|
| |
|
Николай Гаврилович Чернышевский (1828 – 1889)
ЧТО ДЕЛАТЬ?[ 1]
Из рассказов о новых людях |
Посвящается моему другу О. С. Ч.[ 2] |
Глава вторая
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ И ЗАКОННЫЙ БРАК
I
Известно, как в прежние времена оканчивались подобные положения: отличная девушка в гадком семействе, насильно навязываемый жених — пошлый человек, который ей не нравится, который сам по себе был дрянноватым человеком и становился бы чем дальше, тем дряннее, но, насильно держась подле нее, подчиняется ей и понемногу становится похож на человека так себе, не хорошего, но и не дурного.
Девушка начинала тем, что не пойдет за него; но постепенно привыкала иметь его под своею командою и, убеждаясь, что из двух зол — такого мужа и такого семейства, как ее родное, — муж зло меньшее, осчастливливала своего поклонника; сначала было ей гадко, когда она узнавала, что такое значит осчастливливать без любви; но муж был послушен; стерпится — слюбится, и она обращалась в обыкновенную хорошую даму, то есть женщину, которая сама-то по себе и хороша, но примирилась с пошлостью и, живя на земле, только коптит небо. Так бывало прежде с отличными девушками, так бывало прежде и с отличными юношами, которые все обращались в хороших людей, живущих на земле тоже только затем, чтобы коптить небо. Так бывало прежде, потому что порядочных людей было слишком мало: такие, видно, были урожаи на них в прежние времена, что рос «колос от колоса, не слыхать и голоса». А век не проживешь ни одинокою, ни одиноким, не зачахнувши, — вот они и чахли или примирялись с пошлостью.
Но теперь чаще и чаще стали другие случаи: порядочные люди стали встречаться между собою. Да и как же не случаться этому все чаще и чаще, когда число порядочных людей растет с каждым новым годом? А со временем это будет самым обыкновенным случаем, а еще со временем и не будет бывать других случаев, потому что все люди будут порядочные люди. Тогда будет очень хорошо.
Верочке и теперь хорошо. Я потому и рассказываю (с ее согласия) ее жизнь, что, сколько я знаю, она одна из первых женщин, жизнь которых устроилась хорошо. Первые случаи имеют исторический интерес. Первая ласточка очень интересует северных жителей.
Случай, с которого стала устраиваться ее жизнь хорошо, был такого рода. Надобно стало готовить в гимназию маленького брата Верочки. Отец стал спрашивать у сослуживцев дешевого учителя. Один из сослуживцев рекомендовал ему медицинского студента Лопухова.
Раз пять или шесть Лопухов был на своем новом уроке, прежде чем Верочка и он увидели друг друга. Он сидел с Федею в одном конце квартиры, она в другом конце, в своей комнате. Но дело подходило к экзаменам в академии; он перенес уроки с утра на вечер, потому что по утрам ему нужно заниматься, и когда пришел вечером, то застал все семейство за чаем.
На диване сидели лица знакомые: отец, мать ученика, подле матери, на стуле, ученик, а несколько поодаль лицо незнакомое — высокая стройная девушка, довольно смуглая, с черными волосами — «густые, хорошие волоса», с черными глазами — «глаза хорошие, даже очень хорошие», с южным типом лица, — «как будто из Малороссии; пожалуй, скорее даже кавказский тип; ничего, очень красивое лицо, только очень холодное, это уж не по-южному; здоровье хорошее: нас, медиков, поубавилось бы, если бы такой был народ! Да, румянец здоровый и грудь широкая, — не познакомится со стетоскопом. Когда войдет в свет, будет производить эффект. А впрочем, не интересуюсь».
И она посмотрела на вошедшего учителя. Студент был уже не юноша, человек среднего роста или несколько повыше среднего, с темными каштановыми волосами, с правильными, даже красивыми чертами лица, с гордым и смелым видом — «недурен и, должно быть, добр, только слишком серьезен».
Она не прибавила в мыслях: «а впрочем, не интересуюсь», потому что и вопроса не было, станет ли она им интересоваться. Разве Федя не говорил ей столько, что скучно стало и слушать? «Он, сестрица, добрый, только неразговорчивый. А я ему, сестрица, сказал, что вы у нас красавица, а он, сестрица, сказал: „ну, так что же?“, а я, сестрица, сказал: да ведь красавиц все любят, а он сказал: „все глупые любят“, а я сказал: а разве вы их не любите? а он сказал: „мне некогда“. А я ему, сестрица, сказал: так вы с Верочкою не хотите познакомиться? а он сказал: „у меня и без нее много знакомых“». — Это все наболтал Федя вскоре после первого же урока и потом болтал все в том же роде, с разными такими прибавлениями: а я ему, сестрица, нынче сказал, что на вас все смотрят, когда вы где бываете, а он, сестрица, сказал: «ну и прекрасно», а я ему сказал: а вы на нее не хотите посмотреть? а он сказал: «еще увижу». — Или, потом: а я ему, сестрица, сказал, какие у вас ручки маленькие, а он, сестрица, сказал: «вам болтать хочется, так разве не о чем другом, полюбопытнее?»
И учитель узнал от Феди все, что требовалось узнать о сестрице; он останавливал Федю от болтовни о семейных делах; да как вы помешаете девятилетнему ребенку выболтать вам все, если не запугаете его? На пятом слове вы успеваете перервать его, но уж поздно, — ведь дети начинают без приступа, прямо с сущности дела; и вперемежку с другими объяснениями всяких других семейных дел учитель слышал такие начала речей: «А у сестрицы жених-то богатый! А маменька говорит: жених-то глупый!», «А уж маменька как за женихом-то ухаживает!», «А маменька говорит: сестрица ловко жениха поймала!», «А маменька говорит: я хитра, а Верочка хитрее меня!», «А маменька говорит: мы женихову-то мать из дому выгоним», и так дальше.
Натурально, что при таких сведениях друг о друге молодые люди имели мало охоты знакомиться. Впрочем, мы знаем пока только, что это было натурально со стороны Верочки: она не стояла на той степени развития, чтобы стараться «побеждать дикарей» и «сделать этого медведя ручным», — да и не до того ей было: она рада была, что ее оставляют в покое; она была разбитый, измученный человек, которому как-то посчастливилось прилечь так, что сломанная рука затихла и боль в боку не слышна, и который боится пошевельнуться, чтоб не возобновилась прежняя ломота во всех суставах. Куда уж ей пускаться в новые знакомства, да еще с молодыми людьми?
Да, Верочка так; ну, а он? Дикарь он, судя по словам Феди, и голова его набита книгами да анатомическими препаратами, составляющими самую милую приятность, самую сладостнейшую пищу души для хорошего медицинского студента. Или Федя наврал на него?
II
Нет, Федя не наврал на него; Лопухов, точно, был такой студент, у которого голова набита книгами, - какими, это мы увидим из библиографических исследований Марьи Алексевны, - и анатомическими препаратами: не набивши голову препаратами, нельзя быть профессором, а Лопухов рассчитывал на это. Но так как мы видим, что из сведений, сообщенных Федею о Верочке, Лопухов не
слишком-то хорошо узнал ее, следовательно и сведения, которые сообщены Федею об учителе, надобно пополнить, чтобы хорошо узнать Лопухова.
По денежным своим делам Лопухов принадлежал к тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то есть не живущих на казенном содержании, студентов, которое не голодает и не холодает. Как и чем живет огромное большинство их - это богу, конечно, известно, а людям непостижимо. Но наш рассказ не хочет заниматься людьми, нуждающимися в съестном
продовольствии; потому он упомянет лишь в двух-трех словах о времени, когда Лопухов находился в таком неприличном состоянии.
Да и находился-то он в нем недолго, - года три, даже меньше. До медицинской академии питался он в изобилии. Отец его, рязанский мещанин, жил, по мещанскому званию, достаточно, то есть его семейство имело щи с мясом не по одним воскресеньям, и даже пило чай каждый день. Содержать сына в гимназии он кое-как мог; впрочем, с 15 лет сын сам облегчал это кое-какими уроками. Для содержания сына в Петербурге ресурсы отца были неудовлетворительны; впрочем, в первые два года Лопухов получал из дому рублей по 35 в год, да еще почти столько же доставал перепискою бумаг по вольному найму в одном из кварталов Выборгской части, - только вот в это-то время он и нуждался. Да и то был сам виноват: его, было, приняли на казенное содержание, но он завел какую-то ссору и должен был удалиться на подножный корм. Когда он был в третьем курсе, дела его стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом стали находиться другие уроки, и вот уже два года перестал нуждаться и больше года жил на одной квартире, но не в одной, а в двух разных комнатах, - значит, не бедно, - с другим таким же счастливцем Кирсановым. Они были величайшие друзья. Оба рано привыкли пробивать себе дорогу своей грудью, не имея никакой поддержки; да и вообще, между ними было много сходства, так что, если бы их встречать только порознь, то оба они казались бы людьми одного характера. А когда вы видели их вместе, то замечали, что хоть оба они люди очень солидные и очень
открытые, но Лопухов несколько сдержаннее, его товарищ - несколько экспансивнее. Мы теперь видим только Лопухова, Кирсанов явится гораздо позднее, а врознь от Кирсанова о Лопухове можно заметить только то, что надобно было бы повторять и о Кирсанове. Например, Лопухов больше всего был теперь занят тем, как устроить свою жизнь по окончании курса, до которого
осталось ему лишь несколько месяцев, как и Кирсанову, а план будущности был у них обоих одинаковый.
