Кубофутуристы в Петербурге

       В Петербурге организатором и вдохновителем многих футуристических начинаний был сорокашестилетний Николай Кульбин, художник-дилетант, служивший приват-доцентом в Военно-медицинской академии. Он писал портреты в духе кубизма, выступал с лекциями о новом искусстве: в 1909 году прочёл в зале Тенишевского училища лекцию "Свободное искусство как основа жизни", в которой доказывал, что совершенная гармония – смерть, а жизнь обязательно включает в себя и диссонирующие формы. Кульбин создал в Петербурге "художественно-психологическую" группу "Треугольник", в которую вошли, кроме него, поэтесса и художница Елена Гуро, её муж – художник, скрипач, композитор Михаил Матюшин – и ряд молодых художников. Позже они отделились от Кульбина, порицая его "эклектичность, декадентство и врубелизм", и организовали свой собственный "Союз молодёжи". Центром новых исканий, любимым гнездом кубофутуристов в Петербурге стал двухэтажный деревянный домик* на Песочной улице Аптекарского острова, спрятанный в большом саду, который простирался до самой Карповки. Здесь с 1912 года поселились Елена Гуро и Михаил Матюшин. Было что-то странное в сочетании этого тихого, почти провинциального жилья с кипением в нём футуристических страстей. Здесь постоянно бывали Маяковский и Бурлюки, Хлебников и Каменский, Филонов и Малевич. В доме царили особый уют и благожелательство по отношению к гостям: бездомных и голодных единомышленников всегда готовы были покормить чем бог послал и приютить. У Матюшиных водились небольшие, но постоянные деньги, поскольку хозяин дома играл первую скрипку в оркестре Филармонии и преподавал в Консерватории. Обед подавали на белоснежной скатерти, из белизны которой, впрочем, не делали культа, а иногда даже, пролив на неё кофе, разрисовывали её. Мрачный Маяковский, придя как-то утром и сначала отказавшись от еды, стал разговорчивым и остроумным после завтрака. Гуро и Матюшин, в отличие от московских урбанистов, приверженцев цивилизации, были обращены лицом к природе, к тихим соснам и птичьему щебету. Они стремились постигнуть "планетарную" связь, скрытую всеобщую сущность явлений мира и место, движение в них человека. "Попробуйте дышать, как шумят вдали сосны, как расстилается и волнуется ветер, как дышит вселенная" – это слова Елены Гуро. В её стихах тоже звучит негромкий отзвук природы, её ритмов:                            
                            Солнце верное – знай –
              Ждать длиннее морской травы,
              Ждать длиннее морской травы,
              А верить легко...
Маяковский признавал, что поэзия Гуро оказала влияние на его раннее творчество; ценили её стихи Хлебников, Блок, Горький. Она была и талантливым графиком, иллюстратором книг. Ее стихотворение "Ветрогон, сумасброд, летатель" воспринималось как манифест футуристической группы "Гилея". Однако творчество Гуро не вполне вписывалось в рамки футуристических канонов. "Легкая и радостная, всего больше любившая ветер, свободу, море, – писал о Гуро В.Ходасевич, – порой умевшая чувствовать тихие ласки повседневности, она была бесконечно далека от унылого и духовно немощного российского футуризма, этого детища скуки, безверия и повального эстетизма". В.Ходасевич пророчил скорый отход Гуро от футуристов, которому не дано было осуществиться из-за кончины писательницы.
        В 1909 году Матюшин и Гуро создали собственное издательство "Журавль". Одной из первых книг, выпущенных "Журавлём" в 1910 году, стал "Садок Судей", сборник стихов футуристов, или будетлян, – слово, придуманное Хлебниковым. Он же придумал и название для сборника. Виктор Хлебников, избравший себе имя-псевдоним Велимир, соответствующее его вселенским планам, как раз в это время приехал в Петербург. Он поступил в университет, сначала на юридический факультет, потом на математическое отделение естественного факультета, потом оставил его вовсе. "В.В.Хлебников непрерывно писал, – вспоминает Бурлюк. – Он был великим графоманом... Он был обуреваем потоком слов. Истекал строками... Каждый толчок извне в нём заставлял взлететь целые стаи мыслей с нервных стволов и ветвей его великого всеобъемлющего сознания... Слушал он на трёх факультетах в университете и сдавал зачёты, но потом ушёл в "свою науку". Витя Хлебников был вне жизни практической. Он был рыцарем без страха и упрёка страны фантазиады, великих областей Нови."