Лермонтов в Петербурге

Приезд в Петербург[1]

 I  
В конце июля или в самом начале августа 1832 года Михаил Юрьевич Лермонтов, вынужденный после нескольких столкновений с реакционными профессорами оставить словесное отделение Московского университета, приехал вместе с бабушкой, Елизаветой Алексеевной Арсеньевой, в Петербург.

Лермонтову шел в то время восемнадцатый год. Это был широкоплечий, невысокого роста юноша. Он не был красив, но внимание каждого, даже незнакомого с ним, невольно останавливалось на его смуглом, немного скуластом лице и особенно черных проницательных глазах, взгляд которых обладал какой-то необыкновенной силой. Часто этот взгляд был тяжел и задумчив, иногда выражал иронически насмешливое отношение к окружающему, изредка, в кругу близких, освещался озорным огоньком.[...]

Первое время в Петербурге Лермонтов чувствовал себя одиноко. Захваченный воспоминаниями о недавно пережитом, он отнесся к новому городу отчужденно:

По произволу дивной власти
Я выкинут из царства страсти,
Как после бури на песок
Волной расшибенный челнок.

Так определял Лермонтов свое состояние в письме к приятельнице с детских лет С. А. Бахметевой.[2]

Пока с помощью родных и знакомых Е. А. Арсеньева[3] подыскивала подходящую квартиру, Лермонтов, по его собственному признанию, "...рассматривал город по частям и на лодке ездил в море". Плоские берега Финского залива и первые встречи с морем не произвели на него ожидаемого впечатления:

И, наконец, я видел море,
Но кто поэта обманул?..
Я в роковом его просторе
Великих дум не почерпнул;
Нет! как оно, я не был волен:
Болезнью жизни, скукой болен
(Назло былым и новым дням),
Я не завидовал, как прежде,
Его серебряной одежде,
Его бунтующим волнам.

Прошло две-три недели, и Лермонтов однажды во время прогулки по берегу Финского залива написал стихотворение "Парус":[4]

Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?

Играют волны – ветер свищет,
И мачта гнется и скрыпит...
Увы, – он счастия не ищет
И не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой...
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!

Случайное впечатление, белый парус в дымке золотого осеннего дня... а в творческом сознании поэта возникает один из самых выразительных образов, символизирующих его мятежные порывы, его стремление к свободе. Пафос, которым проникнуто это стихотворение, его художественные образы, и в первую очередь образ мятежного паруса, ищущего бури, выражали настроения, свойственные не только Лермонтову-поэту, но и всей передовой русской интеллигенции тридцатых годов XIX века. Образ одинокого паруса Лермонтов запечатлел и в живописном произведении того же времени – в акварельном морском пейзаже (ныне хранится в Государственной Публичной библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде).

II

В августовском письме к С. А. Бахметевой Лермонтов сообщал, что "вчера" они с бабушкой перебрались "на квартиру", и добавлял: хотя дом этот "прекрасный", но "со всем тем душа моя к нему не лежит; мне кажется, что отныне я сам буду пуст, как был он, когда мы взъехали". Речь идет о доме Ланского на набережной реки Мойки у Синего моста (он не сохранился). Дом этот стоял на месте, занимаемом теперь домами № 84 на Мойке и № 15 по переулку Пирогова. В то время это было большое здание; оно выходило фасадом в Глухой переулок (впоследствии Максимилиановский, ныне пер. Пирогова). Перед домом был разбит сад, который тянулся вдоль Мойки и был отделен от набережной оградой на каменных столбах.

Окна комнаты Лермонтова выходили на Мойку. Однажды поэт наблюдал необычное для него зрелище. Он писал об этом М. А. Лопухиной[5]: "Вчера, в 10 часов вечера, было небольшое наводнение, и даже трижды было сделано по два пушечных выстрела, по мере того, как вода убывала и прибывала. Ночь была лунная, я сидел у своего окна, которое выходит на канал..."

В целом, как город, Петербург не понравился Лермонтову. Столица казалась ему пасмурной, холодной и неприветливой:

Увы! как скучен этот город,
С своим туманом и водой!..
Куда ни взглянешь, красный ворот,
Как шиш, торчит перед тобой:
Нет милых сплетен – всё сурово,
Закон сидит на лбу людей;
Всё удивительно и ново -
А нет не пошлых новостей!
Доволен каждый сам собою,
Не беспокоясь о других,
И что у нас зовут душою,
То без названия у них!..