Лопухов положительно знал, что будет ординатором (врачом) в одном из петербургских военных гошпиталей - это считается большим счастьем - и скоро получит кафедру в Академии. Практикой он не хотел заниматься. Это черта любопытная; в последние лет десять стала являться между некоторыми лучшими из медицинских студентов решимость не заниматься, по окончании курса,
практикою, которая одна дает медику средства для достаточной жизни, и при первой возможности бросить медицину для какой-нибудь из ее вспомогательных наук - для физиологии, химии, чего-нибудь подобного. А ведь каждый из этих людей знает, что, занявшись практикою, он имел бы в 3О лет громкую репутацию, в 35 лет - обеспечение на всю жизнь, в 45 - богатство. Но они
рассуждают иначе: видите ли, медицина находится теперь в таком младенчествующем состоянии, что нужно еще не лечить, а только подготовлять будущим врачам материалы для уменья лечить. И вот они, для пользы любимой науки, - они ужасные охотники бранить медицину, только посвящают все свои силы ее пользе, - они отказываются от богатства, даже от довольства, и сидят
в гошпиталях, делая, видите ли, интересные для науки наблюдения, режут лягушек, вскрывают сотни трупов ежегодно и при первой возможности обзаводятся химическими лабораториями. С какою степенью строгости исполняют они эту высокую решимость, зависит, конечно, оттого, как устраивается их домашняя жизнь: если не нужно для близких им, они так и не начинают
заниматься практикою, то есть оставляют себя почти в нищете; но если заставляет семейная необходимость, то обзаводятся практикою настолько, насколько нужно для семейства, то есть в очень небольшом размере, и лечат лишь людей, которые действительно больны и которых действительно можно лечить при нынешнем еще жалком положении науки, тo есть больных, вовсе невыгодных. Вот к этим-то людям принадлежали Лопухов и Кирсанов. Они должны были в том году кончить курс и объявили, что будут держать (или, как говорится в Академии: сдавать) экзамен прямо на степень доктора медицины; теперь они оба работали для докторских диссертаций и уничтожали громадное количество лягушек; оба они выбрали своею специальностью нервную систему и,
собственно говоря, работали вместе; но для диссертационной формы работа была разделена: один вписывал в материалы для своей диссертации факты, замечаемые обоими по одному вопросу, другой по другому.
Однако пора же, наконец, говорить об одном Лопухове. Было время, он порядком кутил; это было, когда он сидел без чаю, иной раз без сапог. Такое время очень благоприятно для кутежа не только со стороны готовности, но и со стороны возможности: пить дешевле, чем есть и одеваться. Но кутеж был следствием тоски от невыносимой нищеты, не больше. Теперь давно уж не было
человека, который вел бы более строгую жизнь, - и не в отношении к одному вину. В старину у Лопухова было довольно много любовных приключений. Однажды, например, произошла такая история, что он влюбился в заезжую танцовщицу. Как тут быть? Он подумал, подумал да и отправился к ней на квартиру. - "Что вам угодно?". - "Прислан от графа такого-то с письмом". -
Студенческий мундир был без затруднения принят слугою за писарский или какой-нибудь особенный денщицкий. - "Давайте письмо. Ответа будете ждать?" - "Граф приказал ждать". Слуга возвратился в удивлении. - "Велела вас позвать к себе". - "Так вот он, вот он! Кричит мне всегда так, что даже из уборной различаю его голос. Много раз отводили вас в полицию за неистовства в мою
честь?" - "Два раза". - "Мало. Ну, зачем вы здесь?" - "Видеть вас". - "Прекрасно. А что дальше?" - "Не знаю. Что хотите". - "Ну, я знаю, что хочу. Я хочу завтракать. Видите прибор на столе. Садитесь и вы". - Подали другой прибор. Она смеялась над ним, он смеялся над собою. Он молод, недурен собою, неглуп, - да и оригинально, - почему не подурачиться с ним? Дурачилась с ним
недели две, потом сказала: "убирайтесь!". - "Да я уж и сам хотел, да неловко было!". - "Значит, расстаемся друзьями?" - Обнялись еще раз, и отлично. Но это было давно, года три назад, а теперь, года два уж, он бросил всякие шалости.
Кроме товарищей да двух-трех профессоров, предвидевших в нем хорошего деятеля науки, он виделся только с семействами, в которых давал уроки. Но с этими семействами он только виделся: он как огня боялся фамильярности и держал себя очень сухо, холодно со всеми лицами в них, кроме своих маленьких учеников и учениц.
III
Итак, Лопухов вошел в комнату, увидел общество, сидевшее за чайным столом, в том числе и Верочку; ну, конечно, и общество увидело, в том числе и Верочка увидела, что в комнату вошел учитель.
- Прошу садиться, - сказала Марья Алексевна: - Матрена, дай еще стакан.
- Если это для меня, то благодарю вас: я не буду пить.
- Матрена, не нужно стакана. (Благовоспитанный молодой человек!) Почему же не будете? Выкушали бы.
Он смотрел на Марью Алексевну, но тут, как нарочно, взглянул на Верочку, - а может быть, и в самом деле, нарочно? Может быть, он заметил, что она слегка пожала плечами? "А ведь он увидел, что я покраснела".
- Благодарю вас; я пью чай только дома.
"Однако ж он вовсе не такой дикарь, он вошел и поклонился легко, свободно", - замечается про себя на одной стороне стола. - "Однако ж если она и испорченная девушка, то, по крайней мере, стыдится пошлостей матери", замечается на другой стороне стола.
Но Федя скоро кончил чай и отправился учиться. Таким образом важнейший результат вечера был только тот, что Марья Алексевна составила себе выгодное мнение об учителе, видя, что ее сахарница, вероятно, не будет терпеть большого ущерба от перенесения уроков с утра на вечер.
Через два дня учитель опять нашел семейство за чаем и опять отказался от чаю и тем окончательно успокоил Марью Алексевну. Но в этот раз он увидел
за столом еще новое лицо - офицера, перед которым лебезила Марья Алексевна. "А, жених!"
А жених, сообразно своему мундиру и дому, почел нужным не просто увидеть учителя, а, увидев, смерить его с головы до ног небрежным, медленным взглядом, принятым в хорошем обществе. Но едва он начал снимать мерку, кaк почувствовал, что учитель - не то, чтобы снимает тоже с него самого мерку, а даже хуже: смотрит ему прямо в глаза, да так прилежно, что, вместо
продолжения мерки, жених сказал:
- А трудная ваша часть, мсье Лопухов, - я говорю, докторская часть.
- Да, трудная. - И все продолжает смотреть прямо в глаза.
Жених почувствовал, что левою рукою, неизвестно зачем, перебирает вторую и третью сверху пуговицы своего виц-мундира, ну, если дело дошло до пуговиц, значит, уже нет иного спасения, как поскорее допивать стакан, чтобы спросить у Марьи Алексевны другой.
- На вас, если не ошибаюсь, мундир такого-то полка?
- Да, я служу в таком-то полку, - отвечает Михаил Иваныч.
- И давно служите?
- Девять лет.
- Прямо поступили на службу в этот полк?
- Прямо.
- Имеете роту или еще нет?
- Нет, еще не имею. (Да он меня допрашивает, точно я к нему ординарцем явился.)
- Скоро надеетесь получить?
- Нет еще.
- Гм. - Учитель почел достаточным и прекратил допрос, еще раз пристально посмотревши в глаза воображаемому ординарцу.
"Однако же - однако же", - думает Верочка, - что такое "однако же"? - Наконец нашла, что такое это "однако же" - "однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и - и - что такое "и" - нашла что такое "и" - и почему же он не
хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это не любопытно?
- Верочка, ты сыграла бы что-нибудь на фортепьянах, мы с Михаилом Иванычем послушали бы! - говорит Марья Алексевна, когда Верочка ставит на
стол вторую чашку.
- Пожалуй.
- И если бы вы спели что-нибудь, Вера Павловна, - прибавляет заискивающим тоном Михаил Иваныч.
- Пожалуй.
