 1860–1870-х годов – М. А. Обручевой и П. И. Бокова, С. В. Корвин-Круковской и В. О. Ковалевского, Л. В. Чемодановой и С. С. Синегуба и целый ряд других. Иногда эти фиктивные браки превращались со временем в фактические, а порою оканчивались разрывом. См.: Е. Н. Водовозова. На заре жизни. Мемуарные очерки и портреты, т. II. М.,
1964, стр. 222; Н. В. Шелгунов. Из прошлого и настоящего. – В кн.: Н. В. Шелгунов, Л. П. Шелгунова, М. Л. Михайлов. Воспоминания в двух томах, т. 1. М., 1967, стр. 139–143. (вернуться)
11. ...выходя из Галерной в улицу, которая ведет на Конногвардейский
бульвар. – Вера Павловна условилась с Лопуховым, что она будет сидеть на Конногвардейском бульваре "на последней скамье того конца, который ближе к мосту". Мы не знаем, в какой части Галерной
улицы жила г-жа Б. К указанному Верой Павловной месту Лопухов мог пройти через Благовещенскую площадь и улицу того же названия (ныне площадь и улица Труда) или через Замятин переулок (c 1771 года носил название Графский переулок, от Невы до Галерной улицы; с 1801 года, а также в настоящее время, называется Замятин переулок, по фамилии домовладельца коллежского советника Г. Замятина). (вернуться)
12. ...погреб Денкера... – винные погреба Денкера находились на Невском
и Литейном проспектах, на Большой Морской улице (ныне ул. Герцена) и на 5-й линии Васильевского острова (Городской указатель или Адресная книга..., СПб., 1849, стр. 60). (вернуться)
13. Он вынул красненькую бумажку – ассигнацию в 10 р. (вернуться)
|
|