Впоследствии в незаконченном петербургском романе "Княгиня Лиговская"[6] Лермонтов описал состояние апатии, охватившее его в первые дни пребывания в северной столице: "Многие жители Петербурга, проведшие детство в другом климате, подвержены странному влиянию здешнего неба. Какое-то печальное равнодушие, подобное тому, с каким наше северное солнце отворачивается от неблагодарной здешней земли, закрадывается в душу, приводит в оцепенение все жизненные органы. В эту минуту сердце неспособно к энтузиазму, ум к размышлению".

Не сразу открылось Лермонтову противоречивое многообразие Петербурга. Светские гостиные, куда он попал вскоре после приезда в столицу, как бы заслонили от него истинное лицо города, все то, что в нем свершалось: "...видел я образчики здешнего общества: любезнейших дам, учтивейших молодых людей – все вместе они производят на меня впечатление французского сада, [...] в котором с первого раза можно заблудиться, потому что хозяйские ножницы уничтожили всякое различие между деревьями!"

Так писал Лермонтов М. А. Лопухиной 28 августа 1832 года. За несколько дней до того в письме к С. А. Бахметевой, жалуясь на одиночество в петербургском светском обществе, поэт восклицал: "...у меня нет ключа от их умов – быть может, слава богу!"

Но пройдет несколько лет, и Лермонтов поймет, что Петербург многолик. Императорская столица, город департаментов и казарм, была в то же время очагом передовой культуры, противостоящей самодержавной власти. В сознание Лермонтова вошли образы "Медного всадника" Пушкина и петербургских повестей Гоголя. Ему открылись социальные противоречия петербургской жизни, он узнал, какая большая созидательная работа совершалась здесь. Город, в котором жили Ломоносов, Радищев, декабристы, и в тридцатые годы XIX века оставался местом напряженной борьбы лучших русских людей с темными силами реакции. Здесь творили Крылов и Пушкин, в Академии наук уже работали не иноземные, а русские ученые. Несмотря на то, что в Академии художеств все еще господствовали требования ложноклассической школы, далекие от воспроизведения реальной жизни и общественной борьбы, в Петербурге в эти годы успешно работали и зачинатели реалистического искусства в области жанровой и пейзажной живописи – А. Г. Венецианов с учениками, П. А. Федотов и др. В первой половине XIX века, предвосхищая так называемую натуральную школу в литературе, русские художники (К. Беггров, А. Брюллов, К. Зеленцов, А. Орловский, В. Тимм и др.) в жанровых картинах и рисунках запечатлели народный быт столицы, типы ремесленников, торговцев, нищих, трудовые сцены, эпизоды уличной жизни.

В те годы в Публичную библиотеку продолжали стекаться со всей страны рукописные и книжные богатства. В литературных салонах и многочисленных кружках Петербурга собиралась дворянская интеллигенция.

Однако Лермонтов по приезде в Петербург не скоро познакомился с этими лучшими людьми, объединившимися вокруг А. С. Пушкина и В. Ф. Одоевского и встречавшимися друг с другом в гостеприимных домах А. Н. Оленина, М. Ю. Виельгорского, Карамзиных.

Сближение с литературным Петербургом произошло только после того, как Лермонтов выступил со стихотворением "Смерть поэта".

III

У кого же бывал Лермонтов в Петербурге в 1832 году? "Как только я приехал, я посещал – и признаюсь, довольно часто – родственников, с которыми я должен был познакомиться, но в конце концов я убедился, что мой лучший родственник – я сам..." – писал поэт М. А. Лопухиной. Среди этих родственников были Арсеньевы, Евреиновы, Ахвердова, Столыпины.

Брат родного деда Лермонтова М. В. Арсеньева, генерал-майор Никита Васильевич[7], жил со своей семьей, состоявшей из жены Авдотьи Емельяновны и сына Емельяна Никитича, служившего в лейб-гвардии Литовском полку, в той части города, которая находилась за Никольским мостом. Она называлась Коломной. Вспомним, что здесь Пушкин поселил своих скромных героев – бедного Евгения из петербургской повести "Медный всадник" и вдову с дочерью Парашей из поэмы "Домик в Коломне". Великолепно подметил особенности Коломны Гоголь в "Портрете": "Тут все непохоже на другие части Петербурга; тут не столица и не провинция; кажется, слышишь, перейдя в Коломенские улицы, как оставляют тебя всякие молодые желанья и порывы. Сюда не заходит будущее, здесь всё тишина и отставка, всё, что осело от столичного движения. Сюда переезжают на житье отставные чиновники, вдовы, небогатые люди, имеющие знакомство с сенатом... Жизнь в Коломне страх уединенна: редко покажется карета, кроме разве той, в которой ездят актеры... Тут все пешеходы: извозчик весьма часто без седока плетется, таща сено для бородатой лошаденки своей... Вдовы, получающие пенсион, тут самые аристократические фамилии..."