Однако ж это "пожалуй" звучит похоже на тo, что "я готова, чтобы только отвязаться", - думает учитель. И ведь вот уже минут пять он сидит тут и хоть на нее не смотрел, но знает, что она ни разу не взглянула на жениха, кроме того, когда теперь вот отвечала ему. А тут посмотрела на него точно так, как смотрела на мать и отца, - холодно и вовсе не любезно. Тут что-то не так,
как рассказывал Федя. Впрочем, скорее всего, действительно, девушка гордая, холодная, которая хочет войти в большой свет, чтобы господствовать и блистать, ей неприятно, что не нашелся для этого жених получше; но презирая жениха, она принимает его руку, потому что нет другой руки, которая ввела бы ее туда, куда хочется войти. А впрочем, это несколько интересно.
- Федя, а ты допивай поскорее, - заметила мать.
- Не торопите его, Марья Алексевна, я хочу послушать, если Вера Павловна позволит.
Верочка взяла первые ноты, какие попались, даже не посмотрев, что это такое, раскрыла тетрадь опять, где попалось, и стала играть машинально, - все равно, что бы ни сыграть, лишь бы поскорее отделаться. Но пьеса попалась со смыслом, что-то из какой-то порядочной оперы, и скоро игра девушки одушевилась. Кончив, она хотела встать.
- Но вы обещались спеть, Вера Павловна: если бы я смел, я попросил бы вас пропеть из Риголетто[3] (в ту зиму "La donna e mobile" {Женщина изменчива (итал.), - Ред.} была модною ариею).
- Извольте, - Верочка пропела "La donna e mobile", встала и ушла в свою комнату.
"Нет, она не холодная девушка без души. Это интересно".
- Не правда ли, хорошо? - сказал Михаил Иваныч учителю уже простым голосом и без снимания мерки; ведь не нужно быть в дурных отношениях с
такими людьми, которые допрашивают ординарцев, - почему ж не заговорить без претензий с учителем, чтобы он не сердился?
- Да, хорошо.
- А вы знаток в музыке?
- Так себе.
- И сами музыкант?
- Несколько.
У Марьи Алексевны, слушавшей разговор, блеснула счастливая мысль.
- А на чем вы играете, Дмитрий Сергеич? - спросила она.
- На фортепьяно.
- Можно ли попросить вас доставить нам удовольствие?
- Очень рад.
Он сыграл какую-то пьесу. Играл он не бог знает как, но так себе, пожалуй, и недурно.
Когда он оканчивал урок, Марья Алексевна подошла к нему и сказала, что завтра у них маленький вечер - день рожденья дочери, и что она просит его
пожаловать.
Понятно, в кавалерах недостаток, по обычаю всех таких вечеров; но ничего, он посмотрит поближе на эту девушку, - в ней или с ней есть что-то
интересное. - "Очень благодарен, буду". - Но учитель ошибся: Марья Алексевна имела цель гораздо более важную для нее, чем для танцующих девиц.
Читатель, ты, конечно, знаешь вперед, что на этом вечере будет объяснение, что Верочка и Лопухов полюбят друг друга? - разумеется, так.
IV
Марья Алексевна хотела сделать большой вечер в день рождения Верочки, а Верочка упрашивала, чтобы не звали никаких гостей; одной хотелось устроить выставку жениха, другой выставка была тяжела. Поладили на том, чтоб сделать самый маленький вечер, пригласить лишь несколько человек близких знакомых. Позвали сослуживцев (конечно, постарше чинами и повыше должностями) Павла
Константиныча, двух приятельниц Марьи Алексевны, трех девушек, которые были короче других с Верочкой.
Осматривая собравшихся гостей, Лопухов увидел, что в кавалерах нет недостатка: при каждой из девиц находился молодой человек, кандидат в женихи или и вовсе жених. Стало быть, Лопухова пригласили не в качестве кавалера; зачем же? Подумавши, он вспомнил, что приглашению предшествовало испытание его игры на фортепьяно. Стало быть, он позван для сокращения расходов, чтобы
не брать тапера. "Хорошо, - подумал он: - извините, Марья Алексевна", и подошел к Павлу Константинычу.
- А что, Павел Константиныч, пора бы устроить вист: видите, старички-то скучают?
- А вы по какой играете?
- По всякой.
Тотчас же составилась партия, и Лопухов уселся играть. Академия на Выборгской стороне - классическое учреждение по части карт. Там не редкость, что в каком-нибудь нумере (т, е. в комнате казенных студентов) играют полтора суток сряду. Надобно признаться, что суммы, находящиеся в обороте на карточных столах, там гораздо меньше, чем в английском клубе, но уровень
искусства игроков выше. Сильно игрывал в свое - то есть в безденежное - время и Лопухов.
- Mesdames, как же быть? - играть поочередно, это так; но ведь нас остается только семь; будет недоставать кавалера или дамы для кадрили.
Первый роббер[4] оканчивался, когда одна из девиц, самая бойкая, подлетела к Лопухову.
- Мсье Лопухов, вы должны танцевать.
- С одним условием, - сказал он, вставая и кланяясь.
- Каким?
- Я прошу у вас первую кадриль.
- Ах, боже мой, я на первую ангажирована; вторую - извольте.
Лопухов снова сделал глубокий поклон. Двое из кавалеров поочередно играли. На третью кадриль Лопухов просил Верочку, - первую она танцевала с Михайлом Иванычем, вторую он с бойкой девицею.
Лопухов наблюдал Верочку и окончательно убедился в ошибочности своего прежнего понятия о ней, как о бездушной девушке, холодно выходящей по расчету за человека, которого презирает: он видел перед собою обыкновенную молоденькую девушку, которая от души танцует, хохочет; да, к стыду Верочки, надобно сказать, что она была обыкновенная девушка, любившая танцевать. Она
настаивала, чтобы вечера вовсе не было, но вечер устроился, маленький, без выставки, стало быть, неотяготительный для нее, и она, - чего никак не ожидала, - забыла свое горе: в эти годы горевать так не хочется, бегать, хохотать и веселиться так хочется, что малейшая возможность забыть заставляет забыть на время горе. Лопухов был расположен теперь в ее пользу,
но ему все еще было непонятно многое.
Он был заинтересован странностью положения Верочки.
- Мсье Лопухов, я никак не ожидала видеть вас танцующим, - начала она.
- Почему же? разве это так трудно, танцевать?
- Вообще-конечно, нет; для вас - разумеется, да.
- Почему ж для меня?
- Потому что я знаю вашу тайну, - вашу и Федину: вы пренебрегаете женщинами.
- Федя не совсем верно понял мою тайну: я не пренебрегаю женщинами, но я избегаю их, - и знаете, почему? у меня есть невеста, очень ревнивая, которая, чтоб заставить меня избегать их, рассказала мне их тайну.
- У вас есть невеста[5]?
- Да.
- Вот неожиданность! студент - и уж обручен! Она хороша собою, вы влюблены в нее?
- Да, она красавица, и я очень люблю ее.
- Она брюнетка или блондинка?
- Этого я не могу сказать. Это тайна.
- Ну, бог с нею, когда тайна. Но какую же тайну женщин она открыла вам, чтобы заставить вас избегать их общества?
- Она заметила, что я не люблю быть в дурном расположении духа, и шепнула мне такую их тайну, что я не могу видеть женщину без того, чтобы не прийти в дурное расположение, - и потому я избегаю женщин.
- Вы не можете видеть женщину без того, чтобы не прийти в дурное расположение духа? Однако вы не мастер говорить комплименты.
- Кaк же сказать иначе? Жалеть - значит быть в дурном расположении духа.
- Разве мы так жалки?
- Да разве вы не женщина? Мне стоит только сказать вам самое задушевное ваше желание - и вы согласитесь со мною. Это общее желание всех женщин.
- Скажите, скажите.
- Вот оно: "ах, как бы мне хотелось быть мужчиною!" Я не встречал женщины, у которой бы нельзя было найти эту задушевную тайну. А большею частью нечего и доискиваться ее - она прямо высказывается, даже без всякого вызова, как только женщина чем-нибудь расстроена, - тотчас же слышишь что-нибудь такое: "Бедные мы существа, женщины!" или: "мужчина совсем не то,
что женщина", или даже и так, прямыми словами: "Ах, зачем я не мужчина!".
Верочка улыбнулась: правда, это можно слышать от всякой женщины.
- Вот видите, как жалки женщины, что если бы исполнилось задушевное желание каждой из них, то на свете не осталось бы ни одной женщины.
- Да, кажется так, - сказала Верочка.
- Все равно, как не осталось бы на свете ни одного бедного, если б исполнилось задушевное желание каждого бедного. Видите, как же не жалки женщины! Столько же жалки, как и бедные. Кому приятно видеть бедных? Вот точно так же неприятно мне видеть женщин с той поры, как я узнал их тайну. А она была мне открыта моею ревнивою невестою в самый день обручения. До той
поры я очень любил бывать в обществе женщин; после того, - как рукою сняло. Невеста вылечила.