Своеобразный мыслитель и стихотворец, целиком погружённый в свой мир образов, звуков и цифр, тихий, застенчивый, совершенно бескорыстный и непрактичный, Хлебников пользовался всеобщей любовью в компании футуристических "горланов". Привёл его в квартиру Гуро и Матюшина, живших тогда ещё на Лицейской улице, Василий Каменский. Хлебников принёс с собой корзинку, полную рукописей, и читал там свою поэму "Зверинец", навеянную посещением зоопарка, "где взгляд зверя больше значит, чем груды прочтённых книг": О,Сад, Сад!
Где железо подобно отцу, напоминающему братьям, что они братья, и останавливающему кровопролитную схватку.
Где орлы сидят подобны вечности, означенной сегодняшним, ещё лишённым вечера, днём.
Где верблюд, чей высокий горб лишён всадника, знает разгадку буддизма и затаил ужимку Китая...
Где толстый блестящий морж машет, как усталая красавица, скользкой чёрной веерообразной ногой и после падает в воду, а когда он вскатывается снова на помост, на его жирном могучем теле показывается усатая, щетинистая, с гладким лбом голова Ницше...
Где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в часослов Слово о полку Игореви во время пожара Москвы.
     Рукописи Хлебников комкал, рассовывал по карманам, терял. Бурлюк собрал часть рукописей Хлебникова и издал их, чем привёл его в ярость: "Вы погубили меня... Я никогда не хотел никому показывать своих опытов". Хлебников очень сдружился с Филоновым, почувствовал в его живописи, вскрывающей органическую сущность явлений, их рост, развитие, нечто близкое. Филонов написал его портрет, удачно иллюстрировал в 1914 году его "Изборник", превращая буквы текста в рисунки, по сути дела рисуя текст, что соответствовало духу поэзии Хлебникова.
      Кроме Хлебникова, поместившего в "Садке Судей" свои поэмы "Зверинец" и "Журавль", в сборнике участвовали Гуро, Каменский, Николай и Давид Бурлюки, молодой математик Сергей Мясоедов. "Садок Судей" был отпечатан на на оборотной стороне жёлтых обоев, без употребления букв "ять", "фита", "ижица", "твёрдый знак", тиражом 300 экземпляров в типографии немецкой газеты где-то в Коломне. "...Под обоями у вас клопы да тараканы водились, пусть живут на них теперь молодые, юные, бодрые стихи наши". Каменский рассматривал "Садок Судей" как бомбу, брошенную в "уездную безотрадную улицу общего бытия". Весь тираж выкупить не смогли – не было денег. Выкупили часть, и экземпляров 30 рассовали по карманам гостей на "Башне" Вячеслава Иванова. Так "Садок" попал к Блоку, Ремизову, Кузмину, Городецкому, которые ему обрадовались, приняв его, по словам Матюшина, "за детскую шалость", за "обыкновенную хлопушку". Сезон завершился "весенним маршем будетлян" – Давида Бурлюка, Каменского и Хлебникова – по Каменноостровскому проспекту с тюльпанами в петлицах. Пока это были ещё тюльпаны, а позже их сменят морковь, деревянные ложки и тому подобное, а следом за "Садком I" придёт "Садок II" и манифест "Пощёчина общественному вкусу"...

(По книге: Муравьева И.А. Былой Петербург. Век модерна. – СПб.: Издательство "Пушкинского фонда", 2004)

Примечания:
* В 1912 году в квартире № 12 этого деревянного домика (ул.Проф.Попова, 10) поселились автор теории «расширенного смотрения», музыкант, педагог, издатель Михаил Васильевич Матюшин с женой Еленой Генриховной Гуро (1877–1913) – известной художницей и писательницей, близкой к символизму. В 1910 – 1920-е годы дом Матюшина стал своеобразной штаб-квартирой русских футуристов. Здесь бывали К. Малевич, П. Филонов, позже – молодые ученики Матюшина: художники сестры Эндер, В. Делакроа, Н. Костров, Е. Хмелевская, Е. Магарил; здесь же жили и работали В. Маяковский и В. Хлебников. Вторая жена Михаила Матюшина Ольга Константиновна Матюшина прожила в доме на Профессора Попова до 1972 года, сохранив мемориальную обстановку квартиры, личные вещи, живописные и графические работы М. Матюшина и Е. Гуро, которые впоследствии были переданы в Музей истории Петербурга. В 2006 году в доме на Песочной был открыт Музей петербургского авангарда.

(вернуться в начало страницы)