Двухэтажный особняк Н. В. Арсеньева стоял на углу улиц Большой Мастерской (ныне Лермонтовский пр.) и Торговой (ныне ул. Союза Печатников) и выделялся среди окружающих зданий. Сейчас это шестиэтажный дом под № 8/10а. Его перестроил архитектор Долгинов, превратив в шестиэтажное здание в стиле модерн. В то время при доме был сад, тянувшийся по Мастерской улице, а в саду высилась большая деревянная беседка, которая существовала еще в шестидесятых годах прошлого века.

У Н. В. Арсеньева, которого многочисленные молодые родственники называли "дедушкой", собирались по воскресеньям. По приезде в Петербург Лермонтов и бабушка остановились сначала именно у него. Позднее, в годы учения в Школе юнкеров[8], поэт также бывал у "дедушки", а будучи корнетом лейб-гвардии Гусарского полка, стоявшего в Царском Селе, приезжая в столицу, занимал комнаты в нижнем этаже его обширного дома. Здесь встречал Лермонтова его дальний родственник М. Н. Лонгинов[9], в воспоминаниях которого читаем: однажды "после обеда Лермонтов позвал меня к себе вниз, угостил... трубкой, сел за фортепиано и пел презабавные русские и французские куплеты (он был живописец и немного музыкант)".

Одна из сестер бабушки – Александра Алексеевна была замужем за Евреиновым. С ее сыном Павлом Александровичем, служившим в лейб-гвардии Измайловском полку, поэт сначала дружески сошелся, как это видно из писем его к московским приятельницам. Но вскоре Лермонтов в нем разочаровался.

Более интересными оказались другие знакомства.

С 1832 года Лермонтов вместе с бабушкой бывал у Прасковьи Николаевны Ахвердовой[10], жены генерала Ф. И. Ахвердова, командира артиллерии Отдельного грузинского корпуса. Эта умная и образованная женщина, увлекавшаяся живописью и музыкой, начитанная, приходилась троюродной сестрой покойной матери поэта М. М. Лермонтовой. Петербургский адрес П. Н. Ахвердовой Лермонтов впоследствии записал в одном из альбомов ("Ахвердов[а] на Кирочн[ой]"). Дом, в котором она жила, сохранился. Он находится на углу улиц Кирочной (ныне Салтыкова-Щедрина) и Потемкинской (ныне Таврическая) под № 48/13.

П. Н. Ахвердова была интересной собеседницей для Лермонтова. С 1816 по 1830 год она жила в Тифлисе, где воспитывала Нину Александровну Чавчавадзе, ставшую женой А. С. Грибоедова. А все, что было связано с декабристами и с автором "Горя от ума", не могло не привлекать Лермонтова. В годы, проведенные в Московском пансионе и Московском университете, он читал запрещенные стихотворения Пушкина и Рылеева, был и сам, как сказал А. В. Луначарский, "последним и глубоко искренним эхом декабрьских настроений".

О Грибоедове и декабристах Лермонтов несомненно должен был слышать и от Веры Николаевны Столыпиной, муж которой сенатор Аркадий Алексеевич Столыпин, родной брат бабушки поэта, был в дружеских отношениях с В. К. Кюхельбекером, Грибоедовым, Рылеевым. Как известно, члены Северного тайного общества декабристов намечали Аркадия Алексеевича, как и его тестя Н. С. Мордвинова, в предполагаемый состав Временного правительства. После смерти Столыпина Рылеев посвятил его вдове стихотворение, которое под заглавием "В. Н. Столыпиной" было напечатано в 1825 году в "Северной пчеле".