- Добрая и умная девушка ваша невеста; да, мы, женщины, - жалкие существа, бедные мы! - сказала Верочка: - только, кто же ваша невеста? вы говорите так загадочно.
- Это моя тайна, которой Федя не расскажет вам. Я совершенно разделяю желание бедных, чтоб их не было, и когда-нибудь это желание исполнится: ведь раньше или позже мы сумеем же устроить жизнь так, что не будет бедных[6]; но...
- Не будет? - перебила Верочка: - я сама думала, что их не будет: но как их не будет, этого я не умела придумать - скажите, как?
- Этого я один не умею сказать; это умеет рассказывать только моя
невеста; я здесь один, без нее, могу сказать только: она заботится об этом,
а она очень сильная, она сильнее всех на свете. Но мы говорим не об ней, а
об женщинах. Я совершенно согласен с желанием бедных, чтоб их не было на
свете, потому что это и сделает моя невеста. Но я не согласен с желанием
женщин, чтобы женщин не было на свете, потому что этому желанию нельзя
исполниться: с тем, чему быть нельзя, я не соглашаюсь. Но у меня есть другое
- желание: мне хотелось бы, чтобы женщины подружились с моею невестою, - она
и о них заботится, как заботится о многом, обо всем. Если бы они подружились
с нею, и у меня не было бы причины жалеть их, и у них исчезло бы желание:
"Ах, зачем я не родилась мужчиною!". При знакомстве с нею и женщинам было бы
не хуже, чем мужчинам.
- Мсье Лопухов! еще одну кадриль! непременно!
- Похвалю вас за это! - Он пожал ее руку, да так спокойно и серьезно, как будто он ее подруга или она его товарищ. - Которую же?
- Последнюю.
- Хорошо.
Марья Алексевна несколько раз шмыгала мимо них во время этой кадрили.
Что подумала Марья Алексевна о таком разговоре, если подслушала его? Мы, слышавшие его весь, с начала до конца, все скажем, что такой разговор во время кадрили - очень странен.
Пришла последняя кадриль.
- Мы все говорили обо мне, - начал Лопухов: - а ведь это очень нелюбезно с моей стороны, что я все говорил о себе. Теперь я хочу быть любезным, - говорить о вас! Вера Павловна. Знаете, я был о вас еще гораздо худшего мнения, чем вы обо мне. А теперь... ну, да это после. Но все-таки, я не умею отвечать себе на одно. Отвечайте вы мне. Скоро будет ваша свадьба?
- Никогда.
- Я так и думал, - в последние три часа, с той поры как вышел сюда из-за карточного стола. Но зачем же он считается женихом?
- Зачем он считается женихом? - зачем! - одного я не могу сказать вам,
мне тяжело. А другое могу сказать: мне жаль его. Он так любит меня. Вы
скажете: надобно высказать ему прямо, что я думаю о нашей свадьбе - я
говорила; он отвечает: не говорите, это убивает меня, молчите.
- Это вторая причина, а первую, которую вы не можете сказать мне, я могу сказать вам: ваше положение в семействе ужасно.
- Теперь оно сносно. Теперь меня никто не мучит, - ждут и оставляют или почти оставляют одну.
- Но ведь это не может так продолжаться много времени. К вам начнут приставать. Что тогда?
- Ничего. Я думала об этом и решилась. Я тогда не останусь здесь. Я могу быть актрисою. Какая это завидная жизнь! Независимость! Независимость!
- И аплодисменты.
- Да, и это приятно. Но главное - независимость! Делать, что хочу, - жить, как хочу, никого не спрашиваясь, ничего ни от кого не требовать, ни в ком, ни в ком не нуждаться! Я так хочу жить!
- Это так, это хорошо! Теперь у меня к вам просьба: я узнаю, как это сделать, к кому надобно обратиться, - да?
- Благодарю, - Верочка пожала ему руку. - Делайте это скорее: мне так
хочется поскорее вырваться из этого гадкого, несносного, унизительного
положения! Я говорю: "я спокойна, мне сносно" - разве это в самом деле так?
Разве я не вижу, что делается моим именем? Разве я не знаю, как думают обо
мне все, кто здесь есть? Интриганка, хитрит, хочет быть богата, хочет войти
в светское общество, блистать, будет держать мужа под башмаком, вертеть им,
обманывать его, - разве я не знаю, что все обо мне так думают? Не хочу так
жить, не хочу! - Вдруг она задумалась. - Не смейтесь тому, что я скажу: ведь
мне жаль его, - он так меня любит!
- Он вас любит? Так он на вас смотрит, как вот я, или нет? Такой у него взгляд?
- Вы смотрите прямо, просто. Нет, ваш взгляд меня не обижает.
- Видите, Вера Павловна, это оттого... Но все равно. А он так смотрит?
Верочка покраснела и молчала.
- Значит, он вас не любит. Это не любовь, Вера Павловна.
- Но... - Верочка не договорила и остановилась.
- Вы хотели сказать: но что ж это, если не любовь? Это пусть будет все равно. Но что это не любовь, вы сами скажете. Кого вы больше всех любите? - я говорю не про эту любовь, - но из родных, из подруг?
- Кажется, никого особенно. Из них никого сильно. Но нет, недавно мне встретилась одна очень странная женщина. Она очень дурно говорила мне о себе, запретила мне продолжать знакомство с нею, - мы виделись по совершенно особенному случаю - сказала, что когда мне будет крайность, но такая, что оставалось бы только умереть, чтобы тогда я обратилась к ней, но иначе -
никак. Ее я очень полюбила.
- Вы желаете, чтоб она сделала для вас что-нибудь такое, что ей неприятно или вредно?
Верочка улыбнулась.
- Как же это можно?
- Но нет, представьте, что вам очень, очень нужно было бы, чтоб она сделала для вас что-нибудь, и она сказала бы вам: "если я это сделаю, это будет мучить меня", - повторили бы вы ваше требование, стали ли бы настаивать?
- Скорее умерла бы.
- Вот, вы сами говорите, что это - любовь. Только эта любовь - просто чувство, а не страсть. А что же такое любовь-страсть? Чем отличается страсть от простого чувства? Силою. Значат, если при простом чувстве, слабом, слишком слабом перед страстью, любовь ставит вас в такое отношение к человеку, что вы говорите: "лучше умереть, чем быть причиною мученья для
него"; если простое чувство так говорит, что же скажет страсть, которая в тысячу раз сильнее? Она скажет: "скорее умру, чем - не то что потребую, не то что попрошу, - а скорее, чем допущу, чтобы этот человек сделал для меня что-нибудь, кроме того, что ему самому приятно; умру скорее, чем допущу, чтобы он для меня стал к чему-нибудь принуждать себя, в чем-нибудь стеснять
себя". Вот такая страсть, которая говорит так, это - любовь. А если страсть не такая, то она страсть, но вовсе не любовь. Я сейчас ухожу отсюда. Я все сказал, Вера Павловна.
Верочка пожала ему руку.
- До свиданья. Что ж вы не поздравите меня? Ведь нынче день моего рожденья.
Лопухов посмотрел на нее.
- Может быть... может быть! Если вы не ошиблись, хорошо для меня.
V
"Как это так скоро, как это так неожиданно, - думает Верочка, одна в своей комнате, по окончании вечера: - в первый раз говорили и стали так близки! за полчаса вовсе не знать друг друга и через час видеть, что стали так близки! как это странно!"
Нет, это вовсе не странно, Верочка. У этих людей, как Лопухов, есть
магические слова, привлекающие к ним всякое огорченное, обижаемое существо.
Это их невеста подсказывает им такие слова. А вот что в самом деле странно,
Верочка, - только не нам с тобою, - что ты так спокойна. Ведь думают, что
любовь - тревожное чувство. А ты заснешь так тихо, как ребенок, и не будут
ни смущать, ни волновать тебя никакие сны, - разве приснятся веселые детские
игры, фанты, горелки или, может быть, танцы, только тоже веселые,
беззаботные. Это другим странно, а ты не знаешь, что это странно, а я знаю,
что это не странно. Тревога в любви - не самая любовь, - тревога в ней
что-нибудь не так, как следует быть, а сама она весела и беззаботна.
"Как это странно, - думает Верочка: - ведь я сама все это передумала,
перечувствовала, что он говорит и о бедных, и о женщинах, и о том, как
надобно любить, - откуда я это взяла? Или это было в книгах, которые я
читала? Нет, там не то: там все это или с сомнениями, или с такими
оговорками, и все это как будто что-то необыкновенное, невероятное. Как
будто мечты, которые хороши, да только не сбудутся! А мне казалось, что это
просто, проще всего, что это самое обыкновенное, без чего нельзя быть, что
это верно все так будет, что это вернее всего! А ведь я думала, что это
самые лучшие книги. Ведь вот Жорж Занд - такая добрая, благонравная, - а у
ней все это только мечты! Или наши - нет, у наших уж вовсе ничего этого нет.
Или у Диккенса[7] - у него это есть, только он как будто этого не
надеется; только желает, потому что добрый, а сам знает, что этому нельзя
быть. Как же они не знают, что без этого нельзя, что это в самом деле
надобно так сделать и что это непременно сделается, чтобы вовсе никто не был
ни беден, ни несчастен. Да разве они этого не говорят? Нет, им только жалко,
а они думают, что в самом деле так и останется, как теперь, - немного
получше будет, а все так же. А того они не говорят, что я думала. Если бы
они это говорили, я бы знала, что умные и добрые люди так думают; а то ведь
мне все казалось, что это только я так думаю, потому что я глупенькая
девочка, что кроме меня, глупенькой, никто так не думает, никто этого в
самом деле не ждет. А вот он говорит, что его невеста растолковала всем, кто
ее любит, что это именно все так будет, как мне казалось, и растолковала так
понятно, что все они стали заботиться, чтоб это поскорее так было. Какая его
невеста умная! Только, кто ж это она? Я узнаю, непременно узнаю. Да, вот
хорошо будет, когда бедных не будет, никто никого принуждать не будет, все
будут веселые, добрые, счастливые..."
И с этим Верочка заснула, и спала крепко, и ничего не видела во сне.
Нет, Верочка, это не странно, что передумала и приняла к сердцу все это
ты, простенькая девочка, не слышавшая и фамилий-то тех людей, которые стали
этому учить и доказали, что этому так надо быть, что это непременно так
будет, что "того не может не быть; не странно, что ты поняла и приняла к
сердцу эти мысли, которых не могли тебе ясно представить твои книги: твои
книги писаны людьми, которые учились этим мыслям, когда они были еще
мыслями; эти мысли казались удивительны, восхитительны, - и только. Теперь,
Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги, другими
людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них
ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях,
когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от
твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить
обманом и обиранием; она хотела говорить против твоих мыслей, а сама
развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки,
которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него
все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не имеет своей
воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, - уж ей ли,
кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, - а она
говорит все-таки: "и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны". Теперь,
Верочка, нетрудно набраться таких мыслей, какие у тебя. Но другие не
принимают их к сердцу, а ты приняла - это хорошо, но тоже не странно: что ж
странного, что тебе хочется быть вольным и счастливым человеком! Ведь это
желание - не бог знает какое головоломное открытие, не бог знает какой
подвиг геройства.
А вот что странно, Верочка, что есть такие же люди, у которых нет этого
желания, у которых совсем другие желания, и им, пожалуй, покажется странно,
с какими мыслями ты, мой друг, засыпаешь в первый вечер твоей любви, что от
мысли о себе, о своем милом, о своей любви, ты перешла к мыслям, что всем
людям надобно быть счастливыми, и что надобно помогать этому скорее прийти.
А ты не знаешь, что это странно, а я знаю, что это не странно, что это одно
и натурально, одно и по-человечески; просто по-человечески; - "я чувствую
радость и счастье" - значит "мне хочется, чтобы все люди стали радостны и
счастливы" - по-человечески, Верочка, эти обе мысли одно. Ты добрая девушка:
ты не глупая девушка; но ты меня извини, я ничего удивительного не нахожу в
тебе; может быть, половина девушек, которых я знал и знаю, а может быть, и
больше, чем половина, - я не считал, да и много их, что считать-то - не хуже
тебя, а иные и лучше, ты меня прости.
Лопухову кажется, что ты удивительная девушка, это так; но это не
удивительно, что это ему кажется, - ведь он полюбил тебя! И тут нет ничего
удивительного, что полюбил: тебя можно полюбить: а если полюбил, так ему так
и должно казаться.
VI
Марья Алексевна шмыгала мимо дочери и учителя во время первой их кадрили; но во время второй она не показывалась подле них, и вся была погружена в хлопоты хозяйки по приготовлению закуски вроде ужина. Кончив эти заботы, она справилась об учителе - учителя уже не было.
Через два дня учитель пришел на урок. Подали самовар, - это всегда
приходилось во время урока. Марья Алексевна вышла в комнату, где учитель
занимался с Федею; прежде звала Федю Матрена: учитель хотел остаться на
своем месте, потому что ведь он не пьет чаю, и просмотрит в это время Федину
тетрадь, но Марья Алексевна просила его пожаловать посидеть с ними, ей нужно
поговорить с ним. Он пошел, сел за чайный стол.
Марья Алексевна начала расспрашивать его о способностях Феди, о том,
какая гимназия лучше, не лучше ли будет поместить мальчика в гимназический
пансион, - расспросы очень натуральные, только не рано ли немножко делаются?
Во время этого разговора она так усердно и любезно просила учителя выкушать
чаю, что Лопухов согласился отступить от своего правила, взял стакан.
Верочка долго не выходила, - вышла; она и учитель обменялись поклонами,
будто ничего между ними не было, а Марья Алексевна все еще продолжала
беседовать о Феде. Потом вдруг круто поворотила разговор на самого учителя и
стала расспрашивать, кто он, что он, какие у него родственники, имеют ли
состояние, как он живет, как думает жить; учитель отвечал коротко и
неопределенно, что родственники есть, живут в провинции, люди небогатые, он
сам живет уроками, останется медиком в Петербурге; словом сказать, из всего
этого не выходило ничего. Видя такое упорство, Марья Алексевна приступила к
делу прямее:
- Вот вы говорите, что останетесь здесь доктором; а здешним докторам, слава богу, можно жить: еще не думаете о семейной жизни, или имеете девушку на примете?
Что это? учитель уж и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было сказать "не имею на примете", но вспомнил: "ах, да ведь она подслушивала!" Ему стало смешно, - ведь какую глупость тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна - вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне какое дело?
- Как же, имею, - сказал Лопухов.
- И помолвлены или нет еще?
- Помолвлен.
- И формально помолвлены, или только так, между собою говорили?
- Формально помолвлен.
Бедная Марья Алексевна! Она слышала слова "моя невеста", - "ваша
невеста" - "я ee очень люблю" - "она красавица", - и успокоилась насчет
волокитства со стороны учителя; и вторую кадриль уже могла вполне отдать
хлопотам о закуске вроде ужина. Но ей хотелось пообстоятельнее и
поосновательнее узнать эту успокоительную историю. Она продолжала расспросы;
ведь каждому приятны успокоительные разговоры, да и во всяком случае,
любопытно, - ведь все любопытно. Учитель отвечал основательно, хотя, по
своему правилу, кратко. - Хороша ли его невеста? - Необыкновенно. - Есть ли
приданое? - теперь нет, но получает большое наследство. - Большое? - Очень
большое. - Как велико? - Очень велико. - Тысяч до ста? - Гораздо больше. - А
сколько же? - Да что об этом говорить, довольно того, что очень много. - В
деньгах? - Есть и в деньгах. - Может быть, и в поместьях! - Да, есть и в
поместьях. - Скоро? - Скоро. - А свадьба скоро ли? - Скоро. - Так и следует,
Дмитрий Сергеич, покуда еще не получила наследства, а то ведь от женихов
отбою не будет. - Совершенная правда. - Да как это бог послал ему такое
счастье, да как это не перехватили другие. - Да так; почти еще никто не
знает, что она должна получить наследство. - А он проведал? - Проведал. - Да
как же? - Да он, признаться сказать, давно проведывал, ну, нашел. - И верно
разузнал? - еще бы, документы сам проверял. - Сам? - Сам. С того и начал. -
С того и начал? - Разумеется, кто в своем уме, без документов шагу не
делает. - Правда, Дмитрий Сергеич, не делает. Какое счастье-то! Верно за
молитвы родительские! - Вероятно.
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем, что не пьет чаю; по
всему было видно, что он человек солидный, основательный; говорил он мало -
тем лучше, не вертопрах; но что говорил, то говорил хорошо - особенно о
деньгах; но с вечера третьего дня она увидела, что учитель даже очень
хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками в
семействах, где дает уроки: такое полное препятствие редко бывает у таких
молодых людей. А теперь она была в полном удовольствии от него. В самом
деле, какой солидный человек! И ведь не хвастался, что у него богатая
невеста: каждое слово из него надобно было клещами вытягивать. И как
пронюхивал-то - видно, давно уж думал подыскать богатую невесту, - и, поди,
чать, как примазывался-то к ней! Ну, этот, можно сказать, умеет свои дела
вести. И с документов прямо так и начал, да и говорит-то как! "без этого,
говорит, нельзя, кто в своем уме" - редкой основательности молодой человек!
Верочка сначала едва удерживалась от слишком заметной улыбки, но
постепенно ей стало казаться, - как это ей стало казаться? - нет, это не
так, нет, это так! что Лопухов, хоть отвечал Марье Алексевне, но говорит не
с Марьей Алексевною, а с нею, Верочкою, что над Марьей Алексевною он
подшучивает, серьезно же и правду, и только правду, говорит одной ей,
Верочке.