Приехав в столицу, Лермонтов вскоре посетил В. Н. Столыпину. Она жила тогда на даче, в двенадцати верстах от столицы, на Петергофской дороге (ныне пр. Стачек). Бывал поэт и в ее петербургской квартире (после смерти мужа Вера Николаевна переехала с детьми в дом своего отца, Н. С. Мордвинова, находившийся на Театральной площади). Он сохранился в перестроенном виде (ныне № 4 по ул. Глинки). Познакомился Лермонтов и с детьми В. Н. Столыпиной, которые приходились двоюродными братьями и сестрами его матери. Со своим сверстником Николаем, впоследствии камер-юнкером, преуспевающим чиновником министерства иностранных дел, поэт не смог сойтись близко. Дружеские отношения позднее установились у Лермонтова с его братом Алексеем, который был двумя годами моложе поэта. Они вместе учились в Школе юнкеров, одновременно служили в лейб-гвардии Гусарском полку. Алексей Столыпин, по прозвищу Монго[11], был секундантом на обеих дуэлях Лермонтова.

Тринадцатилетней девочкой была тогда сестра Николая и Алексея Столыпиных, Мария, впоследствии известная петербургская красавица. В 1837 году Мордвиновы выдали ее замуж за И. А. Бека, поэта и переводчика "Фауста" Гете. Портрет Марии (гравюра Г. Робинсона с портрета работы В. И. Гау) воспроизведен в 1841 году в альманахе "Утренняя заря", издававшемся В. Владиславлевым в Петербурге.

Уже после смерти поэта, в 1843 году, Мария Аркадьевна Бек, овдовев, вышла замуж вторично за близкого знакомого Лермонтова, Павла Петровича Вяземского[12]. Впоследствии в "Письмах и записках" француженки Оммер де Гелль, по всей вероятности являющихся вымыслом, литературной мистификацией, Вяземский вывел Лермонтова в качестве одного из действующих лиц.

Младшему из Столыпиных, Дмитрию, в 1832 году было двенадцать лет. Впоследствии, будучи воспитанником Школы юнкеров, Д. А. Столыпин бывал у Лермонтова в Царском Селе, когда поэт жил там вместе с А. А. Столыпиным (Монго). Постоянно общался Дмитрий Столыпин с Лермонтовым и в последний приезд поэта в Петербург в 1841 году. После смерти Лермонтова он получил от А. П. Шан-Гирея[13] рукопись поэмы "Демон". Об этом произведении и истории его публикации Дмитрий Аркадьевич позднее рассказывал первому биографу поэта – П. А. Висковатому[14].

Д. А. Столыпин был композитором-дилетантом. Он – автор двух романсов на слова Лермонтова: "Два великана" ("В шапке золота литого...") и "Люблю тебя нездешней страстью..." (отрывок из "Демона"), изданных в 1870-х годах.

В 1882 году Д. А. Столыпин передал в музей при Николаевском кавалерийском училище рисунок Р. К. Шведе, изображающий Лермонтова на смертном одре, и некоторые рисунки поэта.

Семья В. Н. Столыпиной, с которой Лермонтов познакомился в августе 1832 года, сыграла большую роль в дальнейшей жизни поэта и судьбе его наследия (литературного и живописного).

В это же время в Петербурге произошла встреча Лермонтова еще с одним Столыпиным – Алексеем Григорьевичем, сыном сестры бабушки поэта, Наталии Алексеевны (она была замужем за своим однофамильцем Григорием Даниловичем Столыпиным). Их семья перебралась тогда в столицу. А. Г. Столыпин, временно выходивший в отставку, был офицером лейб-гвардии Гусарского полка. Он был несколько старше поэта: ему исполнилось уже двадцать семь лет.

В прошлом воспитанник Московского университетского пансиона (не окончил его), имевший склонность к музыке (он играл на скрипке) и к литературе, А. Г. Столыпин подружился с поэтом.

Известно, что, приехав в Петербург, Лермонтов предполагал сначала поступить в университет, но ему отказались зачесть два года, проведенные в Московском. К тому же именно с этого учебного года в университетах вводился четвертый курс. Лермонтову предстояло, таким образом, учиться целых четыре года. Он не знал, что ему делать... В это-то время и оказался рядом с ним А. Г. Столыпин. Он открыл перед своим молодым родственником заманчивую возможность: через два года стать офицером и не зависеть от помощи бабушки. Повлияло на решение, принятое Лермонтовым, отчасти и то, что осенью 1832 года в Школу юнкеров должны были поступить некоторые из его родственников и друзей: Михаил Столыпин, Николай Юрьев и Николай Поливанов.[...]

Источник: Мануйлов В.А., Назарова Л.Н. Лермонтов в Петербурге. - Л.: Лениздат, 1984.

(вернуться в начало страницы)