Казалось ли только так Верочке, или в самом деле так было, кто знает?
Он знал, и она узнала; а нам, пожалуй, и не нужно знать; нам нужны только
факты. А факт был тот, что Верочка, слушавшая Лопухова сначала улыбаясь,
потом серьезно, думала, что он говорит не с Марьей Алексевною, а с нею, и не
шутя, а правду, а Марья Алексевна, с самого начала слушавшая Лопухова
серьезно, обратилась к Верочке и сказала: "друг мой, Верочка, что ты все
такой букой сидишь? Ты теперь с Дмитрием Сергеичем знакома, попросила бы его
сыграть тебе в аккомпанемент, а сама бы спела!", и смысл этих слов был: "мы
вас очень уважаем, Дмитрий Сергеич, и желаем, чтобы вы были близким знакомым
нашего семейства; а ты, Верочка, не дичись Дмитрия Сергеича, я скажу Михаилу
Иванычу, что уж у него есть невеста, и Михаил Иваныч тебя к нему не будет
ревновать". - Это было для Верочки и для Дмитрия Сергеича, - он теперь уж и
в мыслях Марьи Алексевны был не "учитель", а "Дмитрий Сергеич"; - а для
самой Марьи Алексевны слова ее имели третий, самый натуральный и настоящий
смысл: "надо его приласкать; знакомство может впоследствии пригодиться,
когда будет богат, шельма"; это был общий смысл слов Марьи Алексевны для
Марьи Алексевны, а кроме общего, был в них для нее и частный смысл:
"приласкавши, стану ему говорить, что мы люди небогатые, что нам тяжело
платить по целковому за урок". Вот сколько смыслов имели слова Марьи
Алексевны. Дмитрий Сергеич сказал, что теперь он кончит урок, а потом с
удовольствием поиграет на фортепьяно.
VII
Много смыслов имели слова Марьи Алексевны и не меньше того имели они результатов. Со стороны частного смысла их для нее самой, то есть сбережения платы за уроки, Марья Алексевна достигла большего успеха, чем сама рассчитывала; когда через два урока она повела дело о том, что они люди небогатые, Дмитрий Сергеич стал торговаться, сильно торговался, долго не уступал, долго держался на трехрублевом (тогда еще были трехрублевые, т. е., если помните, монета в 75 к.);[8] Марья Алексевна и сама не надеялась спустить ниже, но, сверх чаяния, успела сбить на 60 к. за урок. По-видимому, частный смысл ее слов, - надежда сбить плату, - противоречил ее же мнению о Дмитрии Сергеиче (не о Лопухове, а о Дмитрии Сергеиче), как об алчном пройдохе: с какой стати корыстолюбец будет поступаться в деньгах для нашей
бедности? а если Дмитрий Сергеич поступился, то, по-настоящему, следовало бы ей разочароваться в нем, увидеть в нем человека легкомысленного и,
следовательно, вредного. Конечно, этак она и рассудила бы в чужом деле. Но
уж так устроен человек, что трудно ему судить о своих делах по общему
правилу: охотник он делать исключения в свою пользу. Когда коллежский
секретарь Иванов уверяет коллежского советника Ивана Иваныча, что предан ему
душою и телом, Иван Иваныч знает по себе, что преданности душою и телом
нельзя ждать ни от кого, а тем больше знает, что в частности Иванов пять раз
продал отца родного за весьма сходную цену и тем даже превзошел его самого,
Ивана Иваныча, который успел предать своего отца только три раза, а все-таки
Иван Иваныч верит, что Иванов предан ему, то есть и не верит ему, а
благоволит к нему за это, и хоть не верит, а дает ему дурачить себя, -
значит, все-таки верит, хоть и не верит. Что прикажете делать с этим
свойством человеческого сердца? Оно дурно, оно вредно; но Марья Алексевна не
была, к сожалению, изъята от этого недостатка, которым страдают почти все
корыстолюбцы, хитрецы и дрянные люди. От него есть избавленье только в двух
крайних сортах нравственного достоинства: или в том, когда человек уже
трансцендентальный негодяй, восьмое чудо света плутовской виртуозности,
вроде Aли-паши Янинского, Джеззар-паши Сирийского, Мегемет-Али Египетского,
которые проводили европейских дипломатов и (Джеззар) самого Наполеона
Великого[9] так легко, как детей, когда мошенничество наросло на человеке
такою абсолютно прочною бронею, сквозь которую нельзя пробраться ни до какой
человеческой слабости: ни до амбиции, ни до честолюбия, ни до властолюбия,
ни до самолюбия, ни до чего; но таких героев мошенничества чрезвычайно мало,
почти что не попадается в европейских землях, где виртуозность негодяйства
уже портится многими человеческими слабостями. Потому, если вам укажут
хитреца и скажут: "вот этого человека никто не проведет" - смело ставьте 10
р. против 1 р., что вы, хоть вы человек и не хитрый, проведете этого
хитреца, если только захотите, а еще смелее ставьте 100 р. против 1 р., что
он сам себя на чем-нибудь водит за нос, ибо это обыкновеннейшая, всеобщая
черта в характере у хитрецов, на чем-нибудь водить себя за нос. Уж на что,
кажется, искусники были Луи-Филипп и Меттерних, а ведь как отлично вывели
сами себя за нос из Парижа и Вены в места злачные и спокойные буколически
наслаждаться картиною того, как там, в этих местах, Макар телят гоняет[10].
А Наполеон I как был хитр, - гораздо хитрее их обоих, да еще при этакой-то
хитрости имел, говорят, гениальный ум, - а как мастерски провел себя за нос
на Эльбу, да еще мало показалось, захотел подальше, и удалось, удалось так,
что дотащил себя за нос до Св. Елены! А ведь как трудно-то было, - почти
невозможно, - а сумел преодолеть все препятствия к достижению острова Св.
Елены! Прочтите-ко "Историю кампании 1815 г." Шарраса[11] - даже
умилительно то усердие и искусство, с каким он тащил тут себя за нос! Увы, и
Марья Алексевна не была изъята от этой вредной наклонности.
Мало людей, которым бронею против обольщения служит законченная
доскональность в обманывании других. Но зато многочисленны люди, которым
надежно в этом отношении служит простая честность сердца. По свидетельству
всех Видоков и Ванек-Каинов[12], нет ничего труднее, как надуть честного,
бесхитростного человека, если он имеет хоть несколько рассудка и житейского
опыта. Неглупые честные люди в одиночку не обольщаются. Но у них есть
другой, такой же вредный вид этой слабости: они подвержены повальному
обольщению. Плут не может взять ни одного из них за нос; но носы всех их,
как одной компании, постоянно готовы к услугам. А плуты, в одиночку слабые
насчет независимости своих носов, компанионально не проводятся за нос. В
этом вся тайна всемирной истории.
Но забираться нам во всемирную историю будет уж лишнее: занимаешься рассказом, так занимайся рассказом.
Первым результатом слов Марьи Алексевны было удешевление уроков. Другим
результатом - то, что от удешевления учителя (то есть, уже не учителя, а
Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна еще больше утвердилась в хорошем мнении о
нем, как о человеке основательном, дошла даже до убеждения, что разговоры с
ним будут полезны для Верочки, склонят Верочку на венчанье с Михаилом
Иванычем - этот вывод был уже очень блистателен, и Марья Алексевна своим
умом не дошла бы до него, но встретилось ей такое ясное доказательство, что
нельзя было не заметить этой пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.
Как встретилось это доказательство, мы сейчас увидим.
Третий результат слов Марьи Алексевны был, разумеется, тот, что Верочка
и Дмитрий Сергеич стали, с ее разрешения и поощрения, проводить вместе
довольно много времени. Кончив урок часов в восемь, Лопухов оставался у
Розальских еще часа два-три: игрывал в карты с матерью семейства, отцом
семейства и женихом; говорил с ними; играл на фортепьяно, а Верочка пела,
или Верочка играла, а он слушал; иногда и разговаривал с Верочкою, и Марья
Алексевна не мешала, не косилась, хотя, конечно, не оставляла без надзора.
О, разумеется, не оставляла, потому что, хотя Дмитрий Сергеич и очень
хороший молодой человек, но все же недаром говорится пословица: не клади
плохо, не вводи вора в грех. А что Дмитрий Сергеич вор, - не в
порицательном, а в похвальном смысле, - нет никакого сомнения: иначе, за что
ж бы его и уважать и делать хорошим знакомым? Неужели с дураками
знакомиться? Конечно, следует и с дураками, когда от них можно
попользоваться. Но у Дмитрия Сергеича пока еще нет ничего; стало быть, с ним
можно водить дружбу только за его достоинства, то есть за ум, то есть за
основательность, расчетливость, умение вести свои дела. А если у всякого
человека черт знает что на уме, то у такого умного человека и подавно. Стало
быть, за Дмитрием Сергеичем надобно смотреть да смотреть. Марья Алексевна и
смотрела очень прилежно. Но все наблюдения только подтверждали
основательность и благонамеренность Дмитрия Сергеича. Например, по чему
сейчас можно заметить амурные шашни? По заглядыванию за корсет. Вот Верочка
играет, Дмитрий Сергеич стоит и слушает, а Марья Алексевна смотрит, не
запускает ли он глаз за корсет, - нет, и не думает запускать! или иной раз
вовсе не глядит на Верочку, а так куда-нибудь глядит, куда случится, или
иной раз глядит на нее, так просто в лицо ей глядит, да так бесчувственно,
что сейчас видно: смотрит на нее только из учтивости, а сам думает о
невестином приданом, - глаза у него не разгораются, как у Михаила Иваныча.
Опять, в чем еще замечаются амурные дела? - в любовных словах: никаких
любовных слов не слышно; да и говорят-то они между собою мало, - он больше
говорит с Марьей Алексевною. Или вот: стал он приносить книги Верочке. Раз
Верочка ушла к подруге, и Михаил Иваныч тут сидел. Вот, Марья Алексевна
взяла книги, принесла Михаилу Иванычу.
- Посмотрите-ко, Михаил Иваныч, французскую-то я сама почти что разобрала: "Гостиная" - значит, самоучитель светского обращения, а немецкую-то не пойму.
- Нет. Марья Алексевна, это не "Гостиная", это Destinee - судьба.
- Какая же это судьба? роман, что ли, так называется, али оракул, толкование снов?
- А вот сейчас увидим, Марья Алексевна, из самой книги. - Михаил Иваныч перевернул несколько листов. - Тут все о сериях больше говорится, Марья Алексевна, - ученая книга[13].
- О сериях? Это хорошо; значит, как денежные обороты вести.
- Да, все об этом, Марья Алексевна.
- Ну, а немецкая-то?
Михаил Иваныч медленно прочел: "О религии, сочинение Людвига"[14] - Людовика-четырнадцатого, Марья Алексевна, сочинение Людовика XIV; это был, Марья Алексевна, французский король, отец тому королю, на место которого
нынешний Наполеон сел.
- Значит, о божественном?
- О божественном, Марья Алексевна.
- Это хорошо, Михаил Иваныч; то-то я и знаю, что Дмитрий Сергеич солидный молодой человек, а все-таки нужен глаз да глаз за всяким человеком!
- Конечно, у него не то на уме, Марья Алексевна, а я все-таки очень вам благодарен, Марья Алексевна, за ваше наблюдение.
- Нельзя, наблюдаю, Михаил Иваныч; такая уж обязанность матери, чтобы дочь в чистоте сохранить, и могу вам поручиться насчет Верочки. Только вот что я думаю, Михаил Иваныч: король-то французский какой был веры?
- Католик, натурально.
- Так он там не в папскую ли веру обращает?
- Не думаю, Марья Алексевна. Если бы католический архиерей писал, он, точно, стал бы обращать в папскую веру. А король не станет этим заниматься: он как мудрый правитель и политик, и просто будет внушать благочестие.
Кажется, чего еще? Марья Алексевна не могла не видеть, что Михаил Иваныч, при всем своем ограниченном уме, рассудил очень основательно; но все-таки вывела дело уже совершенно начистоту. Дня через два, через три она вдруг сказала Лопухову, играя с ним и Михаилом Иванычем в преферанс:[15]
- А что, Дмитрий Сергеич, я хочу у вас спросить: прошлого французского короля отец, того короля, на место которого нынешний Наполеон сел, велел в папскую веру креститься?
- Нет, не велел, Марья Алексевна.
- А хороша папская вера, Дмитрий Сергеич?
- Нет, Марья Алексевна, не хороша. А я семь в бубнах сыграю.
- Это я так, по любопытству спросила, Дмитрий Сергеич, как я женщина неученая, а знать интересно. А много вы ремизов-то списали[16], Дмитрий Сергеич!
- Нельзя, Марья Алексевна, тому нас в Академии учат. Медику нельзя не уметь играть.
Для Лопухова до сих пор остается загадкою, зачем Марье Алексевне понадобилось знать, велел ли Филипп Эгалите креститься в папскую веру.
Ну как после всего этого не было бы извинительно Mapьe Алексевне перестать утомлять себя неослабным надзором? И глаз не запускает за корсет, и лицо бесчувственное, и божественные книги дает читать, - кажется, довольно бы. Но нет, Марья Алексевна не удовлетворилась надзором, а устроила даже пробу, будто учила "логику", которую и я учил наизусть, говорящую:
"наблюдение явлений, каковые происходят сами собою, должно быть поверяемо опытами, производимыми по обдуманному плану, для глубочайшего проникновения в тайны таковых отношений", - и устроила она эту пробу так, будто читала
Саксона Грамматика[17], рассказывающего, как испытывали Гамлета в лесу девицею. |
|
Источник: Николай Гаврилович Чернышевский. Что делать? Серия "Литературные памятники". – Л.: Наука, 1975.
|
|
| |
| |
| |
| |
| |
|
Н. Г. Чернышевский. Фотография В. Я. Лауфферта. 1859.
Источник: Н. Г. Чернышевский в портретах, иллюстрациях, документах Сост. О. А. Пини, А. П. Холина. –
Л.: Просвещение, 1978 г. – С. 216. |
| |
| |
|
| |
|
|
|
1."Что делать?" – роман был написан в стенах Петропавловской крепости в декабре 1862 – апреле 1863 г. Вскоре напечатанный в "Современнике", он сыграл колоссальную роль не только в художественной литературе, но и в истории русской общественно-политической борьбы.
Номера "Современника" за 1863 г., содержавшие текст романа, были изъяты, и русский читатель в течение более чем сорока лет вынужден был пользоваться либо пятью зарубежными переизданиями (1867–1898 гг.), либо же нелегальными рукописными копиями.
Только революция 1905 г. сняла цензурный запрет с романа. До 1917 г. вышло в свет четыре издания, подготовленных сыном писателя – М. Н. Чернышевским. (вернуться)
2. О. С. Ч. – Ольга Сократовна Чернышевская (рожд. Васильева, 1833–1918)
– жена Н. Г. Чернышевского с апреля 1853 г.
Некоторыми чертами живого, самостоятельного и непосредственного характера, вкусами и привычками образ Веры Павловны восходит к Ольге Сократовне. В то же время черты серьезности, возвышенности жизненных идеалов, планы трудового переустройства общества,
стремление к образованию не находят себе соответствия в реальном облике жены Чернышевского. Ее душевные качества и стремления Чернышевский постоянно преувеличивал и в сильно идеализированном виде вложил в образ своей героини.
В романе Ольга Сократовна выведена в заключении также под именем "дамы в трауре" (глава V, 23, см. прим. на стр. 857). Преувеличены и плохо обоснованы попытки некоторых современных исследователей представить Ольгу Сократовну в качестве сподвижницы революционной работы ее мужа. Важнейший материал см.: М. Н. Чернышевский. Жена Н. Г. Чернышевского. – Современник,
1925, э 1, стр. 113–126; Марианна Чернышевская. Мои воспоминания об Ольге Сократовне Чернышевской. – В кн.: Н. Г. Чернышевский. Неизданные тексты, статьи, материалы, воспоминания. Саратов, 1926, стр. 206–214; А. П. Скафтымов. Роман "Что делать?" (Его идеологический состав и общественное воздействие). Там же, стр. 92–140; В. А. Пыпина. Любовь в жизни Чернышевского. Размышления и воспоминания. (По материалам семейного архива). Пгр., 1923; Т. А. Богданович. Любовь людей шестидесятых годов. Л., 1929; В.Н. Шульгин. 1) Ольга Сократовна – жена и друг Чернышевского. – Октябрь, 1950, э 8, стр. 170–187; 2) Очерки жизни и творчества Н. Г. Чернышевского. М., 1956, стр. 67–168. (вернуться)
3. ...пропеть из Риголетто <...> "La donna е mobile"... – опера "Риголетто" итальянского композитора Д. Верди (1813-1901) по драме В. Гюго
"Король забавляется" впервые поставлена в Венеции в 1851 г., в Петербурге на итальянском языке в 1853 г. (на русском лишь в 1878 г.). Ария "La donna е mobile" ("Женщина изменчива") – в переводе А. А. Горчаковой "Сердце красавицы склонно к измене". (вернуться)
4. роббер – в карточных играх круг игры, иногда три партии, иногда две
последовательно выигранные партии. (вернуться)
5. - У вас есть невеста? – В этой и следующих строках Лопухов, обыгрывая невежество Марии Алексеевны (см. конец диалога: "Марья Алексевна несколько раз шмыгала мимо них во время этой кадрили."), проникновенно говорит о революции. В первоначальном тексте невест у Лопухова две: одна - наука, другая - революция. (вернуться)
6. ...мы сумеем же устроить жизнь так, что не будет бедных... – эта и
следующие строки - описание революционного переустройства общества. (вернуться)
7. Жорж Занд [...] Диккенс. – Жорж Занд (в настоящее время принято
написание Санд; Georges Sand, 1804–1876, псевдоним Авроры Дюдеван), Диккенс Чарльз (Dickens, 1812–1870) – любимые авторы Чернышевского в течение всей его жизни, близкие ему демократическим характером творчества и острой
постановкой социальных проблем (а Жорж Санд – еще и проблемой женского равноправия). Произведения обоих писателей были у него, в частности, в Петропавловской крепости.
В "Современнике" (1856, э 4; Чернышевский, т. III,
стр. 340–345) он напечатал предисловие к переводу мемуаров Жорж Санд; полный
перечень цитат и ссылок на Диккенса и Жорж Санд см.: Чернышевский, т. XVI,
стр. 866 и 870. В 1928 г. Ю. М. Стеклов высказал предположение, что роман
Диккенса "Наш общий друг" служил для Чернышевского образцом при создании
"Что делать?" (Ю. М. Стекло в. Н. Г. Чернышевский. Его жизнь и деятельность.
1828-1889. Т. I. М.–Л., 1928, стр. 203). Современные исследователи (в
особенности А. П. Скафтымов, см. ниже) отклонили эту гипотезу. Названный
роман Диккенса с гораздо большим основанием в последнее время выдвинут в
качестве произведения, оказавшего определенное влияние на роман Достоевского
"Идиот" (Ф. И. Евнин. Об источниках романа Достоевского "Идиот". ("Идиот" и
"Наш общий друг" Диккенса). – В кн.: Искусство слова. Сборник статей к
80-летию члена-корреспондента АН СССР Димитрия Димитриевича Благого. М.,
1973, стр. 208–216). Роман Жорж Санд "Жак" ("Jacques", 1834) Чернышевский,
вероятно, учитывал при создании "Что делать?". О Жорж Санд Чернышевский
писал, что она "имела на развитие литературное и общественное более влияния,
нежели какой бы то ни было другой поэт со времени Байрона" (Современник,
1856, э 8, стр. 180–181; Чернышевский, т. XVI, стр. 477). См.: Charles С or
bet. Reminiscences sandieimes dans "Que faire?" de Cernysevskij. – Revue des
etudes slaves, t. XLIII. fasc. 1–4, Paris, 1964, p. 17–33; А. П. Скафтымов.
Чернышевский и Жорж Занд. – В кн.: А. П. Скафтымов. Статьи о русской
литературе. Саратов, 1958. стр. 203–227 (или в его же книге: Нравственные
искания русских писателей. М., 1972, стр. 218–249). См. также: М. Л.
Селиверстов. Диккенс и Теккерей в оценке Чернышевского. Фрунзе, 1954; З. Г.
Гражданская. Диккенс в русской революционно-демократической критике. – Уч.
зап. Моск. обл. гос. пед. ин-та, т. XXVI, Труды кафедры зарубежной
литературы, 1953, вып. 1, стр. 105–120; 3. X. Либинзон. Чернышевский о
западноевропейском романтизме. – Уч. зап. Горьк. гос. пед. ин-та им. А. М.
Горького, т. XVI, Филологическое отделение, 1955, стр. 168-187. (вернуться)
8. (...тогда еще были трехрублевые, т. е., если помните, монета 75 к.) – в 40-х годах XIX в. в России была выпущена "русско-польская" монета 75 к., равная 5 злотым и имевшая хождение на всей территории Российской империи в течение довольно долгого времени. После 1843 г. соотношение бумажной ассигнации и серебра достигало 1:4 – этим и объясняется двойной счет. Сообщил И. Г. Спасский – Гос. Эрмитаж). (вернуться)
9. ...трансцендентальный негодяй, восьмое чудо света плутовской
виртуозности вроде Али-паши Янинского, Джеззар-паши Сирийского, Мегемет-Али Египетского, которые проводили европейских дипломатов и (Джеззар) самого Наполеона Великого... – трансцендентальный – термин кантианской философии,
употребленный здесь в прямом смысле – выходящий за пределы, перешагивающий.
Али-паша Янинский (1741–1822) – наместник Южной Албании, Ахмед Джеззар-паша (1735–1804) – восточный политический авантюрист, в 1799 г. три месяца успешно сопротивлялся в Акке Наполеону и заставил его отступить. Мегемет-Али
(1769–1849) – вице-король Египта, провел в Египте много прогрессивных реформ, но отличался необычайной жестокостью и коварством. (вернуться)
10. Уж на что, кажется, искусники были Луи-Филипп и Меттерних, ведь как
отлично вывели сами себя за нос из Парижа и Вены в места злачные спокойные буколически наслаждаться картиною того, как там, в этих местах, Макар телят гоняет. – король Франции (в 1830–1848 гг.) Луи Филипп (1773–1850) в 1792 г. по
примеру отца (герцога Орлеанского) отказался от всех титулов и приял имя Эгалитэ; после революции 1848 г. отрекся от престола и бежал в Англию.
Австрийский дипломат и один из идеологов Священного союза князь К.-В. Меттерних (1773–1859) в 1848 г., преданный своими сотрудниками, бежал в Англию, где пробыл до 1852 г. (вернуться)
11. Прочтите-ко "Историю кампании 1815 г." Шарраса... – Чернышевский
имеет в виду книгу: J.-B. Charras. Histoire de la campagne de 1815. Waterloo. Paris, 1858 (и ряд переизданий). Русский перевод вышел лишь в 1868 г. (вернуться)
12. По свидетельству всех Видоков и Ванек-Каинов... – Э.-Ф. Видок
1775–1857) – французский сыщик, автор знаменитых мемуаров, очень высоко поставил французскую уголовную полицию; его имя со времен Пушкина стало России нарицательным.
Ванька-Каин (Иван Осипов, 1718 – после 1755) – московский сыщик. Вначале вор и грабитель, затем сыщик, позднее он снова вошел в стачку с бандитами и был сослан в Сибирь. Рассказы о его похождениях пользовались шумной известностью и стали темою лубочных повестей, особенно: М. Комаров. История Ваньки-Каина. М., 1775 и ряд переизданий. (вернуться)
13. Или вот: стал он приносить книги Верочке [...] это Destinee [...].
Тут все о сериях больше говорится [...] ученая книга. – речь идет о книге французского социалиста-утописта, ученика Фурье, В. Консидерана (Considerant, 1805894) "Destinee sociale" (1838 и ряд переизданий).
Написанное по-французски заглавие малограмотная Марья Алексеевна читает, частично подставляя похожие русские буквы, как "Гостиная". Книгу Консидерана Чернышевский знал уже июне 1849 г., когда упомянул в дневнике об отдаче Консидерана под суд (т. I, тр. 287). Эту очень ценимую им работу Чернышевский в 1864 г. рекомендовал ссыльным полякам в Тобольске (С. Г.
Стахевич. Среди политических преступников. См.: Н. Г. Чернышевский. 1828–1928, М., 1928, стр. 59). У Консидерана серии – одна из форм организации коллективного труда по системе Фурье. (вернуться)
14. "О религии, сочинение Людвига". – речь идет о книге немецкого
философа-материалиста Людвига Фейербаха (Feuerbach, 1804–1872), оказавшего большое влияние на становление мировоззрения К. Маркса. Его книга "Das Wesen es Ghristenthums" ("Сущность христианства", 1841) пользовалась в России огромной популярностью: русские переводы ее были изданы в Москве (подпольно) 1861 г. и в Лондоне и Гейдельберге в 1861 и 1862 гг.
В представлении плохо знавшего немецкий язык и невежественного Михаила Ивановича Людвиг отождествлялся с французским королем Людовиком XIV, которого он считает отцом Наполеона III; в действительности Наполеон III был сыном голландского короля Людовика-Бонапарта, брата Наполеона I. (вернуться)
15. Префера́нс – (фр. préférence – предпочтение, преимущество) – карточная игра со взятками. Получила распространение в России в середине XIX века. Предшественником преферанса считается вист.
Преферанс является коммерческой игрой, то есть такой игрой на деньги, в которой результат в большей степени определяется умением игрока, нежели везением, в отличие от азартных игр. В преферансе деньги не являются элементом стратегии, что делает их необязательной частью игры.(вернуться)
16. А много вы ремизов-то списали... – «ремиз» – недобор взяток: сколько взяток не доберешь, столько ремизов; списывать ремиз может только игрок, объявивший игру. (вернуться)
17. Саксон Грамматик (лат. Saxo Grammaticus; ок. 1140 – около 1216 года) – датский летописец, в шестнадцатитомной хронике «Деяния данов» (лат. Gesta Danorum) изложивший древнейшие саги. Один из мотивов был использован Шекспиром для создания трагедии «Гамлет». (вернуться)
|
|
